Товарищ маузер(часть сборника) - Имерманис Анатоль Адольфович. Страница 18

– Ну, скажи, Дайна, что ты не пойдешь! Ну, скажи…

Он стал яростно ввинчивать штопор в пробку. В эту напряженную паузу Робис еще раз обдумал свое решение. Да, как ни тяжело посылать самого дорогого человека навстречу страшной опасности, однако Дина подходит для этого задания больше всех.

– Я пойду! – сказала Дина. Голос ее звучал негромко, но твердо. – Атаман, милый, Робис прав!…

Ей хотелось добавить, что если уж Робис поверил в ее силы и способности, то и ей самой надо верить в них тоже, и она верит в себя. Но, боясь, что Атаман взорвется снова, она умолкла.

Впрочем, Атаман уже успел взять себя в руки. Если Дина согласна, то какое он имеет право мешать ей? Разве страх потерять любимого человека не есть своего рода себялюбие? Деньги означают оружие, а оружие – победу! Раньше Атаман считал, что самое дорогое, чем он может пожертвовать, – это его жизнь. И он всегда был готов принести революции эту жертву. Теперь же оказалось, что надо уметь жертвовать и еще большим, чем жизнь… Он вытащил пробку и вдавил открытую бутылку в песок.

– А что будет дальше с деньгами? – спросил он уже внешне спокойно.

Уловив в его вопросе согласие, Робис облегченно вздохнул.

– Мешок из банка я вынесу через двор, – сказал он. – Вы ненадолго задержите банковских служащих, а потом выйдете из здания главным ходом.

– Один ты не можешь идти – я тебя прикрою, – предложил Лип Тулиан.

– Я буду не один. На Большой Пивоваренной меня будет ждать Лихач с дрожками. Он доставит меня в одно место, где мы до сентября все и спрячем.

– Фауст за это время поседеет! – возразил Атаман. – Неужели необходимо так долго канителиться?

– Ничего не поделаешь! «Нептун» теперь отпал. Поездом ненадежно – со дня на день может начаться стачка железнодорожников. Надо дожидаться, пока «Один» пойдет в Бельгию.

– Через две недели! – воскликнул Лип Тулиан. – А действительно ли надежно то место? – Его, как бывшего банковского работника, очевидно, этот вопрос тревожил больше всего.

– Вполне! – с особым ударением ответил Робис. – Никто, кроме меня, не будет знать его.

Атаман, прищурившись, смотрел на него:

– Не легкомысленно ли это? А если с тобой что-нибудь случится?

– Быть может, ты и прав… – на секунду задумавшись, ответил Робис.

– Ну, друзья, надеюсь, бутылку вина можно распить и без голосования! – пошутил Атаман, желая своей преувеличенной веселостью показать, что сумел со всем примириться. – За успех нашего дела! – И он потряс в воздухе бутылкой.

Звякнули стопки. И этот веселый звук долетел до моря, до второй мели, где завезенные туда на лошадях кабины скрывали от любопытных взглядов самых застенчивых купальщиков. Никому в голову не пришло, что лежавшие на самом солнцепеке веселые, беззаботные молодые люди сейчас подняли тост за предприятие, в котором за малейшую неточность они могут расплатиться жизнью.

4

Совещание боевиков на взморье закончилось в четыре часа пополудни, а двумя часами позднее Регус взялся за телефонную трубку:

– Александр Александрович, звоню из квартиры номер два. Есть важные новости. Подъезжайте сюда. На службе об этом говорить несподручно.

В ожидании Лихеева он подошел к зашторенному окну и чуть раздвинул глухие портьеры. Снаружи было еще светло, однако в витринах магазинов на Известковой уже вспыхнула иллюминация – надо же чем-то привлекать внимание покупателей. Напротив, в вестибюле гостиницы, вовсю сияли две громадные люстры, создавая своим светом иллюзию роскоши.

Регус обошел квартиру и повсюду включил электричество. Хотелось ярких огней, веселого шума, музыки, общества – хорошо бы отпраздновать свою победу в приличествующей поводу обстановке! Но, когда появился Лихеев, Регус спокойно сидел в кресле, и на его одутловатой физиономии, как всегда, никаких чувств не отражалось. Как и подобало начальнику тайной полиции, он великолепно владел собой.

– Что новенького? – равнодушно поинтересовался Регус.

Вместо ответа Лихеев положил на стол свежий номер «Тана».

– Что здесь такое? – спросил Регус. – Очевидно, этот Шампион расписывает героические подвиги господ революционеров? Угадал, а?

– Да еще в каком хвалебном тоне! Не следует ли обратиться в департамент полиции и потребовать его высылки?

Регус улыбнулся:

– Вы полагаете – он опасен?

– Осмелюсь придерживаться такого мнения, Иван Эмерикович, – В голосе Лихеева уже не было прежней уверенности.

– Весьма ошибаетесь!

– Не понимаю.

– Так он ведь нам оказывает услугу. Возможно, сам того не понимает, но оказывает. До сих пор правительство легкомысленно не обращало внимания на наши серьезные предостережения, не предоставляло нам достаточных полномочий и средств.

– Вы считаете, что писанина в заграничной прессе произведет в столице должное впечатление? – Лихееву показалось, что он на правильном пути.

– Косвенным образом, конечно. Французы не захотят предоставлять нам заем до тех пор, пока у нас царит такая неопределенная, беспокойная атмосфера. И вот тогда нам позволят наконец действовать более энергично. Смешно ведь, что и поныне закон в Лифляндии не разрешает вешать этих преступников. В либеральных кругах, видите ли, считают, будто это вызовет еще большее брожение в умах. Уж не думают ли, что революцию можно утопить в стакане воды… Ну, а что хорошего у нас, так сказать, дома?

– Ничего особенного. Гром по-прежнему молчит. Только я тут ни при чем, Иван Эмерикович. Пришлось даже допрос приостановить, не то он замолк бы на веки вечные. Завтра или послезавтра опять займусь им, да только, может, вы самолично?…

Регус поморщился:

– Черт с ним, с Громом! Отправить в тюрьму, и дело с концом. Сейчас некогда канителиться с такими мелочами! Нам предстоят поистине большие дела. Только что говорил с Женихом…

– Ну и что он? – насторожился Лихеев.

– Послезавтра в двенадцать дня боевики грабят банк! Мне известен их план во всех подробностях.

– Ай-яй-яй! Великолепно! – Лихеев даже привстал от восторга. – Устроим западню. А когда все явятся, захлопнем, и – крышка!

Регус задумчиво прошелся по комнате:

– А как мы докажем публике, что они собирались ограбить банк? Выставить Жениха свидетелем мы не можем – он нам слишком нужен. – Регус остановился перед Лихеевым, покачиваясь с каблука на носок. – Разумеется, в тюрьму этих голубчиков мы засадим, но сейчас самое важное для нас – это создать как можно большую шумиху. Банк в наши дни – это храм! Когда для всех станет ясным, что революционеры угрожают самой святая святых, тогда каждый, у кого имеется хоть какая-нибудь собственность, хоть самый ерундовый капиталишко, ополчится против них. Господа либералы первыми забьют тревогу! Вот поэтому нам необходимо схватить боевиков уже с деньгами в руках. Чтобы не оставалось никаких сомнений! Понимаете мою мысль?

Лихеев хлопнул ладонями по коленям:

– Вы поистине человек с размахом! Стало быть, мы арестуем их, когда они будут выходить из банка?!

– Не горячитесь, Александр Александрович. – Регус снова опустился в кресло. – Есть тут у меня еще одна мыслишка. Что, если мы обнаружим лишь часть награбленного? – Он хитро взглянул на Лихеева.

– Так, так… – прикинул тот. – Поднимется всеобщая тревога и возмущение против грабителей!

– Совершенно верно! Газеты будут вопить: куда девались остальные деньги? Потребуют самых энергичных действий! Опять же это для нас выгодно. Глядишь, перепадет целковый, другой. Жениху подкинуть за усердие. Кто в наши дни станет рисковать своей шкурой ради чистых убеждений?

Лихеев подался вперед:

– А ведь есть, Иван Эмерикович, неписаный закон, гласящий, что нашедшему причитается третья часть найденного.

Регус прищурился.

– А вы, кажется, не дурак! – сказал он.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

в которой боевики считают рубли и секунды

Шампион стоял у окна. За последнее время стоять у окна вошло у него в привычку: он смотрел на улицу, раздумывая над тем, как закончить написанную им фразу, или когда ломал голову в поисках броского заголовка для своей статьи. Вот и сейчас, только что возвратясь из Либавы и даже не умывшись с дороги, он занял свой излюбленный пост. Часы над ювелирным магазином Розенталя показывали половину второго. Он заметил, что обычно в это время Регус входит в дом напротив. Где бы ни блуждали мысли Шампиона, этот дом, словно магнит, всегда притягивал к себе его взгляд.