Держите ножки крестиком, или Русские байки английского акушера - Цепов Денис. Страница 11

А любовнице алмаз тот, кстати, понравился, она его носит и радуется. А однажды, напившись рому, даже нацарапала алмазом на витрине магазина «Шанель», что на Бонд-стрит, неприличное слово о дороговизне сумочек для трудящихся всех стран. А алмазу-то хоть бы что! Он же углерод! Его кристаллическая решетка — самая прочная в мире, потому что хранит в себе признания в матросской любви.

А это вам — не хухры-мухры!

Грузия монамур

На Кавказе всегда склонны к преувеличению. Там не бывает каких-то рядовых событий, почти не бывает каких-то нейтральных людей. Либо очень хорошие, либо очень плохие. Даже если человек, прямо скажем, звезд с неба не хватает, не вышел внешностью, не одарен красноречием и вообще является образцом серости и скукотищи, о нем все равно скажут в превосходной степени: «Этот Гоги такой скучный человек, что у него в прошлом году, помнишь, поросенок жил? Повесился, слушай, от тоски!»

Грузия — моя особая любовь. Я там жил. И даже пережил войну. В период взросления это было особенно полезно. Там все не так, как в обычной жизни. Друзья там когда пьяные, постоянно признаются тебе в любви, а когда трезвые — могут запросто напрыгнуть на тебя сзади и, повалив на землю, закрыть собой от внезапно начавшегося обстрела из установки «Град». Про врагов говорить не стану, но, поверьте мне, их ничтожество и мерзость настолько очевидны, что сомнений никаких в их злокозненности совершенно не возникает. Но речь сегодня не о врагах. Оставим их в корчах зависти от того, какие у меня в Грузии хорошие друзья!

А друзья действительно замечательные! И все работают на интересных работах — от командира антитеррористического подразделения до вора в законе. Именно поэтому их имена я изменю в своем рассказе — уж больно люди уважаемые в своих кругах.

Ну так вот, после почти десятилетней разлуки с Поти, небольшим и уютным городком на берегу Черного моря, я таки приехал на встречу с друзьями. Мой верный друг Ираклий Циргвава встречал меня в аэропорту прямо у трапа самолета. Вообще-то на летное поле выходить нельзя, но, если встречать друга, «великого врача, гуманиста и просветителя из Лондона», — можно. С бутылкой вина и большим, семидесятипятипроцентным, сегментом хачапури. Недостающие двадцать пять процентов хачапури были съедены Ираклием в процессе отчаянного ожидания, за что он извинился, сказав: «Слушяй, эти пилоти, что там себэ думают? Почему так медленно прилетел? Нам закусиват нечем било!» После дружеских объятий мы сели в черный спортивный «БМВ» Гиви Махарадзе, страстного борца с контрабандистами и моего одноклассника. Я по английской привычке сразу же пристегнулся ремнями, на что Гиви мне сказал: «Слуши, не пристегивайся, пожалуйста, а? Неудобно палучается… Эту машину в городе все знают, никто не остановит, но увидят, что ми все пристегнутие, — подумают, что обкурились…» С сиреной и мигалкой, как и подобает уважаемым людям, проследовали в дом Ираклия, где нас ждал шикарнейший стол, накрытый тетей Майей — непревзойденным мастером кулинарного искусства и, по совместительству, дирижером симфонического оркестра.

О том, что было на столе в тот вечер, рассказывать не буду, чтобы читатель не захлебнулся слюной. Или нет, расскажу! Ледяное молодое янтарное вино в запотевших кувшинах, сыр сулугуни, нежный, как дыхание девственницы, сациви, бхали, хинкали, источающие божественный сок, и венец стола — молочный поросенок, жаренный на вертеле. Тот самый поросенок, который, «когда узнал, что ти приезжаешь, — пошел и сам зарэзался, да?!!!!» И все это в честь великого врача и хирурга. Величина меня как хирурга, кстати, неуклонно возрастала пропорционально количеству выпитого вина…

Весть о приезде «гинеколога английской королевы» быстро распространилась по улице Микаберидзе, и в дом стали приходить незнакомые мне люди с целью массового френдования. Мужчины жали мне руку, выпивали стакан вина и говорили: «Маладэс!» — женщины в возрасте восхищенно качали головой и говорили друг другу шепотом: «Ра кай бичи а!» — а молоденькие девушки краснели, смущались и говорили: «Добро пожаловать в Грузию!»

