Уцелевший - Паланик Чак. Страница 12
Я говорю: Я вешаю трубку. Но я этого не делаю.
Фертилити говорит: «Ты знаешь, что хочешь меня. Скажи, что бы ты хотел, чтобы я сделала. Ты знаешь, что ты хочешь. Скажи, чтобы я сделала что-то ужасное».
И пока я вешаю трубку, Фертилити Холлис прерывисто и с завываниями стонет, словно порно-королева в момент оргазма.
Я повесил трубку.
Первое к Тимофею, Глава Пятая, Стих Пятнадцатый:
«Ибо некоторые уже совратились вслед сатаны».
Я чувствую себя использованной дешевкой, грязной и оскорбленной. Грязной, использованной и выброшенной.
Телефон звонит. Это она. Это должна быть она, поэтому я не снимаю трубку.
Телефон звонит всю ночь, а я сижу, чувствуя себя обманутым, и не смею ответить.
39
Около десяти лет назад я впервые пообщался один на один с социальной работницей. Это живой человек, у нее есть имя и офис, и я не хочу, чтобы у нее были проблемы. У нее куча своих собственных проблем. Она получила диплом специалиста по социальной работе. Ей тридцать пять лет, и она не может завести себе бойфренда. Десять лет назад ей было двадцать пять, она только что закончила колледж и задолбалась собирать всех клиентов, переданных ей в рамках новенькой федеральной Программы Удерживания Уцелевших.
Случилось так, что к двери дома, в котором я тогда работал, подошел полицейский. Десять лет назад мне было двадцать три, и это было мое первое и единственное место работы, потому что я все еще работал на износ. Я не знал ничего лучшего. Газон вокруг дома всегда был влажным и темно-зеленым, ровно подстриженным, и казался таким мягким и идеальным, будто зеленая норковая шуба. Внутри дома ничего и никогда не выглядело обесцененным. Когда тебе двадцать три, тебе кажется, что ты можешь поддерживать все на таком уровне вечно.
В стороне от полицейского, подошедшего ко входной двери, были еще двое полицейских и соц.работница, стоявшие на дороге около полицейской машины.
Вы просто представить себе не можете, как хорошо мне работалось до того момента, как я открыл дверь. Моя жизнь шла в гору, я стремился к этому, к крещению и к работе по уборке домов в порочном внешнем мире.
Когда люди, на которых я работал, послали церкви плату за мои первые месяцы работы, я просто сиял. Я действительно верил, что помогаю создавать Рай на Земле.
Не важно, как люди глазели на меня, я носил предписанную церковью одежду повсюду: шляпу, мешковатые брюки без карманов. Белую рубашку с длинными рукавами. Не важно, насколько жарко мне было, но я надевал коричневое пальто, когда выходил на улицу. Не важно, какие глупости люди говорили мне.
«Как случилось, что ты стал носить рубашки с кнопками?» — мог поинтересоваться кто-нибудь в магазине скобяных изделий.
Просто я не Аманит.
«Тебе приходится носить специальное секретное нательное белье?»
Я думаю, что они имели в виду Мормонов.
«Жить вне колонии — против твоей религии?»
Это больше похоже на Менонитов.
«Я никогда раньше не встречал Гуттерита».
Ты и сейчас его не встретил.
Прекрасно было чувствовать, что ты не от мира сего, таинственный и набожный. Ты не прогибался под этот мир. Ты стоял за справедливость, будто воспаленный большой палец. Ты был единственным святым человеком, который удерживал Бога от разрушения всех Содомов и Гоморр, кипящих вокруг тебя в Торговом Центре Valley Plaza.
Ты был спасителем для всех, знали они об этом или нет. В жаркий день в своем тяжелом пальто непонятного цвета, ты был мучеником, сжигаемым на костре.
Еще восхитительнее было встретить кого-то, кто был одет, как и ты. Коричневые брюки или коричневое платье, все мы носили одинаковые неуклюжие коричневые башмаки-картофелины. Вы двое подходили друг к другу для небольшого тихого разговора. Было очень мало вещей, которые дозволялось говорить друг другу во внешнем мире. Можно было сказать только три или четыре фразы, поэтому мы начинали говорить не сразу и не спешили со словами. На людях можно было показываться только во время походов в магазин, и это только в том случае, если тебе доверяли деньги.
