Уцелевший - Паланик Чак. Страница 18
Слушай, говорю я аппарату. Это серьезно. Это не параноидальный бред. Она ведь уже вылечила меня от него, так?
Пожалуйста, оставьте сообщение.
Это не шизоидные фантазии. У меня нет галлюцинаций. Поверь мне.
Пожалуйста, оставьте сообщение. Затем ее кассета для сообщений заканчивается.
Всю ночь я не сплю и слушаю, придвинув холодильник ко входной двери. Мне нужно в туалет, но не так сильно, чтобы рисковать жизнью. Люди проходят по коридору, но никто не останавливается. Никто не касается моей дверной ручки всю ночь. Телефон просто звонит и звонит, и я отвечаю в надежде, что это соц.работница, но это никогда не бывает она. Это обычный парад человеческого ничтожества. Беременные разведенные. Хронические страдальцы. Жертвы обстоятельств. Им приходится быстро выкладывать свои признания, пока я не повесил трубку. Мне нужно, чтобы линия оставалась свободной.
Каждый телефонный звонок наполняет меня радостью и ужасом, поскольку это может быть соц.работница или убийца.
Нападение или спасение.
Положительная и отрицательная мотивация для ответа на звонок.
Посреди моей паники, Фертилити звонит, чтобы сказать: «Привет, снова я. Я думала о тебе всю неделю. Я хотела спросить: это что, против правил, чтобы мы встречались? Я действительно хочу встретиться с тобой».
Все еще прислушиваясь к шагам, ожидая, что тень накроет полоску света под входной дверью, я поднимаю штору, чтобы посмотреть, нет ли кого на пожарной лестнице. Я спрашиваю: что насчет ее друга? Разве она не должна была с ним снова встретиться сегодня?
«А, он, — говорит Фертилити. — Да, я видела его сегодня».
И?
«Он пахнет женскими духами и лаком для волос, — говорит Фертилити. — Мне не кажется, что мой брат хоть раз видел его».
Духи и лак для волос были для опрыскивания роз, но я не мог сказать ей об этом.
«И еще у него ногти были выкрашены красным лаком».
Это красная краска, которой я подновляю розы.
«И он ужасный танцор».
В этот момент я позабыл о своем возможном убийстве.
«А его зубы отвратительные, не гнилые, но изогнутые и маленькие».
Ты мог бы вонзить мне нож в сердце, но было бы слишком поздно.
«И у него эти грубые маленькие обезьяньи руки».
В этот момент убийство было бы дыханием весны.
«Это должно означать, что член у него маленький, как сосиска».
Если Фертилити продолжит говорить, у моей соц.работницы завтра утром будет одним клиентом меньше.
«И хоть он и не страдает ожирением, — говорит Фертилити, — хоть он и не кит, но он слишком толстый для меня».
На случай, если снаружи притаился снайпер, я открываю шторы и встаю своим грубым жирным телом возле окна. Пожалуйста, кто-нибудь с винтовкой с оптическим прицелом. Застрелите меня прямо здесь. Прямо в мое большое жирное сердце. Прямо в мою маленькую сосиску.
«Он совсем не похож на тебя,» — говорит Фертилити.
О, я думаю, она будет удивлена, насколько мы похожи.
«Ты такой загадочный».
Я спрашиваю, если бы она могла изменить одну вещь в том парне из мавзолея, что бы это было?
«Только чтобы он перестал приставать ко мне, — говорит она, — я бы убила его».
Что ж, она не одинока в этом. Давай же. Возьми номерок и встань в очередь.
«Забудь о нем, — говорит она, и ее голос становится глубже. — Я звоню, потому что хочу, чтобы ты оторвался. Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделала. Заставь меня сделать что-то ужасное».
Вот он шанс.
Это следующая часть моего большого плана.
Это из разряда вещей, за которые я отправлюсь в Ад, но я говорю ей. Тот парень, который тебе не понравился. Я хочу, чтобы ты перепихнулась с ним, а затем рассказала бы мне, на что это похоже.
Она говорит: «Ни за что. Никогда».
Тогда я кладу трубку.
Она говорит: «Подожди. Что если я позвоню тебе и совру? Я могу просто все выдумать. Ты и не узнаешь».
Нет, говорю я, я узнаю. Я мог сказать.
«Я ни за что не хочу спать с этим выродком».
