Ведьмин Лог - Вересень Мария. Страница 76

– Вполне подходящее место, оно мне сразу понравилось.

Зюка выразила свое согласие с братцем, радостно загулив. Откинула крышку ларя и замерла над ним, шевеля пальчиками, словно раздумывая – вынимать из него страшную поклажу или там оставить? Решилась и вытащила Волка, даже не крякнув от натуги. Сильная, дылда. Я сиганула с телеги, больше от брезгливости, чем от страха, и угодила прямо в руки Илиодора. Он сначала любезно придержал меня, поскольку я споткнулась о кочку, обессиленная проклятыми амулетами, а потом, весьма галантно извинившись, примотал к чахлой березке. Несчастное деревце судорожно цеплялось корнями за зыбкую почву, и было непонятно, кто кого держал – я дерево или оно меня.

Илиодор утрамбовал сапогом землю и вынул черную Фроськину книгу, полистал, добавил три свечи и два сосуда с чем-то черным и вонючим. Я порадовалась, что на этот раз обошлось без петухов, но потом сообразила, что сама могу поучаствовать в ритуале ничуть не хуже, и покрылась мурашками, попробовав украдкой вырвать березу. Илиодор оглянулся на странные звуки, но ничего подозрительного, кроме моей красной физиономии, не обнаружил. Я с тоской подумала, что раньше брезговала оборачиваться жабой или ужиком, но вот сейчас бы с превеликим удовольствием, пусть бы они меня попробовали поймать!

Пока я предавалась тоске и унынию, чернокнижник со своей сестрицей начали творить с волком нехорошие вещи. Илиодор держал в одной руке книгу. Гортанно выкрикивая из нее режущие ухо фразы, он рисовал узоры, макая черное перо в одну из склянок. Не знаю, что там было, но мох чернел на глазах. Зюка творила вовсе ужасное – оседлав мертвеца, она ножичком на его груди рисовала тот же узор, вывалив при этом от усердия язык, как ребенок. Меня затошнило, особенно когда она полоснула себя по руке, полив эти раны собственной кровью. Я не стала смотреть, отвернувшись. Но когда в трех шагах от меня мертвый волк завыл, словно из него душу вынимали, зажмурилась и завыла вместе с ним. Кобылка поддержала наш хор, и тут меня тронул за руку Илиодор, собравшийся освободить березу от ведьмы. Он все еще не снял перчаток, и ощущение было таким диким, что я чуть не умерла, вообразив себе много чего страшного.

– Спокойно, госпожа гроссмейстерша, – выставил он пустые руки, показывая, что в них нет ни ножа, ни удавки, и при этом смотрел на меня так, словно это я была безумным чернокнижником, видно не забыл еще, как я бегала от него, вся увешанная амулетами. Стоило мне вспомнить про них, как ноги сами собой подогнулись и Илиодору пришлось ловить меня на руки.

– Вот и хорошо, – побаюкал он меня в объятиях, – сейчас поедем на сером волке, как в сказке.

Я закаменела, повернула голову и поняла, что все-таки можно, можно умереть от страха! Мертвый оборотень буравил меня мутным взглядом, в котором тлел зеленый огонь. Из открытой пасти капала слюна и вырывалось сиплое дыхание, раздувались и опадали бока. Он дышал! Я впилась ногтями в плечо златоградца, и тот понял, что ни за что на свете я не вскарабкаюсь на спину этот чудища.

– Что ж, каждый волен потакать своим предрассудкам, – покорно вздохнул Илиодор и велел Зюке грузить на умертвие тело Подаренки.

Тут у меня и зашевелились смутные подозрения, я с отчаянной решимостью, задавив все свои страхи, отчеканила твердо, по-бабулиному:

– Если вы задумали оживить эту гадость, то я как гроссмейстерша Ведьминого Круга очень вам этого не советую.

Илиодор выслушал меня со всей серьезностью и кивнул головой в ответ.

– Именно опасаясь таких столкновений, я и замуровал сильнейших ведьм на Лысой горе, оставив вас единственную. И, чтобы избежать дальнейших недоразумений, предупреждаю как чернокнижник, что моей сестре безразлично, оживлять одну или двух мертвых ведьм. – И он попросил Зюку срубить ему шест.

Свистнула сабля, и тонкая осинка упала, а у меня ком к горлу подкатил. И этот монстр мне нравился? Я даже с ним целовалась… фу, гадость какая.

