Облачный атлас - Митчелл Дэвид Стивен. Страница 8

Суббота, 16 ноября

Судьба наградила меня величайшей неприятностью за все время моего вояжа! Мне доверилась тень старого Рекоху, единственными помыслами которого являются бесшумность и осторожность посреди поругания, обусловленного подозрениями и сплетнями. Однако я не виновен ни по единому пункту, если не считать христианского смирения и непротивления невзгодам! Месяц миновал с того дня, как мы отплыли из Нового Южного Уэльса и я написал эти беззаботные слова: «Предвижу бедное событиями, томительное и скучное путешествие». Теперь эта фраза выглядит насмешкой! Мне никогда не забыть последних восемнадцати часов, но, поскольку я не могу ни спать, ни думать (а Генри уже лег), с бессонницей мне остается бороться лишь одним способом: клясть свою Судьбу на этих жалостливых страницах.

Накануне вечером я вернулся в свой гроб усталым как собака. Помолившись и задув лампу, я лег и, убаюканный мириадами корабельных голосов, погрузился было в мелководье сна, как вдруг хриплый голос — внутри моего гроба! — испугал меня так, что сна как не бывало! «Мисса Юинг, — настойчиво умолял этот шепот, — не бойтесь! Мисса Юинг — нет вреда — нет кричать, пожалуйёста, сэр».

Я непроизвольно подпрыгнул и ударился головой о шпангоут. В двойном мерцании — янтарном свете, льющемся сквозь щели между проемом и плохо к нему прилаженной дверью, и свете звезд, проникающем через иллюминатор, — увидел я, как сам собой разматывается змеевидно уложенный канат и из него высвобождается черная фигура, словно мертвец при звуке Последней Трубы! Могучая рука, казалось, проплыла через тьму и запечатала мне рот, прежде чем я сумел закричать! Напавший прошипел: «Мисса Юинг, нет вреда, вы безопасны, я друг мисса д'Арнок, — вы знать, он христианин, — пожалуйста, тихо!»

Разум наконец ополчился против моего испуга. Не дух, а человек прятался в моем помещении. Если бы он хотел перерезать мне глотку ради моей шляпы, башмаков и бумажника, я был бы уже мертв. Если мой тюремщик был безбилетником, то не я, а он рисковал жизнью. Благодаря его неправильному говору, его слабо видимому силуэту и его запаху интуиция подсказывала мне, что безбилетник был индейцем, единственным на корабле с пятьюдесятью белыми. Очень хорошо. Я медленно покивал в знак того, что кричать не буду.

Осторожная рука освободила мой рот. «Меня зовут Аутуа, — сказал он. — Вы знаете я, вы видел я, — вы жалел я». Я спросил, о чем таком он толкует. «Маори бил меня кнутом — вы видел». Память моя превозмогла причудливость происходящего, и я вспомнил, как этого мориори стегал Повелитель Ящериц. Это его умилило. «Вы хороший человек — мисса д'Арнок говорил я, вы хороший человек, — вчера он прятал я в ваша каюта — я убегает — вы помогает, масса Юинг». Теперь уже у меня не мог не вырваться стон! И его рука снова зажала мне рот. «Если вы не поможет — я в беде умереть».

Совершенно верно, подумал я, и, более того, ты и меня за собой потянешь, если только мне не удастся убедить капитана Молинё в своей невиновности! (Я сгорал от возмущения поступком д'Арнока, и по-прежнему сгораю. Пусть сам спасает своих «добряков» и оставит ни в чем не повинных наблюдателей в покое!) Я сказал безбилетнику, что он уже и так «в беде умереть». «Пророчица», мол, это коммерческое судно, а не «подземная железная дорога» для беглых рабов.

«Я умелый моряк! — настаивал черный. — Я заработаю проезд!» Хорошо и прекрасно, сказал я ему (сильно сомневаясь в его притязании на бытность опытным моряком) и настоятельно посоветовал немедленно отдаться на милость капитана. «Не! Они не слушает я! «Плыви назад, ниггер!» — они говорит и бросает я в океан. Вы закон знает, да? Вы идет, вы говорит, я остается, я прячется! Пожалуйста. Кэп слушает вы, мисса Юинг! Пожалуйста».

Тщетно пытался я его убедить, что нет такого ходатая, который был бы менее ценим при дворе капитана Молинё, нежели янки Адам Юинг.

