Товарищ маузер(часть сборника) - Имерманис Анатоль Адольфович. Страница 12

– Вот что, ребята, – сказал он примирительно, – становись по местам! А вентиляцию надо прочистить… Эй, Колька, притащи лестницу и прочисть трубу!

Но паренек с вздернутым носом и не думал повиноваться.

– Лезь сам! – крикнул он мастеру. – Нам за это не платят… – и тут же шепнул соседу: – Ну и потеха будет!

– Ну что ж, – вздохнул мастер, – если дело дошло до того, что мальчишка может оскорблять пожилого человека, то я полезу сам! Я полезу!… – сказал он и отправился за лестницей.

Мастер надеялся разжалобить стеклодувов, но когда он вернулся, волоча за собой лестницу, то заметил их насмешливые взгляды… «Тут что-то неладно», – подумал он, но идти на попятный было поздно.

Кое-как пристроив лестницу, он полез по ней к самому потолку, чтобы раскрыть захлопнувшуюся крышку вентиляции.

Едва мастер потянул заслонку, как из трубы вылетела пачка листовок, и они рассыпались по всему цеху. Мастер тщетно старался поймать порхающие листки, но они падали на пол, на станки, а некоторые вылетали в окно. Ругаясь, он стал быстро спускаться вниз.

«Революция в нашей стране пользуется все большей поддержкой…» – кто-то читал листовку вслух.

– Я вам покажу революцию, мерзавцы, я вам покажу!…

– Так вы же сами раскидали эти листовки, господин мастер! – Колька Двинской злорадно ухмылялся. – Мы-то тут при чем!…

Улыбка играла на лице Коли и тогда, когда он, не дождавшись, пока трамвай затормозит, выскочил из вагона. Особой ловкости для этого ему не требовалось, потому что трамвай двигался не быстрее бегущего человека. Однако теперь чуть не случилась беда – Коля поскользнулся на рассыпанных вокруг стекляшках.

Мостовая была сплошь покрыта битыми бутылками. Зрелище в эти дни обычное – почти ежедневно громили казенные винные лавки, которые высасывали из рабочих последние гроши. Налеты на монопольные лавки проводились иногда и по заданию партии. Водку выливали в сточные канавы, кассу подсчитывали, экспроприировали и оставляли квитанцию. Чтобы избежать злоупотреблений, квитанции публиковались в нелегальной газете «Циня».

Однако на этот раз Коля не увидел полосатой красно-зеленой вывески «Государственная монополия». Значит, дело было в другом. Он заметил, что витрина колониальной лавки со слоном, рекламирующим чай Высоцкого, была крест-накрест заколочена досками. На дверях магазина швейных машин виднелись следы пуль, а вдоль домов патрулировали усатые городовые. Все это свидетельствовало о том, что здесь произошла ожесточенная уличная стычка – одна из тех стычек, в каких Коля не раз сам принимал участие.

Вокруг валялись ружейные гильзы, вывороченные из мостовой булыжники и покореженные вывески – «Колониальные товары», «Швейные машины Зингер», «Турецкая кондитерская». Коля вспомнил, как, бывало, они с соседскими ребятами по ночам шутки ради меняли вывески, а утром с невинными физиономиями прохаживались по Московской и любовались результатами своего озорства. Уж очень комично выглядел обескураженный трактирщик, взирающий на жестяной гроб, который раскачивался над его ресторацией. Еще больше веселил прохожих легкомысленный золотой корсет, украшавший здание миссионерского общества по распространению библии… Теперь Коля не выкидывал подобных номеров – он был уже взрослым человеком. В это тревожное революционное время молодежь мужала быстро. Многое в Колином представлении о жизни изменила работа на Кузнецовке и в особенности его участие в подпольной организации, где Колю знали по прозвищу «Брачка». Почти ничего не напоминало в нем прежнего сорванца.

Придя домой, он вымылся и переменил деревянные башмаки на единственные туфли, которые берег для прогулок. Блестящий лак и острые носки соответствовали последнему крику моды.

Увидев сына в воскресном костюме, мать строго спросила:

– Что это ты вырядился? На гулянку?

Завязывая перед зеркалом яркий галстук, Коля ответил:

– Меня вызывают. Если несколько дней не покажусь дома, не волнуйся. Говорят, какое-то особое дело!