Путь наш по болотам был утомителен и долог. То ли проклятые амулеты так сосали из меня силу, то ли я оказалась не железной, но под конец чернокнижник тащил меня уже на своем плече, шипя всякие гадости о раскормленных ведьмах, а у меня даже сил не было огрызнуться. Где-то через час я поняла, что мы прямым ходом двигаемся к Чучелкиной могилке, и удивилась тому, что уже второй раз возвращаюсь к проклятому островку, словно он заговоренный. Кружу и кружу вокруг. Нет, в самом деле, нехорошее место. Еще могила эта пустая… Правильно говорят, что нельзя держать пустой гроб, хорошего от этого не жди.

На островок мы выбрались, когда светало. Я с надеждой смотрела на светло-серую полоску, изо всех сил уговаривая себя, что если солнце взойдет, то ничего злого случиться не сможет, и волк их прахом рассыплется, и сам Илиодор, как упырь, испарится. Златоградец упеленал меня всю плащом и перевязал еще кушаком сверху для надежности, в рот сунул кляп, под голову – кожаную котомку. Это я сама была виновата, умудрилась-таки на последней версте напустить на него чих, несмотря на гребень.

– Обратно пойдем, я тебя освобожу и амулеты сниму, – устало пообещал златоградец, и даже мой ненавидящий взгляд мало его взбодрил. Умаялся-таки аспид.

С обрядом и песнопениями, они уложили Фроську в могилку, разрисовали ее всю, как и волка, а потом я, видимо, задремала, потому что очнулась от гулкого удара – это когда крышка каменного гроба, сама собой подпрыгнув, встала на место.

– Вот и все, – покачнулся Илиодор.

Небо до половины уже было светлым, Зюка что-то балаболила, разматывая меня, но говорила так много и быстро, что я ни слова не понимала. Волка нигде не было видно. Илиодор посмотрел на меня, освобожденную, красными от усталости глазами, участливо поинтересовавшись:

– Ты хоть маленько-то вздремнула?

– Ага, – кивнула я головой, – ты сам-то пробовал спать, когда над тобой чернокнижник с саблей скачет? То ли снесет головенку, то ли помилует.

Он усмехнулся и игриво щелкнул мне по носу:

– Я молоденьких гроссмейстерш не ем и в жертву не приношу.

– Что ж ты с ними делаешь? – пробурчала я и отвернулась, чтобы не видеть его глумливой улыбочки.

Чучелкин гроб мне пощупать не дали. Зюка не дала, размахивала руками, словно орешник на ветру, того и гляди глаза выхлестнет. Всем своим видом она показывала, что надо идти, а то заснем от усталости, простынем и от простуды зачахнем, несмотря на то что лето на носу.

Обратно брелось веселее. Илиодор вынул из своей котомки кулек орешков в меду и подкармливал нас с Зюкой по дороге. Зюка цокала языком, закатывала глаза, показывая, как ей нравится братиково угощение. Я же сначала мусолила орех, гоняя его во рту, а когда желудок взвыл, начала остервенело жевать, понимая, что это никакая не еда, а издевательство, и мое молодое тело с этим полностью было согласно. Илиодор еще подбодрил меня, сообщив, что на лошади остались пирожки. Я прибавила шагу, не забыв, правда, предупредить мерзкого златоградца, что, если это глупая шутка, он узнает, как страшны, бывают ведьмы в гневе, для начала вызвав у него жуткую икоту, а отбежав шагов на десять, прибавила еще и почесуху. Он содрогнулся, припав на одно колено, и затравленно посмотрел мне вслед.

– Ладно, ты мне еще не такое должен, – вслух рассуждала я, – вот доберусь до Дурнева, выпущу всех ведьм – увидите вы у меня и козью морду, и где раки зимуют.

Заждавшаяся кобылка обрадованно заржала, увидев меня, видно, грустно ей было стоять запряженной все это время.

– Не дрейфь, подруга, – потрепала я ее по холке, потом развернула на узкой тропке и от души стеганула вожжами, показывая выскочившему вслед за мной златоградцу очень неприличный жест.

– Ах ты, гангрена татуированная! – потряс он мне кулаком вслед, но бежать наравне с лошадью ему было слабо.

Телегу подкидывало на кочках, зубы клацали, однако я все равно чувствовала себя победительницей. Вид у меня был еще тот, но, к величайшему облегчению, стража не обратила на меня внимания, хоть и была синекафтанной, столичной.