Наследник - Кулаков Алексей Иванович. Страница 45

– Обвинения могли быть любые: колдовство, сношения с нечистым, порча. Любая красивая женщина вызывала зависть, а вместе с ней и злобу своих некрасивых соседок. Этих словно бы ведьм жгли на кострах.

Перекрестившись от таких страстей, хозяйка утянула с блюда еще один кренделек.

– Топили в воде, закапывали живьем в землю, пытали всяко, проявляя в сем деле дурное усердие. Как результат – в чужеземщине почти не осталось красавиц, одни страшилы да серые мыши, невзрачные обликом. На Руси же православной таких ужасов не было, оттого и красивые девы у нас не редкость, а обыденщина.

Наследник очень выразительно поглядел на Анастасию Дмитриевну, заставив ту немного покраснеть. От удовольствия.

– Не стоит скрывать за белилами Богом данный облик, и зубы чернить тоже есть грех. Ибо тело наше есть творение Его, и не след смертным тщиться изменить великий замысел!..

Хозяйку от таких речей явно пробрало. Нет, она успела уже привыкнуть к тому, что старший из сыновей великого государя Иоанна Васильевича смышлен необычайно, да и держит себя куда как серьезно (совсем не по возрасту), – но такие слова и интонации скорее приличествовали монаху-вероучителю, нежели десятилетнему отроку.

– Но как же?..

Дмитрий, несмотря на свой более чем юный вид, прекрасно понял, о чем речь, – очень уж выразительно женщина коснулась бровей и подкрашенных виноградным соком губ. А также понял, что она больше удивлена, нежели прониклась его словами.

«Ну что же, тогда приведем более авторитетное мнение».

– Апостол Павел сказал: не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, которого имеете вы от Бога? [107] Женщинам русским должно украшать себя и одежду свою, и держать тело свое в чистоте, ибо то есть угодные Господу нашему деяния. Басма, хна [108] и виноград не несут в себе вреда.

Закрепив внушение долгим взглядом, гость улыбнулся:

– Прошу тебя и это донести до своих подруг. Наградой же будет…

Перед боярыней на стол легло довольно невзрачное кольцо, выточенное из обычнейшего янтаря.

– Возможность даровать исцеление той или тому, кому ты наденешь мой дар. Но выбирай мудро – если меня потревожат с пустячной хворью, я просто заберу свое кольцо у просителя.

Подхватив украшение и приблизив его к глазам, она увидела, что по внутреннему ободу шли начальные строки «Символа веры». Глаза хозяйки тут же мечтательно затуманились. Представляя, какие слухи она запустит по Москве и в особенности – как скривятся от зависти личики верных подруг, когда увидят такую драгоценность, – она едва не прослушала довольно неприятную для себя новость.

– Как же это, царевич-батюшка? Что же мне теперь и не побаловать себя?

– Пока не пройдет полгода с сего дня – нет. Тот же апостол Павел сказал: все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною [109]. Ты же, Анастасия Дмитриевна, почитай, заново родилась. Разве же грудного младеню кормят жирным мясом? Или крендельками с орешками и медом? Он с того и помереть может.

Четко очерченные брови мальчика сурово сдвинулись.

– А может, ты хочешь, чтобы все мои целительские труды пошли прахом? Или не согласна со словами апостола Павла?

– Что ты, что ты, батюшка-царевич!..

Спорить с юным целителем и уж тем паче – с авторитетом одного из столпов и патриархов христианской церкви, московская боярыня даже и не собиралась. А для пущей верности даже отвернулась от блюда с любимым лакомством, тут же наткнувшись взглядом на покрытый рушником кувшин.

– Еще сбитню, Димитрий Иванович? Он для румянца дюже пользительный, ты же, не прими в укор, что-то бледненький нынче.

– Благодарствую, мне довольно. Позволь откланяться, Анастасия Дмитриевна, батюшка указал мне непременно вернуться до полудня.

