VIP значит вампир (Трилогия) - Набокова Юлия. Страница 37

Мэй

Часом ранее

Некрасивая… Мэй бросила короткий взгляд на ненавистное зеркало и повернулась к нему спиной. Ее любимым зеркалом давно стали глаза зрителей. В них она была мечтой, феей, богиней. Только это имело значение. Только это, а не безжалостное отражение в холодном стекле, которому нет дела до ее души и ее таланта.

Пальцы нетерпеливо дернули застежку спортивной сумки. Семь минут до выхода. Даже передохнуть между двумя выступлениями нет времени, даже за столом посидеть не успела. А все московские пробки, будь они неладны. Едва успела добраться до «Аперитива» после выступления на юбилее очередной фирмы, название которой она и не старалась запомнить. Главное – заплатили щедро. Русские не скупятся, когда речь заходит о развлечениях. А уж после ее незабываемого выступления гонорар нередко повышают вдвое, а то и втрое. И не зря: того, что может показать она, даже искушенная московская публика не видела.

Гладкая ткань костюма приятно холодила пальцы. Мэй осторожно разгладила блестки и нырнула в упругий кокон обтягивающего комбинезона, который превратит ее в прелестную бабочку. Ткань соблазнительно обтекла изгибы ее гибкого, натренированного тела. Девушка расправила костюм, освободила волосы из плена бархатной резинки. Обернулась. Ненавистное стекло отразило короткие ноги, тяжеловатые бедра, жидкие черные волосы. Вспомнилась оскорбительная шутка ослепительной блондинки. «Опять по зеркалу фильм ужасов показывают», – хохотнула та, когда Мэй, прибыв на юбилей фирмы, наскоро подкрашивала губы в фойе. Скудных знаний русского было достаточно, чтобы расслышать оскорбление этой клонированной Барби, но Мэй не подала и виду. «Привет», – с намеренным чудовищным акцентом сказала она в ответ. «Здравствуй, чувырла», – с милой улыбкой проворковала блондинка, взбивая перед зеркалом свои выбеленные кудри. Надо будет спросить потом у Мидори, что это значит – чувырла. Но ничего приятного – это точно. Тем слаще будет ее триумф, когда бойфренд блондинки, забыв обо всем на свете, станет неотрывно следить за завораживающей пластикой ее, Мэй, тела. Тут она даст фору целой толпе блондинок…

«Некрасивая», – бесстрастно констатировало зеркало. Мэй закусила губу и собрала волосы в тугой пучок. А она и не модель вовсе, ей с календарей и рекламных баннеров не блистать. Хотя, что скрывать, так хочется… В цирке за ней закрепилась кличка Обезьяна. Мэй успокаивала себя, что так ее прозвали за необычайную гибкость, и отчаянно завидовала самой бездарной гимнастке в труппе по прозвищу Утренняя Роса. Утренняя Роса была так хороша собой, что ее место было в музее, в храме искусств, в художественном альбоме… Но ей вполне хватало сердца Кима. Кима, который искренне восхищался талантом Мэй, но стоило ей закончить свой номер, как его вниманием тут же завладевали бархатные очи Утренней Росы.

Глаза Мэй увлажнились, и она неровно закрепила в волосах красивую заколку, купленную вчера в переходе метро. Попыталась снять – разворошила всю прическу. Пришлось заново распускать волосы и собирать в тугой пучок. Уже два года прошло с тех пор, как она покинула Китай, распрощалась с Кимом и Утренней Росой, а вот опять – вспомнила. Ах, Ким, Ким. Кажется, он так и не понял, какое место занимал в ее сердце. Иначе не присылал бы с таким постоянством фотографические свидетельства своего семейного счастья. Сначала свадебные – с Утренней Росой в красивом красном платье, потом детские – с малышкой Чжан… После каждой порции фотографий Мэй давала себе клятву больше не проверять электронный ящик. Но проходил месяц, два, три, и она в приступе мазохизма вновь вводила пароль – ласковое прозвище, данное ей Кимом. Панда. Однажды после неудачного выступления она рыдала, размазывая черную тушь вокруг глаз, и круги получились точь–в–точь как у забавного зверька. Ким тогда дал ей свой платок и рассмешил. А потом, убедившись, что слезы высохли, увел на свидание Утреннюю Росу. И вот теперь пять букв становились пропуском в счастливый мир Кима и Утренней Росы, в ее персональный кошмар…

– Ты чего копаешься? Публика уже ждет! Эй, ты еще без грима?

