Держите ножки крестиком, или Русские байки английского акушера - Цепов Денис. Страница 22

«„Гиннесс“ без „Тичерс“ — деньги на ветер!» — сказал Максим с видом ирландского джентльмена, которому отказали в пересадке печени. Празднику — быть! Все товары, приобретенные Максимычем, были такие аппетитные, что я жадно проглотил слюну, а печень моя, знающая о пересадке только понаслышке, тихо заурчала и приятно зашевелилась в правом подреберье. На мои настойчивые уговоры закончить грандиозный шопинг покупкой белой рубашки «Пикадор» с малиновым галстуком-бабочкой Максим Максимыч ответил, что, во-первых, за «Пикадора» я отвечу, а во-вторых, выглядеть, как официант из ресторана «Тройка», в его амбиции сегодня не входит, и, в-третьих, его старая военная рубашка, которая, я точно знаю, досталась ему от отца, а отцу — от его праотца, еще вполне даже «ничего». У моего друга оставалось еще пятьсот долларов.

Максим Максимыч, в третий раз уже за вечер, опять зачем-то пересчитал деньги, что-то пробубнил себе под нос, сам же себе что-то возразил, а потом, шевельнув левой бровью и спрятав заветные доллары в карман, многозначительно сказал: «Сейчас или никогда!» Я не придал значения его параноидальному бубнению, про себя подумал, что он опять жмет доллары на рубашку «Пикадор», и, мысленно обозвав его «жмотом бокситогорским», предложил поехать наконец уже в общагу, примерять трость, ботинки «Карпаччо» и искать женскую аудиторию на вечер, пока всех прекрасных дам общежития номер два не сняли жадные до блондинок институтские грузины. Стоять на Невском возле «Пассажа» на холодном февральском ветру было более неинтересно. Хотелось в тепло и выпить.

Предалкогольная озабоченность! Каждому знакомо это сладкое чувство. Легкая эйфория перед предстоящим общением с девушками, смешанное, но весьма приятное чувство от предвкушения виски с пивом, легкая дурашливая веселость перед началом ночных посиделок в общаге с гитарой. Так комфортно, когда планы на вечер уже определены, есть гитара, есть что выпить, и есть заинтересованная в прослушивании песен под гитару, «продвинутая» девичья аудитория, которая, если повезет, утром сгоняет за пивом и сделает вам перед уходом утешительный неторопливый… омлет. Вечер, тем не менее, пошел по другому, совершенно непредвиденному и, как позже выяснилось, брутальному сценарию.

С приездом в общагу Максим Максимыч сделался неразговорчив, хмур и мрачен. Он сидел за столом, раскачиваясь и обхватив голову руками, рисовал какие-то стрелы и завитушки на лежащей на столе газете и повторял: «Сейчас или никогда, сейчас или никогда…» Я не на шутку испугался за друга, заподозрив, что от регулярного употребления «порошка от гриппа» у него помутился рассудок. Надо предложить ему пива, подумал я. Если откажется — вызываю «скорую». От пива Максим отказался. Кнопки экстренного вызова «скорой» в комнате триста двенадцать второго общежития Первого меда не было.

— Макс, да что с тобой? Мы бухаем сегодня или нет? Кукушкина, Скамейкина, Белоконь и Махлова со стоматфакультета уже полчаса как помылись и нервно курят туда-сюда по коридору в чулках, на каблуках и в педикюре. Духами воняют так, что у арабов со второго этажа зубы крошатся!

— Да погоди ты… успеешь нажраться еще. Ты, кроме баб, о чем-нибудь вообще думать можешь? Я тут машину присмотрел, понимаешь, ма-ши-ну! Ты представляешь, сколько возможностей откроется для экстремальных походов? Да мы в такие места зарулим, ты с ума сойдешь! В Новгородчину поедем! На Псковщину! В Будогощь! Да хоть и на Урал! На Ямал! На Землю Франца-Иосифа! — Максим даже покраснел от волнения.

Это, конечно, в корне меняло дело.

Иметь свою машину было круто. Своя машина — это не только престижно… Своя машина — это поездки по ночному городу, и, в перспективе, не исключено, что даже секс-туры по деревням Золотого Кольца России с остановками на ночлег в избах одиноких доярок, агрономш и сельских учительниц. Своя машина открывала перспективы серьезных дальних походов, походов автомобильных, и совсем с другим уровнем трудностей. Это вам не в ЦПКО на сухом спирту сардельки жарить!

