Этим утром я решила перестать есть - Жюстин. Страница 7

Когда она работает, эстафету перехватывает папа. Каждый день одни и те же вопросы: «Какие предметы были утром?», «Что ты ела в столовой?» (естественно, до ежедневного звонка я уже узнаю меню). Врать очень тяжело, конечно, но зато я чувствую связь с домом. Все утро я думаю только про «мой дом». Я плачу, мечтая о том, как я вернусь и буду спать дома рядом с мамой. О! Она ходила утром в магазин? Пусть скорее скажет, что же она купила! Этот телефонный ритуал и тягостен, и радостен для меня. Но сегодня звонок не такой, как обычно.

Я много плачу. Больше, чем всегда. Меня терзает мои восемь с половиной баллов. Беспокоит мысль о скромном обеде (Не съела ли я лишнего кусочка тыквы? Надо было съесть три, а не четыре.). Удивительная, даже беспрецедентная вещь — мама предлагает забрать меня немедленно. Я удивляюсь: родители всегда говорят, что пропуск уроков ведет к неприятным последствиям. Ничто не проходит бесследно. Если преподаватель трудится, проводя занятие, если ему за это платят, этим, как минимум, надо воспользоваться. Прогулять урок — значит, в какой-то степени, увеличить дефицит национального образования в свете уровня общей образовательной рентабельности.

Но я сильная, и я справлюсь со своей постканикулярной депрессией, поэтому я отказываюсь.

— Это не ты решаешь!

Мне удается сторговаться:

— Пожалуйста, разреши мне пройти тест европейского английского, и потом ты меня заберешь. Только тест английского, это очень важно, прошу тебя. Я его никогда не пропускаю.

— Хорошо, но затем мы тебя сразу заберем. Тебе нельзя оставаться и дальше в таком состоянии. Надо что-то делать…

Мне очень редко позволяют пропускать послеобеденные занятия. Я учусь в европейском классе, это повышенный уровень сложности, в пятом классе средней ступени образования нельзя ослаблять усилия! Благодаря плохой оценке по французскому я в первый раз оказываюсь среди самых слабых учеников: поэтому я хочу взять реванш во время теста английского. Я рада, что мне разрешают это сделать, но чувствую, что что-то готовится за моей спиной.

Три часа. Пакетик использованных одноразовых носовых платков лежит на моем столе. Я проплакала весь урок, но я должна была на нем присутствовать, должна была просто хотя бы показаться. Я не смогла сделать задание. Мой листок пуст. Вместо чернил текли слезы. Я не сумела сосредоточиться. Я и сама не хотела добиваться успеха любой ценой в этом классе самых сильных учеников, не хотела все время поднимать руку и отвечать первой. Попадаются среди них все-таки и приятные ребята, они обнимают и утешают меня. Я обожаю, когда меня утешают.

Я выходила из класса с горьким чувством. Я потерпела неудачу и понимала, что последствия этого неизбежны, поэтому попрощалась с преподавателем.

— Я думаю, что я вернусь не очень скоро…

Я иду к выходу, сердце у меня щемит. Оно бьется все быстрее и быстрее. Я думаю, я все еще подсчитываю проглоченные за обедом калории. Останавливаюсь на секунду. В машине их двое, и папа, и мама. Я предчувствовала какой-то подвох. Сажусь в машину с улыбкой, что редко бывает со мной в этот депрессивный период. У родителей красные глаза. Мама не улыбается.

— Здравствуй, дочка!

Прежде всего я набрасываюсь на отца.

— А ты почему здесь?

Мама отвечает за него.

— Папа и я, мы решили срочно заняться тобой. Тебе очень плохо, у тебя самоубийственные настроения, и мы больше не можем этого выносить. Ты очень больна.

— Да что с вами происходит? Я не поеду в больницу, об этом не может быть и речи!

Я хорошо себя чувствую, и, пока я могу ходить, госпитализация мне не нужна. Да, у меня срыв, и я даже не знаю, почему, или, скорее, это касается только меня, я так выживаю. Я срываюсь, зову на помощь, но помощи я не хочу. И уж совсем не хочу в больницу! Любой ценой я должна овладеть ситуацией.

— Я сумею выздороветь сама, с этого вечера я буду есть нормально, я вам клянусь!

