Скоморох - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич. Страница 16

– Нормально все, Стоян. Вот только Белугу и Судимира тати побили.

– Царствие им небесное. Стало быть, и Буяна того… – Это, наверное, про коня, потому как Виктор точно знал: боярича сопровождали всего двое холопов.

– Под выстрел попал, бедолага, мучился, пока не добили. Отец-то дома?

– Дома, боярич. Я послал Вертка, поди уж знает.

Градимир проехал прямиком к дому и спешился возле крыльца, где у него перенял скакуна конюх. Там же подобрали узду и у Виктора, который вел второго коня в поводу. Да и мудрено это – ехать верхом, если на коня навьючена тяжелая сума да оружие. Не пристало нагружать всякой всячиной боевого коня, ну да иного под рукой не оказалось, чай, уж не рассыплется.

– Эвон, стало быть, как все обернулось, – молвил полковой воевода, пропуская сына в горницу. – Плохо, что из татей никого в живых не осталось, перемудрил тут твой скоморох.

– Какой же он мой, отец? Чай, не холоп. Он бы и не полез в это дело вовсе, да Секач, дурила, решил его жизни лишить. Об одном позабыл: загнанная в угол крыса от страха может на кота напасть и клочья пустить. Но твоя правда, Секача взять живым не помешало бы, грехов на нем много.

– Стало быть, так, сын. Чтобы с этого дня менее чем с четырьмя холопами носа за стены града не высовывал. Бойцов сам подберу и все разъясню. И попомни мои слова: если доложат, что не возжелал их слушать и все по-своему вертишь, применю всю отцовскую волю и челом великому князю ударю, так что будешь дома сидеть, как на цепи. Вот ведь каким мирным вьюношей был! Настолько тихим, что я, грешным делом, дурья моя башка, забеспокоился, сам же на службу определил, а теперь сладу нет, уж мутит от настоек успокоительных.

– Отец, ты ведь и сам полки водил, да и не получится на воеводстве сидеть, не имея опыта бранного. А ну как ворог подступит?

– У тебя того опыта уж втрое против моего, а тебе все мало. Вот видит бог, отпишу Миролюбу, ударю челом, чтобы от службы ратной тебя освободил.

– Не надо, отец.

– Да как не надо-то?! А кто дело примет?

– Есть и младшие – Горислав…

– Ты еще Храбра помяни, – вспылил отец.

Нет, все же на фоне остальных детей старшенький был куда покладистее и умнее. Те двое без бранного поля и огня в крови себя вообще не мыслили, какое там наследство – все прахом пойдет, все в огне сгорит. Кстати, самым отчаянным как раз был младший, который отличался боевитостью с самого раннего детства. Потому и Храбр – храбрый, значит.

В этот момент дверь в горницу распахнулась. В помещение влетела, словно вихрь, девчушка лет четырнадцати, точнее, молодая дева – в таком возрасте уж и замуж выдавали, коли жених достойный находился. Сам Градимир женился, когда ему было шестнадцать, а в жены взял как раз четырнадцатилетнюю, тогда еще угловатую девочку-подростка, которая вскорости расцвела пышным цветом. Вот и эта расцветет, едва найдет парня по душе. Неволить дочку Градимир не хотел. Вот-вот, самому едва за тридцать, а уже вполне взрослая дочь. Возжелай он этого – и уже через год будет с внуками тетешкаться.

Не обращая внимания на насупленные брови и недовольное хеканье деда, а также проигнорировав его шлепок пониже спины, девчушка пробежала прямиком к отцу и уткнулась ему в грудь.

– Вот егоза! Отчего не сидится на женской половине? Чего прибежала в горницу, аль не видишь, что мы с тятькой говорим?

– Папка, ты как, цел?

– Я с кем говорю?! – все сильнее распалялся дед. С одной стороны, какой он дед? Ему еще и пятидесяти нет. А с другой – скоро вполне может и прадедом стать.

Такова доля старшего в семье: как только возраст подошел, женись и озаботься наследником. Младшим в этом плане повезло больше, они умудрялись достаточно долго отбрыкиваться и ни в какую не хотели семьями обзаводиться. Мол, Градимир – старший, у него пусть и болит голова, а они еще успеют.

– Смеяна!

– Что, деда? – наконец откликнулась девчушка, убедившись, что с отцом вроде все в порядке.

– Ты как тут оказалась?

