Магия в крови - Ветров Сергей (Ксенжик Сергей Михайлович ). Страница 28

По разбитой, истинно «имперской дороге» медленно полз небольшой конвой, полз же он из-за того, что сопровождал карету — одну расфуфыренную и украшенную штуку. Она могла бы неплохо выглядеть где-нибудь на столичной улице, но совершенно не смотрелась на фоне пейзажей отдаленной провинции. Кроме того, ее производители явно не рассчитывали, что на ней будут раскатывать по тому, что и дорогой назвать нельзя, скорее направлением. Поэтому она доставляла массу «приятных» минут как охране, в количестве семи заморенных кирасиров и одного пыльного и высокомерного офицера, так и пассажирам — скромной девице лет пятнадцати, ее гувернантке, матроне типа цербер, и скромному монаху, одетому строго по канонам, то есть в рясу из материала, здорово смахивающего на мешковину, и смотрящему на мир таким же канонически кротким взглядом. О нем мы и поговорим более подробно, не только ввиду его сана, но и из-за его заслуг на поприще миссионерства, однако попозже. Так как их страданиям пришел конец.

Судя по всему, кто-то очень сострадательный решил прекратить их мучения и повалил поперек дороги приличных размеров дуб. И так как дерево было довольно-таки толстое и труда на его срубание ушло много, решил взять с проезжающих плату в размере всего их имущества. Во всяком случае, именно на это наводил внешний вид выскочивших из леса добрых дровосеков числом около двух десятков. Пропыленный офицер скомандовал атаку и кинулся вперед, надеясь увлечь за собой кирасир. Но после того, как удар кистеня одного из лесных обитателей вынес его из седла, кирасиры решили использовать свое единственное преимущество и рванули в противоположную сторону, получив при этом полную поддержку своих лошадей, решивших, что таким дикарям и конина может сгодиться за деликатес. Их сопровождало перепуганное ржание их запряженных в карету товарок, судя по всему пришедших к тем же выводам, но не способных последовать за ними.

Лесные же обитатели, в которых по остаткам формы можно было определить бывших солдат, решили не тратить времени зря и принялись потрошить карету. Оттуда, под восторженный рев, была извлечена девица вместе с вцепившейся в нее гувернанткой. После чего оттуда вышел — именно вышел! — святой отец, так как попытавшийся его вытянуть лесной обитатель вылетел оттуда несколько ранее, пропахав в придорожном дерне канаву, и застыл в ее конце как подбитый дракон, то есть задрав лапы кверху. Выйдя из кареты, святой отец начал вещать хорошо поставленным голосом профессионального проповедника:

— Дети мои, что вы делаете?! Если вы голодны, возьмите нашу еду, если вам нечего надеть, возьмите нашу одежду!

Его прервал рев бандитов:

— Бабы!!!

— Дети мои, опомнитесь! Это греховные мысли! Почему бы вам не воспользоваться старым способом, который применяется в монастырях для избавления от них?

— Это как? — хором спросили все, включая юную девицу, ради этого вышедшую из обморока.

— Очень просто: берете лопату и копаете от дерева и до обеда! Если не поможет, то можно и до ужина!

В конце этой речи святой отец оказался между своими спутницами и бандитами. Вперед вышел главарь, судя по всему решивший выразить общее мнение:

— Шли бы вы, святой отец, куда подальше со своими советами, мы же будем бороться со своими грешными мыслями старым проверенным способом!

И под хохот бандитов он попытался добраться до женщин.

Но, повстречавшись с совсем не каноническим сапогом святого отца, между прочим из кожи морского дракона, по прочности не уступающей стали, лишился разом всех греховных мыслей, и как бы не навсегда!

— Добрым словом и святым знаком, дочь моя, можно добиться гораздо большего, чем просто добрым словом! — объяснил девушке святой отец, наматывая цепь от святого символа на кулак, сам святой символ в этом кулаке и находился.

Первым, кто проникся смыслом этих слов, оказался ближайший бандит. По иронии судьбы на нем был неплохой шлем, — ну что ж, чтобы его теперь снять, артели кузнецов придется поработать часа два, если не больше.

