Этим утром я решила перестать есть - Жюстин. Страница 22

В мои двенадцать лет очаровательная маленькая сестренка, которую мы, естественно, все любим, олицетворяла для меня потерянное детство. Я не думаю, что я ревновала, мне кажется, мои чувства были гораздо сложнее. Маленькая Жанна просто явилась катализатором осознания реальности. Я должна была взрослеть, и я совсем этого не хотела. К тому же все разговоры в семье с утра до ночи вертелись вокруг малышки. «Ребенку нужна комната, Жюстин будет спать в подвале». Почему я? Потому что я — старшая. Кло хотела переехать в подвал вместо меня, но ей не разрешили.

Итак, младенец выгнал меня из комнаты. Младенец заставил меня спать внизу, где я пережила ужасный период, в течение которого не смыкала глаз ночи напролет. Мои родители не хотели понять, что у меня появилось страшное чувство, будто меня выкинули из лона семьи. Я оставалась в этой комнате два с половиной года, с весны 2001-го по осень 2003 года.

Комната внизу была похожа на морг с бетонными стенами и слуховым окошечком. Чтобы попасть в нее, нужно было спуститься по лестнице, пройти котельную, гараж и коридор. Кровать мне поставили посередине этого подвального помещения. Здесь был склад, где хранились детали для велосипедов и стоял старый диван. Тут даже жила мышь. Комната была холодной и удаленной от мира. Моя настольная лампа горела круглые сутки. Как только снаружи слышался шум, я начинала кричать.

Я надоедала своим родителям, которые не хотели меня слушать. Когда я просила разрешения спать наверху, они отвечали: «Нет, ты уже большая, ты пойдешь вниз». Я не понимала, что хотят родители: выгнать меня из дому или заставить снова стать маленьким ребенком. Я не понимала их отношения ко мне. Для того чтобы получить то, чего я хотела, я должна была сделаться несносной и канючить все время об одном и том же, сначала мирно:

— Мама, я должна тебе кое-что сказать, это очень важно. Пожалуйста, разреши мне хотя бы одну ночь поспать наверху, я слишком боюсь.

— Нет.

Затем ворчливо:

— Пожалуйста, мама, пожалуйста, мне очень страшно внизу.

— Хватит, Жюстин!

Наконец, плаксиво:

— Ты не понимаешь, что мне там очень страшно. Сама ты не спишь внизу. Ты не понимаешь, как мне страшно.

— Нет, хватит ребячиться. Ты уже достаточно большая для того, чтобы спать внизу.

— Хорошо, я вам это припомню…

Итак, я смирилась и украсила свою новую комнату. Я покрасила стены в желтый цвет, сверху по трафарету нарисовала божьих коровок. Повесила картины с ракушками, портреты сестры Кло, многочисленных двоюродных братьев и сестер и свои собственные. Я спустила вниз свой музыкальный центр, который мне подарили на десять лет. Телевизор. Плюшевого светлячка с пластиковой, светящейся в темноте головой. Он коротал со мной ночи.

В конце концов все был обустроено так, чтобы мне стало хорошо и спокойно. Но незваные гости все равно проникали ко мне: ящерицы. Я ужасно боялась ящериц. Как только я видела, как одна из них бежит по стене, я начинала кричать. Я запирала дверь на два оборота.

Я оказалась отрезанной от остальной семьи. Они остались не только наверху, но еще и в другой стороне дома. Я не слышала ничего, кроме стука иногда подвигаемых по плитке пола стульев. Если мне нужно было подняться, я должна была пройти через котельную и гараж, света там не было, я шла на ощупь. Потом надо было пройти коридор и подняться по лестнице, вся семья была там, все рядом друг с другом, без меня. Это было невыносимо. Я хотела жить наверху. Слушать все, что они говорили, то, что теперь я не имела права слышать. Изгнанница. Мне как будто сказали: «Ты иди вниз, работай и не поднимайся, чтобы нас не беспокоить».

Так я восприняла случившееся, хотя этих слов мне на самом деле никто не говорил. И я ушла с головой в работу. А потом в анорексию. Меня переселили перед тем, как мне исполнилось двенадцать, а в двенадцать с половиной, в тринадцать мое тело уже терзало меня.

