Девушка в поезде - Хокинс Пола. Страница 54

Вчера я оставила Тому записку. Выбежав из дома Скотта, я домчалась до дома номер двадцать три и принялась барабанить в дверь. Я была в ужасе, и меня не смущало, что Анна может оказаться дома и мой визит ее наверняка не обрадует. Дверь никто не открыл, я нацарапала записку и сунула ее в их почтовый ящик. Мне все равно, что ее может увидеть Анна – мне даже хочется, чтобы она ее увидела. Текст был довольно туманный – я написала, что нам надо поговорить об одном дне. Я не стала упоминать Скотта, потому что не хотела, чтобы Том отправился к нему разбираться – кто знает, чем это может закончиться?

Едва оказавшись дома, я сразу позвонила в полицию. Сначала, правда, выпила пару бокалов вина, чтобы немного успокоиться. Я попросила соединить меня с инспектором Гаскиллом, но его не было на месте, так что пришлось разговаривать с Райли. Это был не лучший вариант – Гаскилл отнесся бы ко мне с большим пониманием и добротой.

– Он силой удерживал меня в доме, – сказала я ей. – И угрожал.

Она поинтересовалась, как долго меня «удерживали силой». Эти кавычки буквально звучали в ее вопросе.

– Не знаю, – сказала я. – Может, минут тридцать.

Повисло долгое молчание.

– И он угрожал вам. Расскажите, в чем именно заключалась угроза?

– Он сказал, что свернет мне шею. Сказал… что надо бы свернуть мне шею.

– Надо бы свернуть вам шею?

– Сказал, что свернул бы, но не хочет пачкаться.

Она помолчала, потом спросила:

– Он ударил вас?

– Нет. Схватил.

Она снова помолчала и наконец поинтересовалась:

– Миссис Уотсон, а что вы делали в доме Скотта Хипвелла?

– Он просил меня прийти. Сказал, что ему нужно со мной поговорить.

Райли глубоко вздохнула:

– Вас предупреждали, чтобы вы держались от этого дела подальше. Вы лгали ему, говорили, что были подругой его жены, рассказывали всякие небылицы человеку, – позвольте мне закончить, – который в лучшем случае пережил сильнейшее потрясение. Это в лучшем случае. А в худшем – он может быть опасен.

– Он опасен! Именно это я и пытаюсь вам втолковать, неужели непонятно?

– Вы нам все усложняете – появляетесь там, лжете ему, провоцируете его. Мы расследуем убийство. Вы должны это понять. И вы мешаете продвижению расследования, вы можете…

– Какому продвижению? – взорвалась я. – Вы ни черта не продвинулись! Говорю вам, он убил свою жену! Там есть фотография, на которой они сняты вместе, – и рамка разбита! Он в бешенстве, не контролирует себя…

– Да, мы видели фотографию. Мы обыскали весь дом. Но рамку нельзя считать уликой.

– Так вы не собираетесь его арестовывать? Она снова тяжело вздохнула:

– Приезжайте завтра в участок. Напишете заявление. А дальше посмотрим. И знаете что, миссис Уотсон? Держитесь от Скотта Хипвелла подальше.

Кэти пришла домой, увидела, что я пью, и расстроилась. А что я могла сказать в оправдание? Как все объяснить? Я просто сказала, что мне жаль, что так вышло, и ушла наверх, как обиженный подросток. Там я легла и стала ждать звонка от Тома. Но он не позвонил.

Я проснулась рано, проверила телефон (ни одного звонка), вымыла голову и стала готовиться к собеседованию: руки у меня трясутся, и комок в животе не рассасывается. Я вышла из дома раньше, потому что мне надо зайти в полицейский участок и написать заявление. Не думаю, что от этого будет толк. Они никогда не воспринимали меня всерьез и вряд ли станут делать это теперь. Интересно, что должно произойти, чтобы они перестали считать меня фантазеркой?

По дороге на станцию я постоянно оглядываюсь назад и, услышав неожиданный вой полицейской сирены, буквально подпрыгиваю от страха. В участке я поднимаюсь по ступенькам, держась как можно ближе к металлическим перилам, чтобы успеть за них ухватиться, если вдруг в этом возникнет необходимость. Я понимаю, как это глупо, но сейчас, когда я узнала, каков Скотт на самом деле, я чувствую себя абсолютно беззащитной. Теперь я не питаю на его счет никаких иллюзий.

