Канцлер Империи - Величко Андрей Феликсович. Страница 24

— Да не Гораций, а его сын, Альфред. Так что теперь национализация Ленских приисков вообще пройдет как по маслу. Давно, кстати, пора, а то этот Горациевич уже начинал думать, кого бы привлечь из зарубежных инвесторов. Правда, здесь он связался не с англичанами, а с американцами. И ведь намекали же ему, как человеку, что Альперович весьма заинтересован в этом деле — так нет, кинулся к Рокфеллеру! Впрочем, может, оно и к лучшему. Кстати, застрелился он из твоего пистолетика "эм эс шесть с половиной". Вот только почему такое странное название? Вроде принято оружие называть по одной фамилии конструктора, а тут с именем, да еще стоящим в конце.

— Да потому, что "эм эс" — это на самом деле не "Мосин Сергей", а "мечта Сократа", — пояснил я, — тем более, что этот пистолет проектировал не Мосин, а его ученик Токарев.

— Предупреждать надо, — возмутилась Маша, — я же себе тоже такую игрушку купила! Подождите немного, я прямо сейчас эту пакость выкину. Ну, дядя, ты и удружил! Остряк, блин.

Глава 13

Охренеть, подумал я, читая бумагу, полученную нашим МИД-ом из Форин Офис. Английская разведка сливает с таким трудом добытые сведения своим писателям-фантастам! А ведь как старались, раздобывая крупицы информации о нашем реактивном самолете с пульсирующими двигателями… Мы, кстати, намучились с ним не меньше. Гадское устройство летало не когда его мог видеть паксовский агент, а когда ему вздумается! Для определения, проработает очередной движок положенные ему пятнадцать минут или прогорит еще в момент запуска, требовались не инженеры, а астрологи. За все четырнадцать полетов этого чуда техники было только два случая, когда оно и взлетало, и приземлялось на всех своих четырех движках. Правда, при этом оно летало очень быстро, достигнув семисот пятидесяти километров в час, но уже при такой скорости начинались проблемы с управляемостью.

Так вот, в английской бумаге спрашивалось, не примет ли Россия собирающегося туда известного фантаста Уэллса, а если примет, то не покажет ли ему тот реактивный самолет, ибо Уэллс сейчас пишет роман о будущих войнах в воздухе.

В общем, я за три минуты прочел данную бумажку, потом минут пять офигевал над ней, а потом быстренько накарябал ответ за Гошиной подписью.

"Мы будем счастливы показать достижения российской авиации великому английскому писателю", — колотил я по клавишам, — "и готовы не только дать ему возможность с земли понаблюдать за полетами наших новейших аэропланов, но и самому попилотировать реактивный самолет".

В общем, три дня назад рейсовый дирижабль из Берлина привез в Питер, кроме очередной группы немецких офицеров, еще и Герберта Уэллса. Встречал его практикант из школы комиссаров, который в процессе поддержания светской беседы очень высоко оценил роман гостя "Война миров". Дальше, правда, образованность кандидата в комиссары показала дно, и он начал хвалить сначала "Из пушки на Луну", а потом и вовсе "Робинзона Крузо". Уэллс, как истинный джентльмен, даже не подал виду, что не имеет к написанию этих книжек ни малейшего отношения, а только благосклонно кивал. Впрочем, возможно, он просто не совсем понимал английский нашего курсанта, потому как тот учил язык всего пять месяцев и поэтому говорил отнюдь не на языке Диккенса.

На следующий день гость улетел в Георгиевск, где им занимался уже Перельман (да-да, тот самый популяризатор), и три дня провел там. Вообще-то планировалось управиться за день, но проклятое реактивное чудо упорно не хотело взлетать! Так что Уэллса кормили фантастикой про то, что канцлер дико занят и принять его пока никак не может, так что не хотите ли еще, например, сходить на нашу киностудию или побеседовать с господином Фишманом… Наконец на третий день самолет удалось-таки поднять в воздух, и он, оглушительно ревя тремя движками (четвертый заглох сразу после взлета), пронесся чуть ли не над самой шляпой английского гостя. И тут же с узла связи явился курьер с депешей, что канцлер, наконец, выкроил полдня и надо срочно лететь в Питер.