Я же сидел, болван болваном, с улыбкой до ушей и после третьего графина мог произнести только «Диди гмадлоба» и «Гаумар-джос», что примерно переводится как «За здоровье!», причем на каком-то этапе, из-за внезапно поразившей меня икоты, выходило примерно так: «Гаумар-ик-ждос!» — но это ни в коем случае не умаляло моей популярности. Подтягивались одноклассники, друзья друзей и соседи соседей. Графины наполнялись вином, и на столе появлялись все новые и новые угощения.

К гостям вышел дедушка Хута. Никто не знал точно, сколько ему лет. Известно было только, что он брал Берлин уже в достаточно зрелом возрасте. На вопрос: «Дедушка Хута, сколько вам лет?» — он обычно говорил: «Мне, сынок, сто шестьдесят три года, и из них я уже сто три года на пенсии!» Помню, когда мы только закончили школу, в девяносто первом году, дедушка Хута собрал всех одноклассников Ираклия в мандариновом саду, выкатил внушительную дубовую бочку и произнес следующую речь: «Этот коньяк я поставил в тысяча девятьсот семьдесят третьем году, когда Ираклий появился на свет. И теперь, когда ему исполнилось восемнадцать лет, я хочу открыть эту бочку, чтобы ви попробовали этот райский нектар!» Ираклий, стоявший у меня за спиной и не понаслышке знакомый с творчеством Нодара Думбадзе, как бы сам себе тихо пробубнил: «Э-э-э… там уже, наверное, и половины нэту…»

Как же я был рад увидеть своих школьных друзей! Это вам не одноклассники. ру, когда все приходят, а поговорить не о чем. Там все по-другому! Как будто и не расставались… И Мишка Гамбаров, который доводил учителя истории до клонико-тонических [18] судорог, вылезая незаметно в окно во время урока, а потом, как ни в чем не бывало, приходя в класс, просил прощения за опоздание. И так пять раз. И Лешка Щиповалов, которого в седьмом классе закатали в ковер, чтобы спокойно выпить его лимонную водку, которую он прятал от верных друзей, и Дато Куция, на дне рождения у которого я, в первый раз серьезно попробовав алкоголь, танцевал на столе «Шелохо», а потом упал замертво и проспал весь следующий день. И Кичо, который на вопрос, почему он едет на машине с включенными аварийными огнями, на ходу вылезал из машины и отвечал: «Ти что, не видишь, какой я пияний?» — а потом быстро догонял ее и прыгал обратно… Все эти люди были там. Это была настоящая встреча друзей.

Ничего не помню.

Возникла затея пойти на охоту. Я-то на охоте никогда не был, но всю жизнь страстно ее любил. Гиви сказал: «Слуши, на охоту надо вставать рано, не знаю, как ти справишься с этим!» Я заверил Гиви, что всю ночь не сомкну глаз и при этом к вину вечером почти не притронусь. Ровно в четыре утра Гиви стал бросать камни в окна спальни. Так как окна он перепутал, то тетя Майя, решив, что дом атакуют злоумышленники, громко и замысловато пообещала спустить огромную овчарку, если они не уберутся восвояси. Проснувшийся Ираклий, высунувшийся из соседнего окна, уверял тетю Майю, что собака околела десять лет назад, и из зверей в доме одни куры. На что проснувшийся дядя Гиули заорал, что, если все сейчас же не угомонятся, он уйдет из дома в женский монастырь. После того как инцидент был исчерпан, я начал примерять охотничий костюм. Он состоял из старых джинсов Ираклия, морской робы и военной панамы, в которую я воткнул куриное перо. Замечание Гиви, что я «вигляжу, как Гойко Митич», я полностью проигнорировал и потребовал немедленно показать мне ружья.