Океан в конце дороги - Гейман Нил. Страница 17
Я юркнул в проем и помчался по мягкой траве.
Треск молний и странный, резкий, металлический запах были так близко, что мороз пошел по коже. Иссиня-белые всполохи становились ярче и ярче, освещая все вокруг.
«И когда папочка наконец оставит тебя лежать в ванне, ты будешь счастлив», — прошипела Урсула Монктон, и мне показалось, что ее губы коснулись моих ушей. «Потому что на чердаке тебе не понравится. Да, там темно, пауки и привидения. А еще я приведу своих друзей. При свете дня их не видно, но на чердаке они составят тебе компанию, и она будет тебе не в радость. Мои друзья не любят маленьких мальчиков. Они — пауки величиной с собаку. Бестелесная старая ветошь, она вцепится в тебя мертвой хваткой. Заберется в мозги. И тут тебе никаких больше историй и книжек, никаких, никогда».
И я понял, что мне не показалось. Ее губы касались моего уха. Она плыла позади, так что ее голова была рядом с моей, поймав мой взгляд, она улыбнулась своей притворной улыбкой, и я замер как вкопанный. Я едва мог пошевелиться. В боку кололо, я задыхался, сил не было.
Ноги у меня подкосились, я споткнулся и упал, и на сей раз уже не поднялся.
По ногам разлилось тепло, я опустил взгляд и увидел желтую струйку, выбивавшуюся из пижамных штанов. Мне было семь лет, уже не маленький ребенок, но со страха обмочился, как малышка, и ничего не мог с этим поделать, а Урсула Монктон все висела в воздухе и безучастно наблюдала за мной.
Охота была окончена.
Урсула Монктон стояла в воздухе, выпрямившись, на высоте трех футов над землей. Я растянулся на спине в мокрой траве прямо под ней. Она начала опускаться медленно, неумолимо, как человеческая фигура на экране сломанного телевизора.
Левой руки что-то коснулось. Что-то мягкое. Оно тыкалось носом в руку, и я посмотрел туда, боясь, что это паук величиной с собаку. В свете молний, корчившихся вокруг Урсулы Монктон, я увидел темное пятно. Темное пятно с белой отметиной на ухе. Я подхватил котенка, поднес к груди и прижал к сердцу.
«Я не пойду с тобой. Ты меня не заставишь», — проговорил я. И сел, потому что, сидя, я чувствовал себя не таким уязвимым, а котенок свернулся калачиком, поудобней устроившись в моей руке.
«Дорогуша-душа-душа», — начала Урсула Монктон. Она коснулась ногами земли в зареве молний, похожая на портрет женщины в серых, зеленых и синих тонах, а не на живого человека. «Ты же лишь маленький мальчик. А я взрослая. Я была взрослой, когда твой мир был шариком из расплавленной магмы. Я могу сделать с тобой все, что захочу. А теперь поднимайся. Я забираю тебя домой».
Котенок, тыкаясь мордочкой мне в грудь, издал пронзительный звук, но не «мяу». Я отвел глаза от Урсулы Монктон и обернулся.
Через поле к нам шла девочка в блестящем красном дождевике с башлыком и черных резиновых сапогах, казавшихся слишком большими для нее. Она без страха вышла из темноты. Посмотрела на Урсулу Монктон.
«Убирайся с моей земли», — приказала Лэтти Хэмпсток.
Урсула Монктон отступила на шаг, поднимаясь в воздух, и зависла над нами. Лэтти Хэмпсток подошла, и, не сводя с нее взгляда, взяла меня за руку, наши пальцы сцепились в замок.
«Я не касаюсь твоей земли, — ответила Урсула Монктон. — Прочь с дороги, девочка».
«Ты на моей земле», — отрезала Лэтти Хэмпсток.
Урсула Монктон улыбалась, и молнии в корчах обвивались вокруг нее. Вот так, стоя в потрескивающем воздухе, она была воплощением силы. Она была буря, молния, весь взрослый мир с его мощью и собственными секретами, с этой его дурацкой обыденной жестокостью. Она подмигнула мне.
Я был семилетним мальчишкой с разодранными ногами. Я только что обмочился. А висевшее надо мной существо было громадным и жаждало крови, оно хотело закрыть меня на чердаке, а когда я ему надоем, оно заставит папу убить меня.
Держась за руку Лэтти Хэмпсток, я чувствовал себя уверенней. Но Лэтти была лишь девочка, пусть даже и большая, пусть ей было одиннадцать, даже если ей было одиннадцать уже много-много лет. Урсула Монктон была взрослой. И в тот момент было не важно, что она стала живым воплощением каждого монстра, ведьмы, каждого ночного кошмара. Она была взрослой, а когда взрослые выступают против детей, взрослые всегда побеждают.
