Мент, меч и муж - Малахова Валерия. Страница 19

А теперь – с чувством, с надрывом, перекрывая всеобщий гогот:

– Мгновенно выяснилось, что самый громкий и звучный голос у того, на кого упала кошка! Главы гильдий целовали Джеку руки и ноги, величая спасителем…

Все, дальше можно не рассказывать. Сами домыслят, сами представят.

– Леди Иана! – вытирает слезы Ливис. – Что ж вы с нами делаете?

– Ничего я с вами не делаю, – отворачиваюсь с видом оскорбленного достоинства, – сказочки рассказываю. А кому не любо – может не слушать.

Любо всем, в чем меня хором убеждают.

Вообще, хорошо, когда костяк стражи составляют старые знакомые. Те, с которыми мотались по городам и весям, не один пуд соли съели, не одни сапоги стоптали. Роннену они верны, как сторожевые псы. Но и те, кого взяли на службу уже в Дойл-Нариже, неплохи. С ними тихо и спокойно на душе.

Умеет ненаглядный супруг выбирать людей.

Сейчас говорил Акьен Тернов, стражник, который провел в этом городе всю жизнь. Вступив в должность, муж не стал его увольнять. Скоро Акьен сам уйдет – годы немилосердны, – но пока он великолепно гоняет юных стражников. И всегда рад рассказать им поучительную историю.

– А вот когда я еще юнцом был – на второй год службы, что ли, – случилось у нас. Прибежала купчиха: одежда разорвана, коса расплетена, на лбу синяк. Спасите, говорит, помогите. Дом ограбили. Я, говорит, дверь открыла, а меня по голове и тюкнули. Часа полтора, говорит, лежала. Очнулась – в доме шаром покати. Мы, молодежь безусая, ну ее жалеть. Баба видная, телом в дырки светит, в головах одно помутнение. А был у нас стражник один, старый уже, ходил на один бок покривившись – сабля перевешивала. Ему женская краса – что воши песнопения. Ой, говорит, краля, а где ж прислуга дома твоего? Баба ему отвечает: выходной, мол, отпустила прислугу. Хорошо, говорит, поверю. Купчиха в слезы, мы на деда руками машем – как же, горе у человека! А он кивает да свою линию гнет. Говорит, дай синяк осмотрю. И уперся, что твой баран: не может человек от удара такого полтора часа беспамятным валяться. Говори, как дело было! Начальник стражи его поддержал. Слово за слово – правда и всплыла. С хахалем купчиха хороводилась: муж за порог – хахаль в окно. Дорогие подарки любовничку дарила. А как поняла, что мужу скоро время из дальней поездки возвращаться, так и призадумалась. И решила на злодеев всю домашнюю недостачу свалить. Прислугу отпустила, сама лбом о стол треснулась, одежу порвала да к страже припустила. Такие вот дела бывают, соколики!

Помолчали. Затем раздался стук, и в дверь залетела распатланная баба в порванной одежде. Мужской смех ее до полусмерти напугал…

Иногда быть стражником – это наблюдать странные совпадения.

К полудню в караулке появился Нен-Квек. Прижал к себе восторженно визжащего Риана, кивнул мне и отправился с ребенком гулять. Нен-Реус увязался за ними. Интересно, в городе заезжие менестрели есть? И не обидятся ли они на новую историю?

А, как говаривал муж – не мое дело. Мое дело – языком поплескать. Покупателей пусть Нен-Квек себе сам ищет.

Мне же надо отправиться к девице Юляшке Мехмовой, расспросить о женихе и ухажерах. «Хахалях», да.

Юляшка оказалась девицей сверх меры набеленной, большеглазой и манерно растягивающей фразы. Романтических историй наслушалась, не иначе. А то и начиталась. Вот и изображает трагическую героиню. Ей бы гулять побольше, а белил накладывать поменьше – кожа свинца не любит. Выйдет из круглощекой крепышки дряблая уродина лет через десять. Впрочем, ее дело. Дур на свете много, всех не перевоспитаешь.

Сейчас Юляшке на самом деле было страшно. И больно. И слезы чертили дорожки на штукатурке… извиняюсь, на щеках. Цинизм в собственной натуре я уже вряд ли переделаю.