И этому решению хозяйка не стала возражать, лишь попросив принять на память небольшой гостинчик – в благодарность и на добрую память. Поднялась, ненадолго вышла… А обратно вернулась с мужем, несущим в руках небольшой, но явно увесистый ларец. И с детьми, кои сразу же выстроились этаким своеобразным клином: впереди Иван, только-только избавившийся от синяков под глазами после недавнего сотрясения мозга, по правую руку от него весьма чем-то довольный семилетний Федор, а по левую – шмыгающий носом Протасий. Ну и в самом тылу (но при том возвышаясь над братьями на добрых полголовы) встала еще одна родственница, пунцовеющая щеками четырнадцатилетняя Васса. Ларец (или все-таки большая шкатулка?) перекочевал на стол, а сам боярин на полном серьезе отвесил поясной поклон:

– Спаси тебя Бог, Димитрий Иванович! Век будем помнить твою доброту.

«О как?..»

Семейство поддержало это заявление своими поклонами, причем еще ниже, чем у главы семьи. Разогнувшись позже матери, но раньше братьев и сестры, необычайно торжественный Иван сделал два шага вперед и открыл крышку ларца.

– Вот, значитца.

Свет, проникающий в светлицу через два оконца, заиграл на полированной стали и лакированном дереве, гравировке и резьбе… двух массивных пистолей, чей брутальный калибр разил наповал одним только своим видом.

«Миллиметров десять-двенадцать – уж больно свободно палец проходит. М-да, ручная артиллерия! А фитиля-то нет, значит, кремневые или?.. Хм… нет, все же колесцовые».

Приняв подарок в собственные руки, наследник понял, как сильно он ошибался: шары на концах рукоятей были не из кости, а из вполне качественной бронзы. А значит, он держал в руках не ручные пистоли с колесцовым замком, а две вполне ухватистые булавы, способные, в случае нужды, по разику каждая выстрелить.

«Ну правильно, пока перезарядишь, раз десять проткнут или голову отрубят. А что, практично».

– И вот, седельные!

Увидев вторую пару пистолей, Дмитрий едва не выронил из рук первую: вот это были монстры! В полметра (а то и больше!) длиной каждый, и калибры у них были не «детские», десять, а вполне взрослые – двадцать (примерно) миллиметров. Да и как булавы они были заметно состоятельней – от их увесистых «шариков» не каждая кираса спасла бы. Тем временем из поистине бездонного ларца был извлечен третий лоток, хранящий в себе пулелейку, изящную пороховницу и прочие весьма полезные мелочи.

«Блин, лучше бы ты мне отдал ту кучу серебра, что отвалил за эти шедевры пистолестроения!»

Тринадцатилетний Иван принял у наследника поясные пистоли и тут же, по кивку отца, поднес короткие седельные пищали.

«Никак решили последовать примеру оружничего Салтыкова? Ну-ну».

– Немчин торговый сказал, что саксонской выделки, знатного мастера.

Вслух же Дмитрий вежливо и довольно многословно (для себя) поблагодарил, упомянув, что-де не стоило хозяевам входить в такие траты – чай, не чужие люди, сочлись бы и по-свойственному. Не сказать, что эти слова не нашли отклика у семейства Захарьиных: дети поняли так, что их четвероюродному брату подарок все же понравился (еще бы, такая красота!). Боярыня довольно улыбнулась при упоминании того, что отрок царской крови сам признал их родственниками. А Василий свет Михайлович все так же удерживал добродушное выражение на лице. То ли и не строил никаких таких планов – пристроить старшенького еще ближе к будущему государю, – то ли посчитал, что царевич по младости своих лет и не понял его намеков и телодвижений.

«И не пойму, как бы ты ни старался».

Устроившись в седле вороного аргамака, десятилетний отрок еще раз оглядел невзрачное родовое гнездо, небрежно перекрестился на прощанье (часть охраны повторила за ним это действо) и послал жеребца вперед, одновременно впадая в легкую задумчивость – насчет того, кто же из думных бояр будет следующим в деле навязывания ему в ближники своего отпрыска. И будет ли очередной «пытальщик счастья» при этом понимать тот простой факт, что благоволение Иоанна Васильевича совсем не означает благоволения его старшего сына? А еще целителю было очень интересно представить, какая свара начнется за обладание простым таким серебряным колечком. Поначалу в Москве. Потом и за ее пределами – как только больные, но очень богатые и влиятельные личности поймут, что наследник престола может вылечить практически все, кроме смерти, старости и глупости.