Точка отсчета - Крабов Вадим. Страница 3

Головной бэтээр подскочил на пыльной вспышке, и спустя доли секунды до Вовчика донесся оглушительный грохот усиленного эхом взрыва. Вслед за ним с обоих хребтов ущелья устремились ввысь «стингеры», шесть штук зараз. Оба вертолета рухнули, красиво оставляя за собой черный след. С окрестных гор, чуть ли не с вырубленной зеленки, на колонну обрушился шквал огня. Бэтээры сопровождения огрызнулись в ответ, но ненадолго: лишенные маневра, они стали легкой мишенью для гранатометов, но задачу выполнили — личный состав успел рассредоточиться в складках местности и открыть огонь.

Вовчик действовал тупо, как на учениях. Тормоз в пол — машина встала, дернулась, заглохла. Автомат в руку, одновременно распахивая дверку, прыжок-перекат под днище.

— За мной, боец, над нами шесть тонн взрывчатки! — услышал крик лежащего рядом опытного Петровича.

Не думая, в каком-то отупении перекатился за ним и, пригибаясь, в два прыжка скрылся вслед за прапорщиком в широкой расщелине между большими скальными обломками, невесть откуда взявшимися на обочине. Определил удобное место, пристроил автомат, передернул затвор и доложил:

— Рядовой Нодаш к бою готов!

— Придурок!!! — заорал Петрович, сдергивая его от углубления в камне. Тут же просвистели две пули, выбив из камня каменную крошку.

Вовчик не заметил этого, он находился в тупом ватном тумане. В голове вяло крутилась сладко-страшная мысль: «Скоро…» Сердце, как и все тело, сковало расслабленное нетерпение. Душевная боль ждала развязки.

— Здесь, воин гребаный, не учения!!! Пригнись и не рыпайся! — продолжал разоряться прапор. Смысл слов сквозь вату безразличия Вовчиком больше угадывался, чем слышался.

Обкуренное состояние все-таки сыграло с опытным Петровичем злую шутку (пятилетка в Афгане, пусть и на складе, — это тебе не в каком-нибудь Забайкалье). На секунду забыл о грузе и чуть высунул голову за край камня. На уровне земли, как полагается, но этого хватило. Вжикнувшая граната ударилась в брезент кузова. Раздался хлопок, перешедший в короткий треск рвущихся снарядов. Землю тряхнуло, камни подпрыгнули, по ним застучали и завизжали осколки, спланировали детали машины — от КамАЗа остался только объятый пламенем покореженный остов. Но не это запомнилось Вовчику на всю оставшуюся жизнь. С хрустом лопнувшего арбуза голова прапорщика Нефедова раскололась, срезанная крупным осколком стодвадцатимиллиметрового снаряда их «родной» машины. Тело прапора бросило на Вовчика, развернув вскрытым черепом прямо в лицо. Теплая алая кровь фонтаном ударила в рот, открытый при взрывах согласно вбитым на учениях рефлексам, заодно и густо залив остальные части лица.

«В натуре, у Петровича вместо головы — дыня». Звук расколотого черепа поразил Вовчика сильнее самого факта смерти сослуживца. Как услышал тот звук сквозь грохот взрыва — уму непостижимо! Больше не думал ни о чем. Туман из сознания ушел вместе с рвотой ржавой соленой кровью. Душевная боль сменилась расчетливым холодом и горячим желанием выжить.

Никогда раньше он не стрелял так метко. Цели высвечивались сами по себе, как в приборе ночного видения, предугадывались все выстрелы, направленные в его сторону. Чувствовал опасность, как зверь на охоте. Он стал зверем.

Духи не успели спуститься к разбитой колонне, а может, и не планировали. Заговорили наконец батареи прикрытия, перепахивая оба склона ущелья. Подлетели штурмовики и добавили жару. Афганцы ушли. Скольких убил лично Вовчик и убил ли хоть одного — неизвестно. Он не обращал внимания на поведение целей после выстрела: опасность пропала, ну и славно. Получил заслуженную медаль «За отвагу» и вскоре демобилизовался.

Джульетту, так назвали дочь родители, словно вырезали из сердца. Как ни странно, вместе со спасшим жизнь прапорщиком Нефедовым. Вовчик не горевал на его поминках. Выпил спирта, сколько налили, сказал положенное, и все. Хорошим тот был человеком или не очень, никто из срочников не имел четкого представления. По слухам, занимался контрабандой наркоты в Союз и, опять же по слухам, оружие духам не продавал. По характеру был компанейским, не злобным и в меру жадным, как все классические прапорщики.