Пока гость летел, я знакомился с его похождениями в Георгиевске. Понятно, что от предложения полетать на реактивном самолете он вежливо отказался, сославшись на неумение и слабое здоровье (его и в "Кошке"-то укачивало до позеленения), но на предложение Бори Фишмана покататься на танке ответил согласием.

Наши супертанки в количестве девяти штук были сделаны в Екатеринбурге, но опытный образец строился на Георгиевском автозаводе. Боря, решив возродить лучшие традиции советской интеллигенции, по окончании испытаний выкупил этот образец, а потом за свой счет произвел капремонт и глубокую модернизацию. Изнутри танк оббили пробковой переклейкой, чем-то пропитанной для негорючести, а поверх нее наклеили обои фривольного содержания. На рычаги фрикционов были поставлены гидроусилители, так что усилия на них упали до килограмма. Из дополнительного оборудования танк заимел стереомагнитофон, складную койку и унитаз в углу боевого отделения. Затем это зримое воплощение патриотического подъема получило собственное имя "Борис Фишман" и сейчас ждало только экипажа, чтобы отправиться в Манчжурию, ну, а пока Боря ездил на нем в «Путаниум». В «Ведомостях» уже писали про этот танк, причем статья называлась "Стыдно, господа русские промышленники!".

Молодец Боря, подумал я, а то про показ этого танка в моем секретариате почему-то не подумали.

Гость прилетел к обеду, так что первым делом я повел его кормиться в нашу столовую самообслуживания. Не могу точно сказать, как он отреагировал на самолеты и танк, но столовая его просто потрясла. Первое, чего он не понял — это кому и как платить за еду.

— Никому и никак, — пояснил я, — питание тут бесплатное. Впрочем, вы обратили внимание, что в конце раздачи все берут вот такие бумажки?

Я показал ему листок вроде объявления с отрывными телефонами, только вместо номеров там были просто крупные цифры от единицы до пяти.

— Когда покушаете, оторвете нужную цифру, которой вы оцените обед, и бросите ее в ящик рядом со столом для использованных подносов. Пять — это значит, что вы считаете обед великолепным, единица — отравой, ну а все остальное между этими понятиями.

— И что, вы всегда едите здесь? — не поверил Уэллс.

— Разумеется, не всегда. Во-первых, бывают протокольные мероприятия. Во-вторых, у меня иногда случаются гости, отягощенные слишком высокими титулами — вроде вашего короля, например. Ну, и со временем бывает напряженно, так что приходится у себя в кабинете одновременно и есть, и читать. А так — конечно, хожу сюда, тут хоть выбрать можно, а в кабинете что принесли, то и жрешь.

Первое Уэллс съел в молчании, но затем набрался решимости задать давно созревший у него вопрос:

— Господин Найденов, я не могу отделаться от мысли, что в глубине души вы социалист.

— То есть как это в глубине? — даже слегка обиделся я. — И снаружи он же самый, просто пробы ставить негде! Неужели не видно?

— Но ведь ваша безжалостная борьба с социалистическими партиями… — неуверенно начал Уэллс.

— Простите, но это вас кто-то обманул — не борюсь я с ними. В России две легальных партии социалистической направленности, и с ними я не то что не воюю, а вовсе даже плодотворно сотрудничаю. Еще есть две нелегальных, и с ними, если они нарушают закон, поступают исключительно в рамках этого закона. Кстати, по российским законам образование нелегальной партии преследуется не уголовным, а административным порядком. А то, на что вы, скорее всего, намекаете — так это просто бандиты. Понимаете, у вас на Западе странная традиция — стоит только грабителю объявить о своих социалистических воззрениях, его тут же записывают в политические борцы.

Я не стал уточнять, что такое происходит исключительно с зарубежными поборниками прогрессивных учений, а своих те же англичане всегда за милую душу сажали и вешали именно как бандитов. Вместо этого я продолжил: