Непрощенные - Дроздов Анатолий Федорович. Страница 9
Перекинув флажок предохранителя, привычно загнал патрон в ствол. У зампотеха полка был такой «98к» – на кабанов с ним ходили. Валил секача с одной пули…
На поле дымил подбитый мной танк. У второго, заваленного Ефимом, люки задраены. Экипаж или погиб, или затаился – выковыривать долго. Я ступил в рожь и побрел к чадящему немцу. Хлеб в этом году вызрел на славу: колосья доставали мне до пояса, идти было трудно. Пропадет хлебушек… Пока пробирался, немец и чадить перестал – выгорел. Рожь огонь не затронул – зеленая. Что тут у нас? Pz t 35 (t), изделие братьев-славян из Чехии. Хорошо делали, братья, на совесть. Краска на корпусе и башне пошла пузырями: боеукладка наверняка сдетонировала, но броня устояла. В 1968-м отпрыски этих мастеров будут стрелять в наших ребят, объясняя миру, что борются с «империей зла». А Гитлер, значит, вам друг…
Противотанковая пушка лежала за танком вверх колесами, уткнувшись стволом в землю. Расчет не стал принимать бой и сбежал. Ящики со снарядами рассыпаны по сторонам. Вот и замечательно, не нужно из земли выковыривать. Нагнулся и краем глаза заметил, как что-то шевельнулось во ржи. Как дикая свинья перед скрадком.
– Встать! Хенде хох!
В хлебах замерли. Поздно…
Бах!
Пуля прошла поверх колосьев. Затвор выбросил гильзу и дослал в казенник патрон.
– Встать, я сказал!
Рожь зашевелилась, над колосьями возникла человеческая фигура с поднятыми руками.
– Ком цу мир!
Немец подчинился. Пока он ковылял, я рассмотрел его. Черный мундир, на голове какой-то дурацкий берет черного цвета. Пехота такое не носит – танкист… Успел выскочить, сука! На кожаном поясе – большая кобура. Отчего ж не стрелял? Я присмотрелся. Ага! Правая кисть черная и распухла – ожог. Левой затвор не передернуть. Немец, впрочем, пытался – крышка кобуры отстегнута. К тому же хромает, иначе б сбежал. Ничего, у меня потопаешь…
Шагнул вперед и, переложив карабин в левую руку, залез немцу в кобуру. Он стоял смирно. Пистолет оказался большой и тяжелый – «парабеллум». Вот это добыча! Немец смотрел волком. Я сунул пистолет за пояс. Запасная обойма – в карман!
– Ком, тварь!
Пленный заковылял к хутору. Руки он по-прежнему держал поднятыми, хотя нужды в том не было. Как сказать, чтоб опустил лапы, я не знал: познания в немецком кончились. Ну и ладно!
Выстрел привлек внимание. Лейтенанты, торя дорогу в хлебах, бежали навстречу. Анисимов сжимал в руке «наган». Встретились мы на половине пути. Лейтенанты встали, во все глаза разглядывая пленного. Еще бы! Им внове, да и мне тоже. Я обошел немца, встал рядом с командирами.
– Имя? Звание? Воинская часть? – Анисимов нашелся первым. – И пусть руки опустит.
Немец не ответил: по-русски он явно не понимал. Анисимов посмотрел на меня, затем на Паляницу, и тот, запинаясь, перевел. Молодец «летеха»! Немец опустил руки и что-то яростно забубнил.
– Он не будет отвечать на вопросы, – озвучил Паляница.
Анисимов нахмурился. Ах, так! У нас гордый сын Альп, потомок Зигфрида и Брунгильды! Я перехватил «маузер» и двинул фашиста прикладом в живот. Тот охнул и согнулся.
– Товарищ сержант! – Анисимов побагровел.
Ну да. Пленных бить нельзя, они же пролетариат, воевать пошли подневольно. Сейчас мы им прочитаем лекцию, и «гансы» повернут оружие против шайки Гитлера – Геббельса. Даже у хороших людей случаются загибы в мозгах. Было такое в начале войны, читал, это позже сообразили…
– Разрешите провести допрос, товарищ лейтенант?
– Куда лезешь, сержант?! – рыкнул Анисимов.
– Обладаю опытом допроса пленных в полевых условиях. Результат гарантирую.
Вытянулся, ем глазами начальство. Вид принял придурковато-исполнительный. Анисимов смерил меня пристальным взглядом.
– Опыт, говоришь?
– Так точно.
Он еще больше нахмурился.
– Приходилось заниматься, товарищ лейтенант!
Немец хмыкнул и что-то пробормотал. Паляница не озвучил – наверняка гадость.