«Перво-наперво ты должна вернуться туда, откуда явилась. Тебе здесь небезопасно. Ради себя самой, ступай обратно», — сказала Лэтти.
Воздух наполнился странным, мерзким, уродливым, болезненным скрежетом, я съежился, а котенок, упершись передними лапами мне в грудь, весь подобрался и ощетинился. Он прополз вверх и, вцепившись когтями в мое плечо, зашипел и зафыркал. Я поднял голову на Урсулу Монктон. И только увидев ее лицо, понял, что это был за скрежет.
Урсула Монктон смеялась.
«Ступай обратно? Когда твои родные пробили брешь в вечности, я не дремала. Я могла бы править мирами, но я пошла за вами и затаилась, набравшись терпения. Я знала, что рано или поздно путы ослабнут, и я ступлю на истинную Землю под Солнце горнее. — Она уже не смеялась. — Все здесь такое хрупкое, девочка. Все ломается так легко. Их желания столь незатейливы. Я возьму от здешнего мира все, что захочется, как пухлощекий ребенок, жадно обрывающий придорожную ежевику».
На сей раз я не выпустил руку Лэтти. И крепче сжал котенка, коготками-иголками уцепившегося за мое плечо, он в ответ куснул меня, с испуга.
В бешеных порывах ветра ее голос слышался отовсюду. «Ты долго меня сюда не пускала. А тут сама притащила дверь, вот я и воспользовалась мальчишкой — выбралась из клетки. И что ты теперь можешь сделать, когда я уже на свободе?»
Вроде бы Лэтти не злилась. Она задумалась и предложила: «Можно сотворить тебе новую дверь. А еще лучше, попросить бабушку отправить тебя через океан обратно, откуда бы ты ни была родом и как бы далеко это ни было».
Урсула Монктон сплюнула в траву, и там, куда угодил плевок, зафырчал и запенился крохотный шарик огня.
«Отдай мальчишку, — только и сказала она. — Он мой. Я в нем явилась сюда. Я его хозяйка».
«Что ты мелешь, никому ты тут не хозяйка, — огрызнулась Лэтти Хэмпсток. — Не ему-то уж точно». Лэтти помогла мне подняться, она встала позади и обхватила меня руками. Так мы и стояли — двое детей ночью посреди поля. Она держала меня, я держал котенка, а над нами и вокруг нас завывал голос:
«И что ты сделаешь? Заберешь его к себе? Этот мир — мир правил, девочка. Мальчишка принадлежит родителям. Заберешь его, и они явятся за ним, а родители его принадлежат мне».
«Ну, ты и докучала, — проговорила Лэтти Хэмпсток. — Вот уж пеняй на себя. Ты на моей земле. Прочь отседова».
И пока она говорила, по коже засновали мурашки, как от воздушного шарика, когда я тер его об свитер и подносил к лицу и волосам. Все ершилось и щекоталось. Мои волосы были мокрыми, но даже и так я чувствовал, как их кончики топорщатся.
Лэтти Хэмпсток крепко обняла меня. «Не бойся», — шепнула она, и я хотел было сказать что-то, спросить, почему я не должен бояться и зачем мне вообще бояться, как поле озарилось.
Оно сверкало золотом. Каждая былинка светилась и мерцала, каждый листик на дереве. Даже живая изгородь. Свет был наполнен теплом. Мне казалось, будто земля под травяным покровом из первоэлемента становится чистым светом, и от этого золотого свечения иссиня-белые молнии, все еще трещавшие вокруг Урсулы Монктон, сильно поблекли.
Урсула Монктон, пошатываясь, поднималась, словно воздух нагрелся и погнал ее вверх. Лэтти Хэмпсток прошептала древние слова, и луг взорвался золотым светом. Я видел, как Урсулу Монктон подбросило и унесло, хотя ветра не чувствовалось, но ее швыряло и вертело, точно сорванный лист в ураган, так что ветер, наверное, был. Я смотрел, как она кувыркается в ночном небе, а потом Урсула Монктон и ее молнии исчезли.
«Пойдем, — сказала Лэтти Хэмпсток. — Нужно усадить тебя у камина в кухне. И сделать горячую ванну. А то простудишься». Она отпустила мою руку, перестала обнимать и отстранилась. Золотое свечение таяло, медленно-медленно, пока совсем не погасло, рассыпавшись тускнеющими огоньками и искорками по кустам, как после фейерверка в ночь Гая Фокса.