Да, встречалась с Витеком Кнелем. Готовились к свадьбе. Родители готовились, втайне. Ну, то есть думали, что втайне. Молодые знали и радовались. Сейчас, когда девушку на каждом шагу норовят выдать за старого да нелюбого…

Мехмова всхлипнула. Я сочувственно закивала – дескать, страшные времена, нечеловеческие прямо. Сама этих историй в свое время начиталась… то есть ежедневно вижу такие трагедии, да. Приятно все же, когда родители сочувствуют любви детей и стремятся помочь…

Я не верила девице ни на грамм. Когда потрясены смертью дорогого человека, не вздыхают, закатывая очи, не вытирают мизинчиком уголок глаза и не поминают через слово: «Ой, мне так плохо, стоять не могу, сидеть не могу, света белого не вижу!» Юляшка не жалела о смерти Витека. Юляшка жалела только себя и была напугана до полусмерти. Поэтому врала напропалую.

Кого же ты боишься, а? О ком вспоминаешь, когда бледнеешь по-настоящему? И где находилась в момент гибели жениха?

Последний вопрос я и задала – извиняющимся тоном. Дескать, понимаю, горе горючее, беда страшная, но органы должны знать.

На провокацию дочка ювелира не поддалась. Не знает она, дескать, когда любимый умер. Пришлось уточнить.

– Ах! – Девица прикрыла рот ладошкой, вздохнула прерывисто и нервно. – С подруженьками сидела. О Витеке говорили…

Мило. Только мне не нравится, как ты отводишь взгляд. Ты не умеешь врать, Юляшка Мехмова. Хотя очень стараешься.

– С какими подругами, госпожа Мехмова? Это важно.

Занервничала. С чего бы – обычный вопрос.

– Я и не помню уже… Тайля Креж вроде была… Или нет? Вроде была. У меня много подружек!

– Это очень хорошо, госпожа Мехмова. Надеюсь, они вас не оставят в беде. Итак, Тайля Креж. Еще кто-то?

– Юница Лиева, Магря Рошелконь… Больше не помню!

– Хорошо, не нужно так волноваться. Пустая формальность, ничего страшного. Я совсем не хотела вас огорчать.

– Нет-нет, вы не огорчили, госпожа Крим! Как можно огорчить меня сильнее, чем уже…

И слезы градом. Вот сейчас я почти поверила в искренность ювелировой дочки. Белила смешались с чернью для ресниц, рот некрасиво кривился, выплевывая такие древние, такие извечные звуки…

Только сейчас поняла, что жених больше не придет, не улыбнется ласково? Или оплакиваешь себя, непутевую? По ком же ты воешь, а?

Набежала прислуга. Толстая женщина в чепце – видать, нянька – увела Юляшку, неласково на меня зыркнув. Я вышла из светелки, перекинулась парой слов с Димаром Мехмовым и его почтенной супругой. Ничего нового они не сообщили.

Разве что утверждали, будто в ночь убийства Юляшка крепко спала. Сами не видели, а вот нянька…

Няньку я пока допрашивать не стала. А то непонятно, о чем расскажет! О том, что лично десять раз за ночь одеяло поправляла. После того как с гулек встретила. Нет уж, няньку мы оставим на потом.

Вначале – подруженьки. Посмотреть на них, подумать, чем зацепить. Женская дружба бывает, сама не раз видала, но уж больно хрупкая эта вещь в семнадцать лет. Может, найдется среди троих названных некрасивая девица, завидующая Мехмовой черной завистью. Или такая, что положила глаз на Витека. Или еще чего-нибудь. Таиллия Креж, Юница Лиева и Магрина Рошелконь. Выяснить в караулке, где живут, и завтра же обойти.

– Айсуо, слетай к нашим, скажи, пусть за девицей Мехмовой слежку установят. Только осторожную, без перегибов.

– Да, госпожа, – почти невидимая фигура взмыла над крышами. Я проводила мальчишку взглядом и тут же стукнулась носом о широкую спину в вонючей рубахе.

– Куды прешь, кобылья дочь?! Ой, простите великодушно, госпожа Крим…

Рябой мужик с клочковатой бородой, на которого я налетела, поспешно отходил в сторонку, пытаясь при этом кланяться. Где-то я его видала… ну да, плотник, герой драк с ткачами. Если постараюсь, то имя вспомню. Как же его… ага!

– И тебе подобру-поздорову, Ессий. Опять пакостить намылился?

Мужик широко заухмылялся, показывая дырки вместо передних зубов.

– Да как можно, госпожа Крим! Мы люди степенные, законы чтим…

– Особенно вы законы по праздникам чтите. Я тебе серьезно говорю, Есь: мужу это надоело. Еще одна драка с ткачами – и будешь плотничать на каторге. Мое дело предупредить.

Наверное, это жестоко, но в прошлый раз было три проломленных головы и один перебитый позвоночник. Роннен сам обожает молодецкие забавы, хотя никогда не признается, но меру же надо знать! Как сказал благоверный: «Зачинщиков посадим, остальные поутихнут». Он прав: бунтовать против Крима народ поостережется.