— Машина — это супер! Покажи объяву?

Максим Максимович подвинул ко мне газету бесплатных объявлений, где в разделе «Продается» обведенное многократно черной ручкой значилось зачитанное Максимычем практически до дыр объявление:

— Ты понимаешь? У меня как раз есть пятьсот у. е.! Надо брать… Надо брать… Уйдет же… За такие деньги — только «Запорожец», понимаешь? А «Москвич» — это совсем другой уровень!

Ничего не зная об уровне «Москвича», я, тем не менее, заметил, что уровень эндорфинов в голове у Максимыча явно перевалил за отметку нормы, и с этим надо было что-то делать.

Тем временем на горизонте появился спящий до этого момента Славка Петриченко. Он перед планируемыми посиделками выспался, был одет в джинсовую куртку без рукавов и густо пах одеколоном «One Man Show».

— О! Автомобиииииль! — Петриченко голосом изобразил Якубовича и на мгновение даже стал на него немного похож.

— «Мерседес»? «Феррари»? «Ламборджини Дьябло»? Может, не дай бог, «Жигули»? Надо брррать! Ударррим, как говорится, по распиздяйству и бездорожью!

Мы знали, что Слава любил звук собственного голоса больше, чем здравый смысл, и при обычных обстоятельствах не придали бы его тираде особого значения. Но нервы были на пределе, и поэтому, как ни парадоксально, Славкин голос решил все.

— Надо брать! — Макс схватил газету и быстрым энергичным шагом двинулся к вахте общежития. Там дежурила тетя Лена, и у нее был телефон. Через час мы, ежась от холода, стояли у метро «Проспект Просвещения» и ждали таинственного Рувима. Рувимом оказался худощавый, лет двадцати пяти, владелец ларька с лаконичным названием «ООО „Али-Баба“. Шаверма. Пиво». Чтобы, не дай бог, не спугнуть продавца «ламборджини», Максим приблизился к нему один. Они минут пять что-то обсуждали с Рувимом, потом зашли сначала за ларек, где, видимо, был припаркован заветный «Москвич», потом в здание с надписью «Нотариус», и через каких-то полчаса мы увидели довольного, как нерпа, Максимыча с пачкой документов, скользящего по февральскому льду проспекта Просвещения навстречу мечте. Рувим с добродушной улыбкой смотрел ему вслед и еле заметно покачивал головой. Все были счастливы. Особенно — Максим. Темнело. «Москвич» оказался действительно ослепительно-белым. И даже, казалось, светился в темноте. Его обтекаемый аэродинамический профиль завораживал. Потрескавшиеся желтые дерматиновые сиденья без подголовников свидетельствовали о винтажности покупки. Взревел мотор, и мы, произведя облако черного дыма, выехали на проезжую часть.

— Как руля слушается, а? — почти пропел Макс. — А клиренс! Клиренс какой!

— Какое сцепление!!! — восторженно добавил Петриченко.

Я не знал, что такое клиренс, и молча смотрел на маленькое черное радио, вмонтированное в приборную панель «Москвича». Мало того что оно мне чем-то отдаленно напоминало лобок моей однокурсницы Айгузели Бабаевой, так еще и что-то громко и неразборчиво шипело и булькало на ультракоротких волнах. Настроить маленькое черное радио на нечто музыкальное или хотя бы, на худой конец, ритмичное, так же как в свое время лобок Айгузели Бабаевой, мне не удалось.

Первые тревожные нотки прозвучали уже на Светлановском проспекте. На светофоре, в момент, когда желтый свет уже начал едва заметно зеленеть и все автолюбители уже прекратили сосредоточенно ковырять в носу и принялись потихоньку подгазовывать и поглядывать друг на друга с целью обогнать, в руках у Максимыча, пытавшегося воткнуть первую передачу, неожиданно осталась… палка-переключалка скоростей. Такого казуса не ожидал никто. Максим Максимыч, яростно вращая подбородком и издавая звуки, в основном, нелитературного звучания, попытался энергично засунуть переключалку обратно в гнездо, но безуспешно. Игнорируя настойчивое бибиканье автолюбителей, Максим, собрав в кулак волю и остатки разума, подобно катапультирующемуся пилоту истребителя «Миг-28», решительно и спокойно нажал кнопку «аварийных огней», чтобы расслабленно, по-дембельски и без лишнего стресса устранить неисправность.