Щегол - Тартт Донна. Страница 38

Я показал ему средний палец.

– Ладно, пошли, – сказал я. – Есть охота.

– Что, правда?

После маминой смерти я похудел килограммов на пять – хватило, чтоб это заметила миссис Свонсон и начала (вот стыдоба) взвешивать меня у себя в кабинете на весах, куда она обычно ставила девчонок с пищевыми расстройствами.

– А ты что, не хочешь?

– Хочу, но я думал, ты у нас следишь за фигурой. Чтоб на выпускном в платье влезть.

– Да пошел ты в жопу, – добродушно сказал я, открыв дверь и столкнувшись нос к носу с мистером Барбуром, который стоял прямо на пороге – уж не знаю, то ли подслушивал, то ли как раз хотел постучать.

Сгорая со стыда, я аж заикаться начал – у Барбуров в доме ругаться было строго запрещено, но мистер Барбур не очень-то и возмутился.

– Что ж, Тео, – сухо сказал он, глядя поверх моей головы, – отрадно, конечно, слышать, что тебе лучше. Идемте, закажем столик.

На следующей неделе все заметили, что аппетит у меня улучшился, даже Тодди.

– Закончилась твоя голодная забастовка? – как-то утром с любопытством спросил он.

– Тодди, завтракай, не отвлекайся.

– Но ведь это же так называется. Когда люди ничего не едят.

– Голодную забастовку объявляют те, кто в тюрьме сидит, – холодно сказала Китси.

– Кисуля, – угрожающе сказал мистер Барбур.

– Да, но он вчера съел три вафли, – сказал Тодди, нетерпеливо переводя взгляд от одного безразличного родителя к другому, стараясь привлечь их внимание. – А я съел только две вафли. А сегодня он съел хлопья и шесть кусков бекона, а ты сказала, что мне пять кусков бекона – многовато. А почему мне нельзя пять кусков бекона?

– Приветствую, привет-привет, – сказал психиатр Дейв, закрыв дверь и усевшись напротив меня: на полу у него в кабинете лежат ковры-килимы, полки забиты старыми учебниками (“Наркотики и социум”, “Детская психология: иной подход”), бежевые портьеры разъезжаются, жужжа, если нажмешь на кнопку.

Я натянуто улыбался, глядел на пальму в кадке, бронзовую статую Будды, да на все, что было в комнате – кроме него самого.

– Ну и? – еле слышный гул дорожного движения, подымавшийся с Первой, делал наше молчание бескрайним, межгалактическим. – Как ты сегодня?

– Ну-у…

Сеансов с Дейвом я ждал с ужасом, то была пытка, которой я подвергался два раза в неделю – хуже похода к зубному, мне было стыдно, что я его не люблю, ведь он так старался – спрашивал, какие мне нравятся фильмы, записывал мне всякие диски, вырезал статьи из геймерского журнала – вдруг мне будет интересно, а бывало, водил даже в “Эй Джейс Ланченетт” есть гамбургеры, и все равно – как начнет задавать вопросы, и я цепенею, будто меня вытолкнули играть на сцену, а я и слов-то не знаю.

– Что-то ты сегодня какой-то рассеянный.

– Эммм… – я заметил, что на полках у Дейва стояло много книжек со словом “секс” в названии: “Подростковая сексуальность”, “Секс и познание”, “Шаблоны сексуальных девиаций” и – самое мое любимое – “Выйти из сумрака: как распознать сексуальную зависимость”. – Да я ничего вроде.

– Вроде?

– Нет, все нормально. Дела у меня хорошо.

– Правда? – Дейв откинулся в кресле, поболтал кедом. – Ну, здорово.

И потом:

– А давай-ка ты быстренько мне расскажешь, что там у тебя происходит.

– Эээ… – я почесал бровь, отвернулся – …с испанским пока не легче, в понедельник, похоже, буду писать еще одну штрафную контрольную. Зато за реферат по Сталинграду получил пятерку. Теперь по истории я с четверки с минусом поднялся до четверки.

Он так долго молчал, глядя на меня, что я почувствовал, будто меня приперли к стенке, и стал даже обдумывать, что бы еще такого сказать.

И тут он:

– А еще что?

– Ну-у… – я принялся разглядывать свои большие пальцы.

– А с тревожностью сейчас как?

– Получше, – ответил я, думая о том, как же мне неуютно от того, что я вообще ничего не знаю про Дейва.