Дальнейшие события являли собой иллюстрацию к одной из глав Священного Писания, называемой «Святой Бинариус наставляет разбойников на путь истинный».

Во всяком случае, результат оказался тот же: бандиты, кто еще мог, начали каяться в своих грехах и торжественно обещать больше не заниматься разбоем, аргументируя это тем, что такие инвалиды, как они, вряд ли смогут кого-нибудь напугать. Зато в любой гильдии нищих их примут с распростертыми объятиями. Святой отец Танкиус, задумавшись над извечным вопросом «бить или убить», вертел в пальцах свой святой символ, в эффективности которого бандиты успели убедиться. Впрочем, будь на месте бандитов какая-нибудь нежить, ее кондрашка хватила бы от одного вида сего предмета, так как он был сделан из звездного серебра, которое раз этак в сто для нее опасней обычного, и инкрустирован пустотными алмазами — прекрасным узилищем для всякой бесплотной нежити. Кроме того, его стоимость превосходила годовой доход всей имперской церкви раз этак в пять, что абсолютно не соотносилось со скромной и поношенной одеждой святого отца. В конце концов, придя к какому-то решению, святой отец сказал:

— Ладно, валите отсюда, только дерево не забудьте убрать.

…Младенцем святой отец Танкиус был найден на пороге монастыря Святого Юлиуса, где и был воспитан в строгости соблюдения канонов и чистоты побуждений. Говорят, что в день, когда он получил сан и отбыл из монастыря, настоятель сказал:

— Научи варвара Богу молиться, он и лоб расшибет… тому, кто будет ему мешать!

Так и было. Вскоре честность тогда еще брата Танкиуса стала известна на всю империю, — где бы он ни видел нарушения церковных канонов, нарушения заповедей: не укради, не обмани, — тут же бросался наводить порядок. Как правило, при помощи своих пудовых кулаков и литого бронзового символа веры, а в особо запущенных случаях — подручными предметами вроде оглобли или скамьи.

В конце концов повелением верховного синода брата Танкиуса посвятили в сан и отправили миссионером к северным варварам, надеясь, что он оттуда не вернется. Но вот пятнадцать лет спустя, завершив возложенную на него миссию, он решил вернуться. Так как, на его взгляд, в империи у него было еще много работы. Поэтому, попрощавшись со своими учениками и вежливо, но твердо отказавшись от почетного эскорта в количестве десятка драккаров с соответствующим числом паломников, страшно желающих припасть к святыням великого города, он отправился в путь.

И не то чтобы отец Танкиус не хотел их приобщать к высокому, но, глядя в полные детской непосредственности глаза своей паствы, у него возникали подозрения, что после этого паломничества от великого города останется лишь то, что вкопано в землю на достаточную глубину. Остальное же будет разобрано на сувениры и увезено в родные края. Поэтому обратно он отправился один и тем же путем, что и пришел сюда, — через северные провинции. В дороге он претерпел не слишком много тягот и лишений: во-первых, его хорошо снарядили, во-вторых, он шел знакомой дорогой. Когда пятнадцать лет назад отец Танкиус отправился в свой нелегкий путь, первым селением у него на пути был замок графа Гильберта. Святой отец тогда окрестил его новорожденную дочь, после того как с божьей помощью принял тяжелые роды. На радостях, что все благополучно разрешилось, граф нагрузил его отборными припасами и необходимым снаряжением, благодаря чему отцу Танкиусу удалось добраться до места назначения с наименьшими трудностями. Хотя обратный путь, указанный ему в епископате, был явно раз в двадцать короче того, который он преодолел, добираясь сюда, отец Танкиус не захотел изменять своему решению, а заодно по дороге проведать его, графа Гильберта, и свою крестницу и узнать, как изменилась ситуация в мире.

В замке отца Танкиуса приняли как дорогого гостя, граф Гильберт закатил по случаю его благополучного возвращения пир и с радостью поделился всеми последними новостями. А под конец попросил помощи в одном личном деле: его повзрослевшая дочь должна была в этом году поступить в столичную академию магии. Но он не может отправить ее туда одну, без должного присмотра. Поэтому не могли бы вы, отец Танкиус, присмотреть за своей крестницей, уберечь ее от соблазнов столичной жизни? Отец Танкиус согласился.