Я спускалась к себе сразу после ужина и никогда не смотрела с ними телевизор. Я делала уроки и рано ложилась, в девять или полдевятого. Свой телевизор я включала очень редко. Я слушала музыку. Вечером мне нравилось слышать шорохи наверху. Я следила за ними. Больше не являясь членом верхнего клана, я пыталась хотя бы услышать что-нибудь. Мне хотелось, чтобы они ложились как можно позже. Успокоенная легкими признаками жизни наверху, я могла безмятежно заснуть. Надо мной еще кто-то бодрствовал.

Я боялась, что ко мне в комнату заберется вор, откроет даже тщательно запертую на два оборота дверь. Слуховое окошечко внушало мне опасения. Ведь можно открыть ставни, разбить стекла и прыгнуть прямо в комнату! За окном была трехметровая полоса лужайки, стенка высотой в один метр и сразу дорога. Однажды соседей с другой стороны дороги ночью обокрали. Соседка столкнулась с ворами нос к носу. Я хорошо помнила эту историю и боялась, что грабители залезут, оглушат и выкрадут меня. Никто не услышит моих криков. То же самое может случиться, если я заболею.

В то время я даже не замечала появившуюся маленькую сестру. Я видела только свои кошмары, если мне удавалось задремать. Просыпалась в поту и больше заснуть уже не могла. У меня появились мысли о смерти. Я до сих пор их помню: «Если я умру, если я должна буду умереть, я умру от обжорства. Хотя бы получу удовольствие от еды перед тем, как исчезнуть». Эти мысли гложут меня. Профессор нарисовал целую картину воплощения этой жуткой идеи: «Тебя закрывают в гробу, и ты там ешь!»

Моя прабабушка по отцовской линии умерла двадцать второго февраля 2002 года. Я обожала ее. Она рассказывала мне о войне, про то, как уезжала, спасаясь, из родной Лотарингии, вспоминала разные семейные истории. Я многое узнавала по воскресеньям у бабули Катрин, за полдниками с булочками «бриошь» и шоколадным кремом, в кругу двоюродных братьев и сестер, среди смеха и шуток. Это было место нашего семейного единения.

Мне было так грустно, что тетя, чтобы меня утешить, пошла со мной на каток, учиться кататься на коньках, и я на первом же шагу сломала себе ногу. Случайность… У несчастья была и хорошая сторона: четыре месяца неподвижности, необходимость снова учиться ходить, но и радость от возвращения домой с огромным гипсом вместо ноги и от слов:

«Попробуй спуститься по лестнице… Ладно, будешь спать наверху».

Моя сестра спала надо мной на втором уровне двухэтажной кровати. Я разместилась внизу, и это было чудесно. Тогда я начала есть и между основными приемами пищи, стала запихивать в себя фрукты и пирожные. Мне было скучно, я ела, но я была в безопасности.

Когда меня вновь спустили в подвал, я прекратила есть. Уже меньше чем через год, в ноябре 2003-го, в четырнадцать лет, я не ела уже ничего. С ярлыком «Мисс Олида», изгнанная в свой темный угол, решившая сдержать слово и сесть на диету, я покатилась вниз с горы. В тот же период я чувствовала себя не лучшим образом еще по причине своего собственнического характера.

Мой отец

Мне было двенадцать лет (всего!), когда мой отец оставил велосипедный спорт. Он был всегда очень ласковым, он давал мне нежность, в которой я нуждалась, и мое восхищение им не знало границ. И вдруг восхищаться стало нечем. До этого я страстно переживала каждую гонку, в которой участвовал отец. Я обожала и обожаю атмосферу велоспорта. Оставив велосипед, отец лишил мою жизнь красок, частью которых являлся он сам. Я не могла не сердиться на него. Я холодно решила отомстить: отныне я не буду целовать его, я буду держать дистанцию и здороваться, пожимая ему руку. Какое детство! Раздумывая об этом уже в семнадцать лет, я вынуждена сравнить себя с девочкой, выкинувшей любимую игрушку из-за того, что она сломалась. При этом я продолжала любить его. Я запоминала все его слова. Он часто говорил мне: «Когда у тебя появится мальчик, это будет велосипедист». Я воспринимала это заявление без тени иронии и старалась делать все, что было в моих силах, чтобы оно воплотилось в жизнь.