Мне тебя обещали - Сафарли Эльчин. Страница 15

Бросаю очередную сигарету, возвращаюсь в спальню, открываю лэптоп. О самоубийстве женщины с грудным ребенком писали в Интернете. Нужно найти ее имя и фамилию, а потом по пиратской городской базе ее адрес. Наверняка у нее остался кто-то из родственников. Если сегодня все разузнаю, то завтра же отправлюсь на поиски. Не могу больше засыпать, зная, что увижу тот день. В жизни может случиться что угодно, но когда на руках матери умирает ее ребенок, это трудно оправдать фразами вроде «что ни делается, все к лучшему» или «значит, так должно было быть».

Я должен узнать эту историю до конца. Я должен узнать ее. Внутри засела уверенность в том, что отыщу разгадку. В сердце каждого человека заложена сила, помогающая получить желаемое. Она не даст покоя, пока ты не дойдешь до той самой точки, к которой стремился. Все возможно при одном условии: по-настоящему хотеть того, к чему идешь.

В круговерти мыслей так и не сомкнул глаз. Просидел в гостиной под лунным светом. Думал о том сне, силясь понять, в чем его смысл, почему он постоянно в моем подсознании, будто подталкивает к чему-то важному. Вопросы за вопросами и полное отсутствие ответов.

Вырывает меня из непрекращающихся размышлений шорох за входной дверью. Кто-то отпирает ее ключами. Я не сразу понимаю, кому я понадобился так, чтобы являться незваным, да еще со своими ключами, без стука? Выбираюсь из кресла, направляюсь в прихожую. Черт, а за окном самый разгар дня, значит, уже пятница, значит, вот-вот придет Рыжая. Точнее, уже пришла. Худосочная и угловатая, она заходит тихо, с опущенной головой, кладет сумку у двери, снимает обувь. Старые брючки, потрепанная майка, лицо бледное. Зато блестящие оранжевые волосы. Увидев меня, вздрагивает, как от привидения, прижимается к стене: «Ой, простите... Вы дома?» Краснеет, вытирает маленькой ручкой пот со лба. Я же почти голый. В одних трусах. Совсем рехнулся, выпал из реальности. «Проходи-проходи».

Прячусь в комнате, одеваюсь, шарю по поверхностям в поисках сигарет. Где же они? Новая пачка была на столе, но как здесь что-то найти? Давно не видел Рыжую.

Почему-то именно сегодня заметил ее изящество, совершенно детскую робость, добрые глаза цвета поджаренного миндаля. Второй год она работает у меня, а я даже не знаю, как она живет. Ни разу не интересовался, как у нее дела, не делал подарков к праздникам, даже имя ее забыл. Рыжая и все. Так нас часто просят о чем-то, а мы, поглощенные своими неурядицами, не сразу вникаем в то, чего от нас хотят. А когда наконец понимаем, то ответ уже не требуется, просто от нас уже давно ничего не ждут.

В детстве мне часто приходилось вешать белье: я всегда старался нанизать на веревку все прищепки — чтобы оставшиеся не обиделись. Когда же из чуткого ребенка я превратился в циничную скотину?.. Из-за спины неслышно вырисовывается тонкая рука с сигаретной пачкой: «Вы не их ищете? На подоконнике лежали». Беру сигареты, она сразу исчезает. У нее мелкие шажки и коричневое родимое пятно на правой пятке. Рыжая напоминает маленькую, но сильную гору у реки, у которой против воды есть маленькие, но тяжелые камни. Не сказав ни слова, она приступает к уборке, а я открываю лэптоп.

Я должен отыскать семью той женщины. Иначе не смогу найти что-то важное в себе. Или, быть может, в своем прошлом. Да, прежде чем узнать правду, надо как следует подумать, что с ней делать. Недосказанность иногда бережет. Но сейчас — другое. Я словно в двух шагах от нового старта. Верю, что скоро все решится, и никаких весомых препятствий на пути к этому решению нет. Ни в коем случае нельзя упускать время, пока есть решимость. Обычно она быстро утекает сквозь пальцы, оборачиваясь сомнениями. И мы снова начинаем топить себя сами.