– Так ведь папка приехал, – потупила было глазки непоседа. Но тут ее взгляд зацепился за перевязанную уже грязной тряпицей руку отца, и дед снова был забыт. – Папка, что с рукой-то?!

– Нормально все с рукой. – Градимир завел Смеяну себе за спину, спасая таким образом от нападок деда. Тот уже примеривался к мягким местам внучки, да не ладошкой, а снятым пояском, который хоть и узок, но кожаный с серебряными нашлепками: даже в шутку быть охоженной таким не особо приятно. Дед, похоже, распалился не на шутку, хоть старшая внучка и была в любимицах. – Просто палец выпростал. Иди скажи мамке, что жив-здоров, скоро буду, пусть прикажет баньку истопить. Отец, не тронь девку.

– Ой!

Не успела-таки егоза проскользнуть мимо деда. Зря, что ли, тот полки в свое время водил? Да и не стар еще, так что с реакцией и с глазомером полный порядок.

– Пошто так-то, батюшка? Чай, невеста уже, – обратился Градимир к отцу, едва за Смеяной закрылась дверь.

– Ишь ты – «ба-а-атюшка». Ничего, вот попадется свекровь с крутым норовом, так она и скалкой пройдется, да не по мягким местам, а по стану. Ишь чего удумала! Дед к ней и так, и эдак, а она…

Градимир расплылся в улыбке, наблюдая за тем, как отец изливает переполнявшее его возмущение. По всему видать, обидно ему. Градимир хотя и считается покладистым, в отличие от двоих братьев, которые в лучшем случае раз в году дома появятся, долг сыновний и супружеский отдадут и снова укатят службу княжью справлять, но тоже не сказать чтобы больно часто бывал в родном подворье. Все семьи держались на главе очага, тот и любил, и воспитывал как мог, а внуков собралось уже с дюжину. Душу свою старший Смолин вкладывал, находя время промеж забот воеводских, а тут такое непочтение. Ну, может, еще и взревновал самую малость.

– Давай теперь решать по скомороху. Я так понимаю, ему нужно дать откупные за справу и коней?

– Именно так, отец.

– Сколько выходит-то, подсчитал?

– Если оружие татей не выкупать, то получится сто пятьдесят рублей.

– Кхм… Изрядно. Ну да неча на дорогих конях ездить и дорогую справу иметь. У казначея возьмешь и выдашь. А что, оружие у людишек Секача ладное?

– Ладное. Работа козминских мастеров и, по всему видать, ухоженное.

Козминка была градом, в котором ковалось основное количество оружия в стране. Во всяком случае, стрелецкие полки и иноземные роты вооружались мушкетами и пистолями, изготовленными именно там по казенному заказу. В этом деле, надо заметить, тамошние мастера по качеству работы вполне сравнялись с иноземцами, разве только пока не могли выдать то же количество. Но дело постепенно расширялось, существующие полки нарождающейся регулярной армии были экипированы полностью.

– Коли так, то можно и принять, в арсенале дела совсем плохи, хоть волком вой. Из заказанных единиц огненного боя в лучшем случае десятая часть приходит. А ведь, почитай, на границе стоим: случись что, нечем войско исполчать. Вон в прошлом месяце в Обережную сотня мушкетов и пушка ушли, а нам ничего.

– Ну, Обережная и вовсе на самой границе стоит, переправу и тракт стережет.

– А мы не на том тракте стоим? И вообще, неча заботу проявлять о чужих, ты о граде родном думай.

– А те земли не под Звонградом ли?

– Кхм… Земли-то под градом, – вынужден был признать воевода, – но гарнизон тамошний, сплошь стрельцы великокняжеские.

– А кто им голова в службе, великий князь? Отец, ты того… Не перегибай.

– Все одно, то не град.

А что тут скажешь? Земли, лежащие окрест, – конечно, под рукой полкового воеводы, и он им первый правитель после великого князя. Но вот только земли эти – по долгу служебному под ним, а Звонград – вотчина Смолиных, тут у них весьма солидный удел. Опять же эта земля обильно полита кровью их родовичей. Не нравилось боярину и отношение сына к граду – все-то он о государстве пекся да о крае. А ведь совсем не обязательно, что он станет воеводой Звонграда после отца, а вотчину ему принимать, иначе и быть не может, а потому и заботу нужно проявлять о ней первоочередную. Град у них историю богатую имеет, а потому к его защите отношение должно быть самым серьезным.