Вторая половина дня

Мне следует выкинуть это из головы. Все время мне казалось, что я должна что-то вспомнить, потому что это важно. Но я ошибалась. Я не видела ничего важного или ужасного. Я просто оказалась на той же самой улице. Теперь я знаю это точно, благодаря любезности, проявленной рыжеволосым мужчиной. И все-таки что-то не дает мне покоя.

В участке не было ни Гаскилла, ни Райли – я написала заявление, которое со скучающим видом принял полицейский в форме. Теперь, наверное, его положат в папку и напрочь о нем забудут, если только не найдут меня мертвой в какой-нибудь канаве. Мое собеседование должно состояться в другой части города, но я взяла такси прямо у полицейского участка. Я не собираюсь рисковать. Интервью прошло вполне благополучно – сама работа, конечно, на порядок ниже моей квалификации, но за последний год или два я перестала походить на себя прежнюю. Надо начинать все с чистого листа. Самым большим минусом этой работы (если не считать, конечно, мизерность зарплаты и примитивность обязанностей) будет необходимость каждый день приезжать в Уитни и ходить по этим улицам, боясь натолкнуться на Тома, Анну и ее ребенка. Но постоянно встречать знакомые лица в этих местах уже давно стало для меня привычным. Мне нравилось это чувство, присущее жителям лондонских пригородов. Можно не знать всех встречных лично, но лица их кажутся знакомыми.

Я уже приближаюсь к станции и прохожу мимо паба, когда кто-то касается моей руки, и я резко дергаюсь, оступаюсь и оказываюсь на проезжей части.

– Эй, эй, прошу прощения, извини.

Это снова он, рыжеволосый мужчина. В одной руке у него кружка с пивом, другая поднята в извиняющемся жесте.

– Тебя легко напугать, верно? – улыбается он.

Наверное, у меня действительно испуганный вид, потому что улыбка сползает с его лица.

– С тобой все в порядке? Я не хотел тебя напугать.

Он сегодня рано освободился и приглашает меня с ним выпить. Сначала я отказываюсь, но потом передумываю.

– Я должна перед тобой извиниться за свое поведение, – говорю я, когда он (как выяснилось, его зовут Энди) приносит мне джин-тоник. – Я имею в виду тогда, в поезде. У меня был трудный день.

– Все в порядке, – заверяет меня Энди. Он улыбается медленно и лениво: судя по всему, это не первая его кружка. Мы сидим друг напротив друга в садике, разбитом на заднем дворе паба, – здесь мне кажется безопаснее, чем со стороны улицы. Может, это чувство безопасности и придало мне смелости. Я решаю воспользоваться моментом.

– Я хотела спросить, что тогда случилось, – говорю я. – В тот вечер, когда мы встретились. Когда Мег… когда пропала женщина.

– А-а. Ладно. А что? Ты о чем?

Я делаю глубокий вдох. И чувствую, что краснею. Мне уже много раз приходилось это признавать, но я всегда чувствую неловкость и говорю заискивающе:

– В тот вечер я здорово перебрала и ничего не помню. Мне надо кое-что прояснить для себя. Я хочу узнать, что ты видел, может, я с кем-то разговаривала или еще что… – Я опускаю глаза, чувствуя стыд.

Он пихает меня ногой:

– Все в порядке, ты не сделала ничего плохого.

Я поднимаю глаза, и он улыбается:

– Я и сам тогда был под мухой. Мы маленько поговорили в поезде, не помню о чем. Потом оба сошли здесь, в Уитни, и ты не очень уверенно держалась на ногах. Оступилась на ступеньках. Помнишь? Я помог тебе подняться, и ты сильно засмущалась, покраснела, прям как сейчас. – Он смеется. – Мы пошли вместе, и я предложил заглянуть в паб. Но ты отказалась, сказала, что тебе надо идти повидать мужа.

– И все?

– Нет. Ты правда не помнишь? Позже – не знаю, может, через полчаса – мне позвонил приятель и сказал, что сидит в баре с другой стороны от путей, и я пошел туда по подземному переходу. Ты там лежала. Надо сказать, была не в лучшей форме. Где-то порезалась. Я даже запереживал, предложил проводить тебя домой, но ты наотрез отказалась. Ты была… ну очень расстроена. Думаю, что у тебя вышел скандал с твоим парнем. Он уходил по улице, и я сказал, что могу догнать его, если ты хочешь, но ты сказала, что не надо. Он потом уехал куда-то на машине. Он был… ну… не один.