Он был из тех, кто ходит с обручальным кольцом, которое совсем не похоже на обручальное кольцо – хотя, может, это и вправду не обручальное кольцо, а он просто до неба гордится своими кельтскими предками. Я бы предположил, что он недавно женился и у него есть маленький ребенок – веяло от него какой-то осовелостью свежеиспеченного отцовства, будто по ночам ему приходится вскакивать и менять подгузники, но – кто знает?

– А лекарства? Есть побочные эффекты?

– Мммм… – я почесал нос, – ну, сейчас получше.

Я вообще перестал пить таблетки – от них трещала башка, и я делался весь вялый, поэтому я теперь сплевывал их в слив раковины в ванной.

Дейв немного помолчал.

– То есть мы не слишком ошибемся, если скажем, что в целом тебе лучше?

– Наверное, не слишком, – ответил я, помолчав, не сводя глаз со штуковины, которая висела на стене у него над головой. Похоже было на перекошенные счеты, собранные из глиняных костяшек и веревочных узлов – мне все казалось, что большая часть моей нынешней жизни ушла на их разглядывание.

Дейв улыбнулся:

– Ты так говоришь, будто это что-то стыдное. Но то, что тебе стало лучше, вовсе не означает, что ты позабыл о маме. Или что ты стал ее меньше любить.

Обозлившись на это его предположение – мне такое и в голову не приходило, – я отвернулся и уставился в окно, на унылое белое здание напротив.

– Как думаешь, почему тебе вдруг стало лучше? Есть идеи?

– Да не, нету, – сухо ответил я.

Нельзя было сказать, что я чувствовал себя “лучше”. Для этого и слова подходящего не было. Скорее от каких-то мелочей, таких незначительных, что и говорить не о чем – от смеха в школьном коридоре, от того, как в кабинете биологии геккон перебирает лапками в стеклянном аквариуме, – я вдруг делался то счастливым, а то чуть ли не ревел. Иногда вечерами с Парк-авеню в окна задувал сырой, колючий ветер, как раз когда на дорогах становилось посвободнее и город потихоньку пустел к ночи; накрапывал дождь, на деревьях проклевывались листья, весна набухала летом, с улицы доносились одинокие всхлипы клаксонов, от мокрого асфальта пахло электрически резко, и везде ощущалась вибрация толпы: одинокие секретарши и толстяки с пакетами еды навынос, повсюду – несуразная печаль существ, которые продираются сквозь жизнь. На долгие недели я весь смерзся, замкнулся наглухо, в ванной я выкручивал воду на максимум – и беззвучно выл. Все саднило, ныло, путало меня и сбивало с ног, и все же – меня будто кто-то тянул через пролом во льду из студеной воды на свет, на ослепительный холод.

– Ну, и где ты был? – спросил Дейв, пытаясь поймать мой взгляд.

– Что?

– О чем ты сейчас думал?

– Ни о чем.

– Правда? Сложновато ведь совсем ни о чем не думать.

Я пожал плечами. Кроме Энди, я никому не рассказывал о том, что ездил домой к Пиппе, и все было подсвечено этой тайной, будто отсветом сна: бумажные маки, тусклый, дрожащий свет свечи, липкий жар ее руки в моей. Но, хоть это и было самое весомое, самое настоящее, что случилось со мной за долгое время, мне не хотелось портить все разговорами – особенно с ним.

Несколько долгих минут мы с ним молчали.

Затем Дейв наклонился ко мне с озабоченным выражением лица и сказал:

– Знаешь, Тео, если я тебя спрашиваю, куда ты пропадаешь, когда так вот молчишь, это не потому, что я такой мудак и хочу тебя подловить, ничего такого.

– Ну да, я понимаю, – натянуто отозвался я, ковыряя шерстяную обивку на подлокотнике кушетки.

– Я тут сижу, чтобы говорить с тобой о том, о чем ты сам хочешь поговорить. Или, – он поерзал в кресле, раздался деревянный скрип, – можем вообще ни о чем не говорить! Только мне интересно, может, у тебя есть какие-то новости?

– Ну-у… – ответил я после очередной бесконечной паузы, изо всех сил стараясь на коситься на часы, – ну, я просто…

Сколько там еще у нас минут осталось? Сорок?

– Потому что другие ответственные за тебя взрослые рассказали мне, что в последнее время ты заметно воспрянул духом. Ты опять начал работать на уроках, – добавил он, когда я ничего не ответил. – Общаться с людьми. Нормально питаться. – В тишину с улицы вплыло слабое завывание скорой. – Вот я и думаю, может, ты поможешь мне понять, что же изменилось?