Если ты встречал кого-то из церковного семейного округа, ты мог сказать:
Посвяти служению всю свою жизнь.
Ты мог сказать:
Возблагодарим и восславим Господа за день трудов наших.
Ты мог сказать:
Пусть наши усилия помогут всем окружающим попасть в Рай.
И ты мог сказать:
Умри только тогда, когда закончишь всю свою работу.
Вот такое ограничение.
Когда ты видел кого-то другого, праведного и вспотевшего в костюме церковного округа, ты прокручивал этот небольшой набор фраз в голове. Вы торопились встретиться, но касаться друг друга не дозволялось. Никаких обниманий. Никакого пожатия рук. Ты произносишь один разрешенный кусочек. Она произносит другой. Вы ходите туда-сюда, пока каждый из вас не скажет по две фразы. Затем вы кланяетесь и возвращаетесь каждый к своей работе.
Это была лишь мельчайшая часть мельчайшей части всех тех правил, которые надо было держать в голове. Если ты рос в церковном семейном округе, половина твоих знаний касалась церковной доктрины и правил. Другая половина — работы. Работа включала садоводство, этикет, заботу о тканях, чистку, плотницкие работы, шитье, уход за животными, арифметику, выведение пятен и способность справляться с трудностями.
Правилами для нахождения во внешнем мире предписывалось писать старейшинам церковного округа письма с исповедью. Ты должен был воздерживаться от употребления сладостей. Питье и курение были под запретом. Внешний вид всегда должен быть опрятным и соответствующим правилам. Ты не мог баловаться развлечениями вроде радио и телевидения. Ты не мог вступать в сексуальные отношения.
Лука, Глава Двадцатая, Стих Тридцать Пятый:
«А сподобившиеся достигнуть того века … ни женятся, ни замуж не выходят».
Старейшины Правоверческой церкви говорили о целибате, как будто это запрет играть в бейсбол. Просто скажи нет. И было еще очень много правил. Не дай Бог ты когда-нибудь начнешь танцевать. Или есть сахар-рафинад. Или петь. Но самое главное правило звучало так:
Если жители церковного семейного округа будут призваны Господом, радуйся. Когда апокалипсис станет неизбежен, празднуй. И все Правоверцы обязаны отправить себя к Богу. Аминь.
И ты должен был этому следовать.
Не важно, как далеко ты от них. Не важно, как долго ты работал за пределами семейного округа. Но поскольку просмотр телепередач был под большим запретом, должны были уйти годы, чтобы все члены церкви узнали об Отправке. Церковная доктрина называла это так. Отправка. Полет в Египет. Полет из Египта. В Библии люди все время перемещаются из одного места в другое.
Ты мог не знать об этом годы, но в тот момент, когда ты об этом узнал, ты был обязан найти оружие, выпить какой-нибудь яд, утопиться, повеситься, вскрыть вены, выпрыгнуть.
Ты должен был отправить себя в Рай.
Вот поэтому трое полицейских и соц.работница пришли меня брать.
Полицейский сказал: «Тебе будет непросто об этом услышать». И я понял, что все осталось позади.
Это был апокалипсис, Отправка, несмотря на все мои труды и все деньги, которые я заработал для общего дела. Рай на Земле не собирался наступать.
Не успел я все это осмыслить, как вошла соц.работница и сказала: «Мы знаем, на что ты запрограммирован. Мы готовы забрать тебя под наблюдение, чтобы предотвратить это».
Когда церковный семейный округ провозгласил начало Отправки, было около 1500 членов церкви, направленных на работу в разные уголки страны. Через неделю их стало шестьсот. Через год — четыреста.
За прошедшее время даже пара социальных работников совершили самоубийства.
Власти нашли меня и большинство других уцелевших по нашим исповедальным письмам, которые мы посылали в церковный семейный округ каждый месяц. Мы не знали, что пишем и отправляем свои заработки церковным старейшинам, которые были уже мертвы и в Раю. Мы не могли знать, что социальные службы читают наши ежемесячные подсчеты того, сколько раз мы клялись или имели нечистые мысли. И в этот момент не было ничего такого, что я мог бы рассказать соц.работнице и о чем бы она не знала.