Совсем окраина. До ближайшей станции метро трястись сорок минут в переполненном автобусе. Он отходит раз в полчаса. Когда жарко, люди вынужденно задыхаются в железной коробке, дожидаясь времени отъезда. Если выйдешь на минутку, место моментально займут. Поэтому, пока автобус не двинется и не потянет из окон, нужно находиться внутри — тяжело дышать, обливаться потом, соприкасаться с липкими телами.

Заброшенный двор. Цветущие сорняки, ржавая железная беседка, в ней играют потрепанными куклами девочки. Вонь от переполненных мусорных ящиков, примыкающих к пятиэтажке кирпичного цвета. Захожу в подъезд. Двери квартир открыты, на лестничных клетках кипит жизнь. Сушится белье, расставлены столы, на них — тарелки с остатками еды, сонные кошки, пожелтевшие газеты и детские игрушки. Много шума, еще больше застоялого запаха, мало света.

На лестнице первого этажа сидит девица лет пятнадцати. Сутулая, бледная, с роскошными волосами темно-сливового цвета. Блестят. Они будто чужие, краденые, не соответствуют общей картинке, выбиваются из окружающей бедности. Играет с зажигалкой. Как только вспыхивает пламя, задувает его. Потом снова нажимает на кнопку, удивляется огню и моментально избавляется от него.

— Подскажи, где здесь квартира сорок три?

Она поднимает на меня безразличный взгляд.

— Вы бабу Владу ищете? Третий этаж, слева.

Поднимаюсь, обходя коробки с пустыми банками, тазики с бельем, кривоногие табуретки. Белая дверь, на ней ручкой мелко написано «43». Краска потрескалась, жирные следы от рук. Стучу дважды. Тишина. Дверь, оказывается, не заперта. Заглядываю: «Кто-нибудь есть?» Тишина. Темная маленькая прихожая, ведущая в комнату. С правой стороны — маленькая кухня и дверь, кажется, в туалет.

В этой квартире словно нет жизни, хотя, видно, когда-то она была. Сложенная коляска без колес под вешалкой, чуть дальше коробка из фанеры, в ней пыльные мягкие игрушки, пара штук выцветших ползунков. На столике рядом несуразный кусок зеркала, под ним коробки с таблетками.

— Бешир, это ты? Дай мне воды.

Голос пожилой, измученной женщины. Я захожу в комнату, откуда донесся голос. Темно, шторы плотные, практически не пропускают дневного света. Хорошо, что входную дверь оставил открытой, хоть какое-то освещение. Увидев меня, хозяйка нисколько не удивляется. Она лежит на раскладном диване, накрытая до груди одеялом, точнее, тонким ковром с проплешинами. Рядом с ней две табуретки, на одной — пластмассовая бутылка с водой и пакет с таблетками, другая — пустая.

С минуту осматривает меня бездумным взглядом, после чего отворачивается к стене, на которой приклеена чуть размытая фотография. Той самой женщины с младенцем. «Присаживайтесь». Влада не так уж стара. У нее мало морщинок, волосы не совсем седые, руки чистые, почти гладкие. Но у нее старые глаза. Да, глаза затухают. Когда реальность смывает последние капли надежды и больше ничего не остается впереди.

— Я ждала тебя. — Вдруг раздается у стены глухой голос. — Знала, что придешь... Во сне видела... Остальных дел у меня здесь не осталось, только тебя ждала.

Я наливаю ей воды, подношу кружку ко рту. С трудом приподнимается, делает глоток и снова откидывается на подушку. Нет сил.

— Влада... Почему она так поступила?

— Время из нее вытекло, сынок, время.

— А разве им нельзя заполниться заново?

— Заново... Это больше обман, который обязательно закончится, как сон. Да и не все могут такое пережить — рубежи. Вот она, Легкая, не раз пыталась обмануться. Поэтому... да...

— Вы что-нибудь ели? Я принесу вам еды.

— Не суетись, сынок. Мне ничего не нужно. Мое время на исходе. Были мы с ней как две нити сплетенные, две ниточки в одном узелке. Если одну перерезать, другая сама истончается да обрывается.