Он на ходу поцеловал мать, старавшуюся скрыть свою тревогу, сунул в карман маузер и выбежал, но через мгновение снова показался в дверях.

– Знаешь, мать, – тихо сказал он, – если кто из наших зайдет, – листовки в обычном месте, под полом. Отдай им сама…

2

На разомлевшей от жары улице Ганибу-дамбис было пусто и тихо, как двадцать лет назад, когда у придорожных канав щипали траву коровы и козы окрестных жителей. Пусто и тихо было потому, что товарная станция бастовала.

Напротив чадила труба «Вольфшмита». И от доносившегося через улицу запаха дрожжей болезненно сосало под ложечкой у людей, которые прохаживались перед наглухо запертыми воротами. Несмотря на то что все рабочие этого района внесли свою лепту в кассу забастовщиков и это уже вторую неделю помогало им держаться, пояса все-таки пришлось затянуть потуже. Каждый понимал – лучше поголодать сегодня, чтобы отвоевать возможность как следует поесть завтра и послезавтра. Сотни товарных вагонов стояли непогруженными, а в складах по-прежнему лежали огромные запасы масла и яиц. Нет-нет да раздавались голоса, предлагавшие взломать пакгаузы – трудно глотать слюну от голода, когда рядом столько добра, – однако большинство бастующих понимало, что грабеж – не метод борьбы за свои права. Организованное стачечное движение требовало выдержки, и люди мужественно терпели лишения.

Было ясно, что торговцы не дадут погибнуть экспортному товару, стоимость которого исчислялась миллионами рублей, и попытаются погрузить его с помощью солдат. Вот поэтому у товарной станции днем и ночью патрулировали грузчики – кто с охотничьим ружьем, кто с дубиной, а иной рассчитывал лишь на свои мозолистые руки.

– Как ты думаешь, Макс, солдат не пришлют?

– Не знаю. Пусть только сунутся! – И Макс Тераудс погрозил невидимому врагу своим тяжелым кулаком кузнеца.

Вскоре прибежала запыхавшаяся девочка:

– Солдаты идут! Они близко! Бежать за помощью?

– Наших поднять уже не успеешь. Дуй к вольфшмитовцам! У кого есть оружие, пусть идут сюда!

Едва девочка скрылась в воротах противоположного здания, как к станции подошло около полуроты солдат.

– Стой! – скомандовал офицер, затем повернулся к грузчикам, загородившим ворота. – А ну, дайте дорогу! – грубо крикнул он.

– Что вы тут потеряли? – спросили пикетчики.

– Не ваше дело! Разойдись!

Макс Тераудс выступил вперед:

– Мы знаем, что вы пришли грузить вагоны. Только предупреждаю, господин офицер, не для того мы здесь стоим, чтобы позволить вам это сделать.

– Это мы еще поглядим! – И прапорщик обернулся к солдатам: – Вперед! Открыть ворота!

Однако солдаты топтались на месте. Грузчики стояли плечом к плечу и готовы были дать отпор пришедшим.

– Ружей-то у нас нет, – виновато проговорил унтер.

– А стыд у вас есть?! – крикнул прапорщик. – Герои Маньчжурии, не можете разделаться с горстью бунтовщиков!…

Солдаты в нерешительности переминались с ноги на ногу. Видимо, стойкость забастовщиков произвела на них сильное впечатление.

– Товарищи! – обратился Тераудс к солдатам. – Вы такие же трудовые люди, как и мы. Неужто и вправду вы не понимаете, за что мы боремся? Все мы хлебаем одинаковую похлебку. И кому охота, чтобы она была такой жидкой?!

– Замолчать! – крикнул офицер.

Видя, что добром тут ничего не поделаешь, он отправился за подкреплением. Несмотря на миролюбие солдат, грузчикам было ясно, что стычка неизбежна. Но в тот момент, когда Макс Тераудс расставил по местам подоспевших на помощь рабочих с «Вольфшмита», ему принесли записку – он должен был немедленно явиться в Федеративный комитет.

3

Атаман никогда не придавал большого значения деньгам. Когда они у него водились, он тратил их без лишнего сожаления, а если их не было, как-то обходился. Но сегодня его мысли были сосредоточены на деньгах. Существовал лишь один способ добыть их до двадцатого сентября. И Атаман надеялся на согласие Федеративного комитета.