А что если она просто поцелует его?
Фертилити говорит: «Нет».
А что если она выберется с ним куда-нибудь на денек? Они могли бы куда-нибудь поехать на выходные. Уведи его из мавзолея, и, возможно, он будет выглядеть лучше. Съезди с ним на пикник. Сделай что-нибудь смешное.
Фертилити говорит: «А ты со мной поедешь?»
Определенно.
35
Солнце будит меня, скрючившегося возле плиты с ножом для мяса в руке. В моем состоянии мысль о том, чтобы быть убитым, выглядит не так уж плохо. Спина болит. Кажется, будто глаза раскрыты при помощи бритвы. Я одеваюсь и иду на работу.
Я сижу на заднем сидении автобуса, чтобы никто не мог сесть позади меня с ножом, ядовитой стрелкой или удавкой из фортепианнной струны.
Возле дома, где я работаю, на подъездной дорожке стоит обычная машина соц.работницы. На лужайке какие-то простые красноватые птицы бродят по траве. Небо синее, как и следовало ожидать. Ничего не выглядит необычным.
Соц.работница, стоя на четвереньках, так упорно отчищает плитку на кухне при помощи хлорной извести и аммиака, что воздух вокруг нее переполнен токсинами, и у меня выступают слезы.
«Я надеюсь, ты не будешь возражать, — говорит она, продолжая чистить. — Это было в твоем ежедневнике, а я приехала слишком рано».
Хлорная известь плюс аммиак равно смертельному хлоргазу.
Слезы стекают у меня по щекам, я спрашиваю, получила ли она мои сообщения.
Соц.работница дышит в основном через сигарету. Должно быть, пары — ничто для нее.
«Нет, я взяла больничный, — говорит она. — Вся эта чистка так захватывает. И еще я приготовила кофе и испекла булочки. Почему бы тебе просто не отдохнуть?»
Я спрашиваю, разве она не хочет услышать обо всех моих проблемах? Сделать заметки? Убийца звонил мне прошлой ночью. Я не спал всю ночь. Он выбрал меня следующей жертвой. Ради бога, пусть она перестанет тереть пол, встанет и позвонит в полицию ради моего блага.
«Не волнуйся, — говорит она. Она опускает щетку в ведро с водой. — Темп самоубийств вчера сделал большой скачок. Вот почему я не должен звонить туда сегодня утром».
Если она будет чистить пол так, он никогда уже не станет чистым. Если ты хоть раз счистишь глянцевое покрытие с винилового пола при помощи окислителя вроде хлорной извести, тебя выебут. Если сделать это, пол будет пористым, и все будет оставлять на нем пятна. Не дай Бог я попытаюсь объяснить ей все это. Она думает, что отлично справляется.
Я спрашиваю: Ну и как же высокий темп самоубийств спасет меня?
«Не понимаешь? Мы потеряли еще одиннадцать клиентов за прошедшую ночь. Девять предыдущей ночью. Двенадцать ночью раньше. Это какой-то оползень,» — говорит она.
Ну и?
«При тех цифрах, которые сейчас каждую ночь, если убийца и существует, ему не нужно никого убивать».
Она начинает петь. Может, начинает действовать смертельный хлоргаз. Начистившись, она начинает пританцовывать под свою песню. Она говорит: «Это не совсем здесь уместно, но поздравляю».
Я последний Правоверец.
«Ты почти последний уцелевший».
Я спрашиваю, сколько их еще.
«В этом городе — один, — говорит она. — По стране — всего пять».
Давай поиграем, как в старые добрые времена, говорю я ей. Давай достанем старое Диагностическое и Статистическое Пособие по Расстройствам Психики и найдем, как бы мне еще сойти с ума. Ну давай же. В память о прошлом. Доставай книжку.
Соц.работница вздыхает и смотрит на мое отражение с лицом, мокрым от слез, в ее луже грязной воды на полу. «Слушай, — говорит она. — У меня тут есть настоящая работа. Кроме того, ДСП потерялось. Я не видела его пару дней».
Она водит щеткой туда-сюда и говорит: «Но я о нем не жалею».
Окей, это были непростые десять лет. Почти всех ее клиентов больше нет. Она перенервничала. Перегорела. Нет, сгорела. Кремирована. Она смотрит на себя, как на неудачницу.
Она страдает от того, что называется Приобретенной Неспособностью Помочь.