— Мы везем тебя в детскую больницу. Тебе еще нет шестнадцати, поэтому можно только туда. Это не предложение, это данность.

— Нет! Мне нечего делать в больнице, взаперти!

Я хочу домой, в мое царство еды и отказа от еды. Там я могу спокойно тиранствовать, а это приносит мне облегчение. Там я могу забыть об отчаянии, почить на своих фальшивых лаврах, распространять вокруг себя тревогу и отказываться нести за это ответственность. Отец настаивает.

— Может быть, они и не положат тебя в больницу. Поедем. Это будет контрольный визит, посмотрим, что с тобой не так…

Господи, они издеваются надо мной! Срочно везти меня в больницу для того, чтобы в тот же вечер вернуться домой? Я больше не верю в Деда Мороза, меня достаточно обманывали!

— Я хочу выйти из машины. Я думала, что могу доверять тебе, мама. Я надеялась, что мы будем бороться вместе. Ты предала меня. Ты обманула меня.

— Не двигайся!

— Дайте мне вылезти из этой чертовой машины!

К счастью, я никогда не довожу до конца свои бунтарские порывы. И вот я в отделении педиатрии с внутренним убеждением в том, что занимаю место какого-то ребенка, гораздо больше нуждающегося в медицинской помощи, чем я. Нормального ребенка, который не хотел заболевать, в то время, как я (я это прекрасно осознаю) сделала все для того, чтобы заболеть. Вот только зачем?

Меня срочно отвезли в больницу. Медсестра берет у меня анализ крови и отпускает шутку, которая меня приводит в ужас:

— С анорексичками проблем нет: вены найти легко…

Меня просят раздеться. Мне делают электрокардиограмму. Я жду долгие, долгие часы. Наконец, мне говорят: «Тебе подготовят кровать в педиатрии».

Я оказываюсь среди многочисленных горланящих младенцев. Врач-стажер не понимает, зачем я к ним попала. Почему подростка не отправили к профессору Риго. Но мне не хватает двух месяцев до шестнадцати лет! Два отделения спорят в течение всей моей госпитализации, педиатрия не хочет мной заниматься, а эндокринология не может забрать меня, пока не истекут два месяца. Административное упущение.

Мне остается наблюдать за движением подносов с едой. Я выхожу из больницы через десять дней и чувствую себя еще хуже, чем до госпитализации, теперь я принимаю антидепрессанты и транквилизаторы два раза в день. Мое состояние нисколько не улучшилось. Как мне надоела больница! Мне осточертели дни, проводимые в игровом зале с пятилетними малышами, череда подносов, коллективный душ… Но я все равно старалась и набрала один килограмм. Между прочим, его легче потерять, чем набрать. Я так исчерпала свои ресурсы, что их нужно сначала пополнить, а затем уже наращивать вес. Килограмм, какой ужас! Сразу после больницы я снова сажусь на диету.

Мой случай не опасный, а отделению нужны места для больных. Тем лучше для меня. Я смогу спокойно жить в своих сорока пяти килограммах. Они не заставят меня потолстеть. Я всегда добиваюсь того, чего хочу. Я сильна, несмотря на болезнь. Я потеряла контроль над своим телом, но умом я знаю, чего я хочу. Надо бы сказать мозгом, но это другое. Ум в этой истории никакой роли не играет, хотя тог да я была убеждена в обратном. Я считала, что контролирую свой мозг, а на самом деле, он контролировал меня. Слишком сложно.

Я все больше погружаюсь в депрессию. Профессор рекомендовал прекратить посещение школы на две недели. То есть, я приступлю к занятиям после февральских каникул 2005 года. Это катастрофа. Мне надо будет столько догонять. У меня это не получится, да и в любом случае я не хочу видеть лица одноклассников после каникул. Я не хочу видеть всех этих маленьких умников, которым наплевать на убогую, вечно голодающую, постоянно грызущую ногти, никогда не снимающую зимней куртки, всегда грустную и требующую носовой платок девочку. Но, когда преподаватель испанского языка звонит маме для того, чтобы узнать о моих делах, я всегда спрашиваю: «А в классе обо мне говорят?»

Я не могу больше бороться одна, мне нужна чья-то помощь. При росте один метр семьдесят пять сантиметров я вешу сорок пять килограммов.