Никогда не унывающий Глеб заглянул в комнатку, помог закрепить непослушную заколку, ободряюще приобнял, чувствуя ее грусть.

– Все о'кей, сейчас буду, – вымученно улыбнулась Мэй.

– Десяти минут хватит?

– Спасибо. – Мэй с благодарностью улыбнулась. – Хватит пяти.

Арена – лучшее спасение от хандры. Ее талант – лучшая косметика и приворотное зелье. Разве десятки мужчин не смотрят на нее с восхищением каждый вечер? Разве мало ей поклонников? Разве она одинока? Ну и пусть Ким принадлежит Утренней Росе. У нее есть цирк.

Мэй достала косметичку и стала рисовать свое сценическое лицо – голубые тени, черная подводка, розовые губы. Процесс, доведенный до автоматизма. В голове тем временем мелькали воспоминания прошлых лет…

Из двадцати двух лет Мэй отдала цирку семнадцать. Цирк стал ее жизнью, ее любовью, ее манией, ее счастьем, ее праздником, ее каторгой, ее судьбой. Их знакомство состоялось, когда Мэй только исполнилось пять лет. Мэй, поспорив с друзьями, изобразила мостик прямо на пыльной улице и смущенно вспыхнула, когда увидела, как пристально наблюдает за ней незнакомка, замершая у стены соседнего дома.

Вечером незнакомка в сопровождении двух худых и вертлявых мужчин пришла в дом Мэй, и девочка и ее родители с удивлением узнали, что гостья – известная циркачка Лина. Из–за солидного для цирка возраста (двадцать четыре года!) ей пришлось уйти с арены. В их маленький городок Янсо она и ее коллеги приехали в качестве тренеров, искать талантливых детей, которым они смогут передать свое мастерство. Выбор Лины пал на гибкую и задорную Мэй.

– Конечно, на пару лет я опоздала, – пробормотала тогда циркачка, узнав о возрасте Мэй, и пояснила: – Меня отдали в цирковую школу, когда мне было три. Но еще не все потеряно! Надо попробовать.

Родители, не медля ни мгновения, вручили упирающуюся и плачущую дочь в руки гимнастам, наказав быть послушной и трудолюбивой девочкой. Семья была бедной, у Мэй было пятеро старших братьев и сестер, родившихся еще до введения политики «однодетной семьи», так что родители были рады избавиться от лишнего рта. К тому же цирковая профессия считалась очень престижной и была высокооплачиваемой. Только лучшие и сильнейшие выступали на цирковой арене, а их семьи гордились своими детьми. Невзирая на то что не принимали участия в их воспитании с пяти-, а то и с трехлетнего возраста. Так Мэй попала в цирковой интернат.

Следующие шесть лет остались в памяти нескончаемой чередой уроков – акробатика, ушу, кун–фу. Их учили самым азам и владению телом. Сбитые в кровь колени и локти, ставшая привычной боль в суставах, растяжения, вывихи, тренировки до головокружения, измученное тело, стонущие от напряжения мышцы и первые волнующие выступления в массовке… Чтобы блистать на арене пять минут, нужно пять лет изнурительных тренировок. Мэй не боялась нагрузок, она стремилась быть лучшей и, когда уже все расходились, задерживалась в зале, чтобы в совершенстве отработать сложный прием. Как гласит народная мудрость: учителя открывают дверь, входишь ты сам. И девочка ей во всем следовала.

Как ни была обижена маленькая Мэй на родителей, со временем она полюбила цирк всей душой и не могла представить свою жизнь иной. Дома ее ждала рутинная работа сборщицы риса или фруктов и коровьи лепешки под ногами, в цирке же она купалась в аплодисментах, восхищении публики и блеске софитов.

Знаменитую Лину в это время Мэй почти не видела. Изредка гимнастка приходила в зал, издалека смотрела за упражнениями детей, за все эти годы Мэй не перемолвилась с ней и словом. Ее подружки благоговели перед Линой и мечтали стать ее ученицами, а Мэй уже не знала, помнит ли гимнастка про обещание ее родителям – сделать из нее вторую Лину. В одиннадцать лет, когда настал момент выбрать специализацию на арене, Лина впервые со дня их знакомства окликнула ее. «Ты добилась больших успехов, маленькая Мэй, – улыбнулась она. – Я не ошиблась в тебе». «Вы возьмете меня в ученицы?» – с надеждой прошептала Мэй. «Сочту за честь», – серьезно ответила знаменитая на всю страну гимнастка.