Авантюра, затеянная мориори, принадлежит только ему, и я не желаю принимать в ней участия. Его рука нащупала мою и, к ужасу моему, сомкнула мои пальцы на рукоятке кинжала. Решительными и бесстрастными были его слова: «Тогда вы убивает я». С потрясающим спокойствием и определенностью он прижал его острие к своему горлу. Я сказал индейцу, что он сумасшедший. «Не так: вы не помогает я, вы убивает я, одно и то же. Это так, вы это знает». (Я умолил его успокоиться и говорить тише.) «Так убивай я. Скажи другие, я нападал на вы, и вы я убивает. Я не быть еда рыбы, масса Юинг. Умирать здесь лучше».

Проклиная свою совестливость единожды, судьбу свою — дважды и мистера д'Арнока — трижды, я попросил его вложить свой кинжал в ножны и во имя Господа сдерживаться, чтобы никто из команды не услышал его, не явился сюда и не стал колотить в дверь. Пообещал подойти к капитану за завтраком, ибо сейчас он почивает, а прерывать его сон будет означать только одно: безусловно обречь все предприятие на неудачу. Безбилетник этим удовольствовался и поблагодарил меня. Он снова скользнул внутрь бухты каната, оставив меня наедине с почти неразрешимой задачей — измыслить обстоятельства появления аборигена на английской шхуне, которые не навлекли бы на его открывателя и соседа по каюте обвинений в заговоре. Дыхание дикаря сообщило мне, что он спит. У меня был соблазн броситься к двери и возопить о помощи… но в глазах Господа данное мною слово было моим обязательством — даже слово, данное индейцу.

До меня доносилась какофония: поскрипывали перегородки и половицы, раскачивались мачты, изгибались канаты, хлопали паруса, ступали по палубам ноги, блеяли козлы, шныряли крысы, стучали насосы, били склянки, отмеряя вахты, шумом из кубрика доносился шум потасовок и смех, отдавались приказы, раздавались песни брашпиля и вечного царства Нептуна; все эти звуки убаюкивали меня, пока я размышлял, как бы мне наилучшим образом убедить капитана Молинё в своей непричастности к замыслу мистера д'Арнока (теперь мне придется быть бдительнее, чем когда-либо, чтобы этот дневник не был прочитан недружественными глазами). Как вдруг чей-то вопль фальцетом, начавшийся где-то далеко, но приближавшийся быстро, со скоростью раскатов грома, оборвался ударом о палубу, всего лишь несколькими дюймами выше того места, где я лежал.

Какая ужасная кончина! Я лежал ничком, потрясенный и окоченевший, забывая дышать. Вдали и вблизи слышались крики, ноги сбежались в одно место, и раздался тревожный зов: «Поднимите доктора Гуза!»

«Бедолага упадает с такелажа, теперь мертвый, — прошептал индеец, пока я торопливо одевался, чтобы узнать причину всей этой суматохи. — Вы не может ничто, мисса Юинг». Я велел ему не высовываться и поспешил наружу. Мне казалось, что безбилетник чувствует, какой соблазн я испытываю, чтобы воспользоваться этим происшествием и выдать его.

Вся команда сгрудилась вокруг человека, лежавшего у основания грот-мачты. В колеблющемся свете фонаря я узнал одного из кастильцев. (Признаюсь, первым моим чувством было облегчение, что это не Рафаэль, а кто-то другой разбился насмерть.) Матрос-исландец говорил, что умерший выиграл у своих соотечественников в карты весь их рацион арака и весь же его выпил перед своей вахтой. Появился Генри в ночной рубашке и с докторским чемоданчиком. Присев на колени возле искалеченного тела, он стал щупать пульс, но вскоре покачал головой. «Этому парню врач уже не нужен». Мистер Роудрик изъял для аукциона башмаки и одежду кастильца, а Мэнкин принес для трупа какой-то третьесортный мешок. (Мистер Бурхаав вычтет стоимость этого мешка из аукционных доходов.) Матросы возвращались в кубрик или расходились по своим постам молча: все помрачнели из-за этого напоминания о бренности человеческой жизни. Генри, мистер Роудрик и я остались и наблюдали, как кастильцы совершали над соотечественником свои католические погребальные обряды, прежде чем завязать мешок и предать тело водным глубинам со слезами и горестными adios! «Пылкие романцы», — заметил Генри, во второй раз желая мне спокойной ночи. Я жаждал поделиться с ним своей тайной об индейце, но предпочел держать язык за зубами, чтобы не обременять друга своими трудностями.