Наследник - Кулаков Алексей Иванович. Страница 41

– Коренщик [100] один, мне про него верные люди подсказали…

– Как его найти?

– Да уж никак, пропал месяца два тому.

– Ты помог?

От такого прямого вопроса Захарьин опять замялся, потом удивился, затем почувствовал гнев… Который странным образом пропал, стоило царевичу подойти ближе – так, чтобы стали отчетливо видны его глаза. Успешно подавив несвоевременное желание перекреститься, Василий Михайлович ответил чистую правду:

– Не успел.

Сразу потеряв весь интерес к продолжению разговора, наследник взял в руки несколько снадобий, пудреницу и напоследок прихватил свинцовый гребешок, коим боярыня расчесывала и одновременно подкрашивала свои рыжеватые волосы. Вернувшись к постели больной, он аккуратно присел на краешек и опять приоткрыл шкатулку со свинцовыми белилами:

– Это медленный яд. Употребленный один или даже несколько дюжин раз – никак не сказывается. А при постоянном пользовании напитывает своей отравой все нутро и кости, портит Богом данную красоту, старит кожу и способствует рождению юродивых детей. Или НЕ рождению.

Из рук страшно побледневшей челядинки звучно упало что-то мелкое, но в то же время достаточно тяжелое, посинели губы у хозяина дома, – а Дмитрий вместо шкатулки подхватил гребешок:

– Такой же яд, как белила.

На затянутую в перчатку ладонь легли два бугристых шарика:

– Сулема, из коей состоят пилюли, в чуть большем количестве есть страшный яд, смерть от которого хоть и быстра, но весьма мучительна. Любит тебя Господь, Анастасия Дмитриевна!

Едва слышно булькнул невзрачный глиняный кувшинчик, задетый указательным пальцем:

– Настойка на киновари есть яд. Слабее сулемы, но сильнее двух первых. Теперь ты поняла, что с тобой?

Две мокрых дорожки пролегли от ее глаз.

– Да. Скажи, я буду?..

– Божией милостью и волей отца моего ты будешь исцелена. Но не сразу – уж больно тяжел твой недуг, боярыня.

Чуть повернув голову к еле дышащей челядинке, малолетний лекарь негромко распорядился:

– Чарку теплого молока. Бумагу, чернила и перо. Быстро.

Суета поднялась нешуточная – благо за дверью подслушивала почти вся боярская дворня. Ну, может, и не вся, но уж половина точно.

– Болезную перенести в другое место, чтобы никакой духоты. И больше солнечного света.

Затребованные канцелярские принадлежности доставил почему-то один из постельничих сторожей. Отдал хозяину дома, одновременно скользнув по горенке быстрым взглядом, уважительно поклонился и исчез, а боярин с нарастающим удивлением смотрел, как четвертушка бумажного листа покрывается непонятными знаками. Впрочем… Напрягая в легком сумраке комнаты свое заметно сдавшее в последние года зрение, он все же смог разобрать закорючки латыни, а за его спиной в приоткрытую дверь тихонечко просачивались ближние домочадцы.

– Эти травы можно купить у царского аптекаря Аренда Клаузенда. Понадобятся через три дня…

Влетевшая с кувшином горячего молока и небольшой чарочкой служанка буквально светилась от надежды на то, что хозяйка оправится от яда и будет жить.

– Готово, царевич-батюшка!..

«Определенно, это новое слово в титуловании членов царской семьи. Или старое, но хорошо забытое?»

Приняв полную до краев чарочку, он проверил, достаточно ли пригодно молоко для питья, и трижды перекрестился на иконы.

– Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое…

Перекрестив и чарку, он поднес ее к губам боярыни, а догадливая служанка тут же приподняла голову своей госпожи.

– До дна.

Подождав, пока кончится молоко, Дмитрий положил руки на живот хозяйке терема и прикрыл глаза. Минута, другая, а потом слегка порозовевшая и отчетливо налившаяся жизнью Анастасия Дмитриевна удивленно пожаловалась:

– В нутрях словно бы печет?!

Десятилетний мальчик слабо улыбнулся и обнадеживающе заметил:

– Не болит только у мертвых.

Еще минут через пять он убрал руки с живота, встал и немного потянулся:

– А теперь все прочь, кроме тебя.

Дернувшаяся было на выход личная служанка боярыни осталась на месте. Как, впрочем, и сам боярин Захарьин.

– Что именно тебе непонятно в моих словах, Василий Михайлович?