Джулю забыл, но рваная подушка продолжала маячить где-то в подсознании.

— То ли дело Европа, там на каждой версте отель, — ворчал Роб, зевая.

Темень из-за дождя опустилась быстро. Теперь не до поиска пропавших фур, переночевать бы в безопасности, а значит — не на трассе.

— Я знаю место, скоро свернем, — ответил Вовчик, — дорога — асфальт, и лесочек от трассы закрывает.

— Да сворачивай в любой свороток, спать охота! Кругом лесополосы.

— Завязнем, — пояснил водитель, — мой «бумерок» — это тебе не джип.

На самом деле не завязли бы, просто Вовчику неохота марать машину, любил он ее.

— А че не взял?

— Не знаю, — пожал плечами Вовчик, — как этого мустанга увидел, ни на что больше смотреть не мог, а была мечта о «Чероки».

— Вот его бы лучше и взял. Кстати, «Мустанг» — «форд», тоже мне водила!

— Да? — делано удивился Вовчик. — Ты мне прямо глаза открыл!

— Да пошел ты! Как хочешь, а я спать. — С этими словами Роб откинул спинку и скрючился на правом боку, нагло закинув ноги в кроссовках на сиденье. Руки сложил под голову.

— Завтра сам будешь сиденье мыть, — проворчал Вовчик.

Роб не ответил.

«Где этот долбаный поворот!»

Поиски вымотали их с Робом до предела. Встреченные гаишники разводили руками, Игнатий брызгал слюной прямо через трубку, приказывал продолжить искать. Заночевать, как стемнеет, а завтра на полном серьезе двигать в Вильнюс. Такая вот перспектива.

«Наконец-то!» — облегченно подумал Вовчик, высветив табличку с цифрой «двести двадцать восьмой километр». Тело расслабилось в предвкушении отдыха, веки потяжелели. Не сдержался, зевнул, не открывая рта, и тут же потряс головой: не пропустить дорогу!

Ее заасфальтировали к приезду самого Горбачева. Дорога вела к какому-то советскому долгострою. То ли свинокомплексу, то ли элеватору — теперь не понять, остались никому не нужные бетонные развалины. Металл, кирпич, шифер — все более-менее ценное давно растащили. Пригодился асфальт. Правда, после этого он стал похож на фронтовую дорогу, но после дождика вполне себе ничего: не забывай объезжать выбоины, и все дела.

В жизни Вовчика случились три крутых поворота.

Первый — детдом.

С ним повезло. Нет, сначала в принципе не повезло. Отец пил и периодически сидел, мать пила и меняла места работы чуть ли не ежемесячно, не поднимаясь выше должности уборщицы. Государству пришлось спасать малолетнего гражданина, и шестилетнего мальчика забрали у родителей.

Повезло с самим детдомом, Вовчик верил в это непоколебимо. Так уверен был, что родителей найти никогда не пытался. Дело в том, что Грязинский детский дом имени Крупской был образцово-показательным учреждением и действительно таковым являлся. Директор детдома, Евгений Николаевич Светиков, любил свое дело до фанатизма и сотрудников подбирал исключительно лично, приглашая чуть ли не со всей страны. Воспитывали в Доме будущих строителей коммунизма, без всякой иронии.

Конечно, без «комплекса детдомовца» не обошлось, но беспредела в интернате не творилось. Вовчика с его взрывным характером мягко направили в секцию самбо, где он особых успехов не достиг, но энергию сбрасывал. Привили любовь к чтению, заставили учиться, и в школе его не только боялись, как всех детдомовцев, но и уважали за знания, списывали контрольные. В учебном комбинате (кто учился в советское время, тот помнит) получил права и «на свободе» пошел по проторенной ими дорожке — поступил в автодорожный техникум.

Второй поворот — Джульетта.

С девочкой из хорошей семьи познакомился, как водится, случайно. В переполненном автобусе передал от симпатичной девушки мелочь на билет и поплыл, забыв обо всем на свете. Она не выдержала веселого напора шустрого «дорожника» и через неделю знакомства, несмотря на детдомовское прошлое кавалера, вопреки увещеваниям родителей «сдалась». Любовь «до гроба». Скорая свадьба, жизнь в шалаше, в смысле общаге — все это случилось бы, если…