– Разрешите?
Анисимов посмотрел на Паляницу, затем – на копошащихся около разбитой пушки танкистов. Время таяло.
– Добро. Действуйте, товарищ сержант! Расспросите подробно. Откуда, сколько их, какие планы – все узнать.
Он побежал в сторону раскрытых ящиков – делить боекомплект между экипажами.
Я прислонил карабин к ноге, вытащил штык и улыбнулся немцу. Всеми зубами. Здравствуй, гость дорогой, залетный! Мы, монголы, народ дикий. Партайгеноссе Геббельс вам это объяснял? Разумеется! Геббельсу надо верить. Мы режем людей и живьем сдираем с них кожу. Монголам это доставляет неизъяснимое удовольствие. Мы делаем это с песней. «Я вчера тебе принес не букет из пышных роз, не тюльпаны и не лилии…»
Немец выпрямился и заорал.
– Утерменши! – переводил «летеха». – Жить вам осталось не больше часа. Сюда мчится танковая рота: ей сообщили по радио о нападении русских. Камрады знают, сколько нас. Если окажем сопротивление, всех расстреляют, даже тех, кто выживет. У них приказ: фанатиков не щадить. У нас единственный шанс – сдаться. Он поможет. Надо выстроить танки вдоль дороги и вывесить белые флаги. Обещает, что к нам отнесутся гуманно. Ко всем, кроме этого!
Обожженная клешня немца указала на меня. Блеклые глаза горели ненавистью. Фашист! Этот будет убивать: стрелять, жечь, давить гусеницами… Позволить ему это? Счас! Я вскинул «маузер».
– Хайль Гитлер! – Немец выбросил вперед горелую клешню.
– Сержант!
Приклад «маузера» толкнул в плечо. Немец рухнул лицом вниз, прямо в стоптанную рожь. Жри, сука, землю! За этим шел?
– Ты что творишь? Да я на тебя рапорт подам! – Подбежавший на звук выстрела Анисимов хватался за кобуру.
– Хоть два! Если выживете, товарищ лейтенант!
Он умолк, посмотрел на мертвого фашиста, на меня. Повернулся к Палянице:
– Что немец сказал?
Тот в двух словах обрисовал перспективы.
– Сюда идет вся их рота, – добавил я. – Еще пятнадцать танков, кроме тех, что мы сожгли, возможно, артиллерия с пехотой! Они быстро и качественно сделают нам больно.
– Предлагаешь драпать? – окрысился Анисимов.
– Можно и остаться. Только не идти на них в лоб, как вы только что. Это верная смерть.
– На войне умирают. Не знал? – Лейтенант повернулся к Палянице.
Сержант более не интересовал командиров. Он, то есть я, – нарушитель устава и трус. Сейчас стратеги выберут план. Накосячат по самое не могу: с именем Ленина – Сталина вперед на врага! Тот только и ждет.
– Разрешите?
Он нехотя кивнул.
– Смотрите. – Я указал на запад. – Они придут оттуда, другой дороги нет. Будут двигаться колонной, у них так в уставах написано. Впереди разведка на мотоциклах. Заметят нас, развернутся и дадут прикурить из пятнадцати стволов. Пара минут – и все горят. Нужно рассредоточить и замаскировать «БТ», а разведку немцев пропустить. Как подойдут танки, бить их в борта, причем с близкого расстояния. Пока сообразят, развернутся и ответят, с десяток сожжем. Особенно если не стоять, а менять позиции. Дальше – как карта ляжет.
«Дальше нам писец! – подумал я. – Но хоть потанцуем…»
Анисимов подумал и достал папиросы. Мы закурили. Паляница покосился, но не попросил. Правильно! Тебе вредно.
– Что, Ефим, думаешь?
Паляница пожал плечами. Анисимов чесал вспотевшую на июньском солнышке шею.
– Где воевал, сержант?
– В Испании.
В глазах его плеснулось уважение.
– Чем командовал?
– Ротой.
Он недоуменно глянул на мои петлицы.
– Водка и бабы довели до цугундера! Разжаловали, лишили наград…
Последние слова я произнес искренне, так что он поверил.
– У меня некомплект в экипажах. – Он бросил окурок. – По одному человеку в башне. Даю вам танк и механика.
– Хорошего?
– Самого лучшего! После моего… Не подведи, Волков! Удачи вам, Ефим!
– Уроем гадов! – пообещал я.
Ефим что-то промычал.
– Немца убивать все же не следовало. – Анисимов с сожалением посмотрел на труп.
– Куда с ним? Фашист! Что от него требовалось, сказал.