Явно прикусив язык, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего, хозяин дома покорно ушел отводить душу на скопившейся за дверью челяди, – а наследник поправил сбившийся рукав своего кафтана и заметил:

– Сейчас молоко пойдет наружу. Это хорошо, потому что в него я вытянул яд. Вернее, его малую часть. Может вернуться дурнота, но уже к вечеру тебе полегчает… Завтра я вновь навещу тебя.

Увидев, что ее целитель собрался уходить, боярыня Захарьина с усилием сглотнула и слабо шевельнулась:

– Спаси тебя Бог, Димитрий Иванович!..

Оставив в горенке сотрясающуюся в спазмах тошноты хозяйку и ее служанку, что-то тихо причитающую с бадейкой наготове, царевич вышел за дверь и тут же ее прикрыл, прямо перед посунувшимся было войти Василием Михайловичем – вовремя, потому что даже через толстую створку донеслись весьма характерные звуки.

– Не стоит смущать ее своим присутствием, ей и без того плохо.

Больше не задерживаясь, наследник зашагал на выход, старательно сохраняя на лице легкую отстраненность, «не замечая» шепотков и взглядов дворни, а также топота дворцовой стражи впереди и позади… Душа Дмитрия буквально пела от радости: во-первых, лечить ему НРАВИЛОСЬ. Во-вторых, его наконец-то начали отпускать «погулять» за пределы кремлевской стены.

«Ну и в-третьих, – после сегодняшнего представления пойдет такая волна слухов, что мало никому не покажется!»

Определенно месяц февраль года семь тысяч семьдесят первого [101] от Сотворения мира он прожил не зря…

Глава 10

Нарядно и дорого одетый мальчик и маленькая девочка, из-за многочисленных ленточек и вышивок на платьице больше всего похожая на куклу, сидели на полу. Он опирался спиной на небольшую, целиком покрытую простенькими изразцами печь, наполняющую светлицу мягким теплом, а она, немного поерзав на тонком ковре, в конце концов перебралась к нему на колени. Устроившись поудобнее и немного откинувшись назад, девочка положила руки на обложку большой книги, чьи листы были обильно изукрашены затейливыми рисунками. Страницы тут же перелистнули…

– Какую сказку будем читать сегодня?

– Эту!

– «Конек-Горбунок»? Ну что ж, давай.

Выпрямившись, мальчик начал тихий речитатив:

– За горами, за лесами, за широкими морями, не на небе – на земле, жил старик в одном селе. Ста… Ой, Дуня, что-то я не могу разобрать слово. Давай вместе?

Шестилетняя царевна Евдокия, неуверенно нахмурившись, все же кивнула, по-прежнему цепко держа в руках подарок братика.

– У ста?..

– Ста-ли-ниш-ки. Нет! Сталинушки. Плавильно, да?

– Почти, вот эта буквица – рцы. Представь, что ты настоящая львица, сильная, грозная, а еще большая и очень страшная. Ну-ка зарычи!..

– Ррлр-ры!!!

– Ух, я даже немножко испугался! Нет, ты уж меня так больше не стращай, ладно?

– Ага.

– Теперь давай прочтем как надо.

– У стар-ринушки тли сына. Рр-ры! У старинушки три сына: старший умный был детина. Следний сын и так и сяк. Ср-редний! Младший вовсе был дурак.

Захихикав, девочка с явным удовольствием и очень чисто повторила:

– Дуррак!!!

– Братья сеяли пшеницу да возили в град-столицу: знать, столица та была недалече от села. Там пшеницу продавали, деньги счетом принимали… А ты ведь у меня тоже считать умеешь? Сколько будет, если к вот этому прибавить вот столько?

Мимоходом поглядев на загнутые пальцы брата, царевна уверенно определила:

– Семь.

– А так?

– Девять.

– Ты моя умница!

Без всякого стеснения чмокнув порозовевшую от похвалы сестру в пухленькую щечку, наследник продолжил сказку, время от времени прося Евдокию о помощи – то слово не мог разобрать, в счете путался, или еще какая напасть приключалась. Но совместными усилиями они все же ее дочитали – примерно до половины. Затем девочка немного развлеклась тем, что сплела толстую косу из его гривы, а он, в благодарность, надел ей на руку небольшой браслет, набранный из крупных «чешуек» янтаря. И не только надел, но и долго что-то шептал на маленькое ушко. Потом Дуня вспомнила, что они так и не узнали, чем кончилась сказка…