Щегол - Тартт Донна. Страница 56

С Энди мы попрощались накануне – я знал, что мой отъезд его расстроил, но все равно дулся на него, потому что он не остался меня проводить, а уехал вместе со всеми остальными в якобы ненавистный дом в Мэне. Что до миссис Барбур, то она, похоже, не слишком огорчалась, что видит меня в последний раз, а вот у меня, по правде сказать, внутри все обрывалось.

Серые глаза – ясные, холодные – глянули в мои.

– Большое вам спасибо, миссис Барбур, – сказал я. – За все. И Энди скажите.

– Скажу, конечно, – ответила она. – Ты был превосходным гостем, Тео. – Стоя в дрожащем от жары утреннем мареве Парк-авеню, я чуть задержал ее руку в своей, немножко надеясь на то, что она скажет: звони, если что понадобится, но она добавила только: – Ну, удачи! – Еще один прохладный поцелуйчик, и она разжала руку.

Я все никак не мог осознать, что покидаю Нью-Йорк. За всю свою жизнь я уезжал из города самое большее дней на восемь. Пока мы ехали в аэропорт, я глядел из окна на щиты с рекламой стрип-клубов и юристов по личным делам – не скоро теперь увижу все это снова, и меня так и накрывало мыслью, от которой внутри все так и холодело. А досмотр в аэропорту? Летал я мало (всего-то два раза, один раз – когда еще в сад ходил) и даже не представлял себе, как вообще происходит этот досмотр: просвечивают рентгеном? Обыскивают багаж?

– А чемоданы в аэропорту открывают? – робко спросил я и потом повторил вопрос, потому что, похоже, в первый раз никто и не услышал. Я сидел впереди, чтобы отец с Ксандрой могли побыть на заднем сиденье в романтической обстановке.

– Ага, – отозвался водитель. То был здоровенный, широкоплечий выходец из СССР: с грубыми чертами лица и лоснящимися румяными щеками, похожий на располневшего тяжеловеса. – А если не открывают, то просвечивают.

– Даже если я сдаю чемодан в багаж?

– Конечно, – ободряюще подтвердил он. – Все осматривают, взрывчатку ищут. Не о чем волноваться.

– Но… – я пытался как-то правильно сформулировать вопрос, чтоб услышать нужный мне ответ и не выдать себя, но никак не получалось.

– Не переживай, – сказал водитель, – в аэропорту толпы полицейских. А дня три-четыре назад, представляешь? Кордоны на дорогах.

– Короче, могу сказать только одно: жду не дождусь, когда мы свалим из этого сраного города, – произнесла Ксандра своим сипловатым голосом.

На секунду я опешил, решив, что это она мне говорит, но, обернувшись, увидел, что она обращалась к отцу.

Отец положил руку ей на колено и сказал что-то – так тихо, что я не расслышал. На нем были темные очки, он развалился на сиденье, откинув голову назад, и, когда он ухватил Ксандру за коленку, что-то настолько легкое, настолько молодое прозвучало в его негромком голосе, проскользнуло секретиком от него к ней. Я отвернулся и вновь уставился на проносящиеся мимо казенные виды: низенькие вытянутые здания, супермаркеты, автомастерские, жарятся на стоянках машины под палящим утренним солнцем.

– Понимаешь, к семеркам в номере рейса я отношусь спокойно, – тихонько говорила Ксандра, – а вот от восьмерок у меня аж волосы дыбом.

– Да, но в Китае, например, восьмерка – это счастливое число. Как будем в Маккаране, обрати внимание на табло с международными рейсами. Все рейсы из Пекина – восемь, восемь, восемь.

– Опять ты со своей китайской мудростью.

– Это все в числах заложено. Это все – энергетика. Единение земли и неба.

– Земли и неба… Говоришь, прям как будто это какое-то волшебство.

– Это волшебство.

– Да ну?

Они шептались и шептались. В зеркале заднего вида лица у них были совершенно идиотскими, и они как-то уж слишком сдвинули головы – тут я понял, что они собрались целоваться (хоть они и постоянно это при мне делали, я всякий раз вздрагивал), и, отвернувшись, уставился на дорогу прямо перед собой. Пришла мысль, что если б я не знал наверняка, как умерла мама, никто на свете меня бы не разубедил в том, что это не они ее убили.

Пока мы стояли за посадочными, я весь закостенел от ужаса, ожидая, что сотрудники службы безопасности вот-вот прямо тут, в очереди на регистрацию откроют мой чемодан и найдут картину. Но угрюмая тетка с взлохмаченными волосами, лицо которой я помню до сих пор (пока стояли в очереди, я только и молился, чтоб мы не попали к ней), вскинула мой чемодан на ленту, даже не взглянув на него.

Пока я наблюдал, как он подпрыгивает, уезжая от меня к неизвестным сотрудникам и процедурам, то почувствовал, как стискивает, как пугает меня оглушительный напор чужих людей – я стоял, будто голый, казалось, что все так и пялятся на меня. Столько народу и столько полицейских я не видел с того самого дня, как погибла мама. Возле металлоискателей стояли спецназовцы с ружьями – в камуфляже, навытяжку, оглядывают толпу холодными взглядами.

Рюкзаки, портфели, сумки, коляски – во всем терминале, куда ни кинь взгляд, – море голов. Когда мы стояли в очереди на личный досмотр, я услышал крик – показалось, что выкрикнули мое имя. Я застыл на месте.

– Давай, давай же, – сказал отец, прыгая позади меня на одной ноге, чтоб стряхнуть мокасин, и подтолкнул меня локтем в спину, – не стой на месте, блин, ты всю очередь задерживаешь…

Через металлоискатель я шел, не отрывая глаз от ковролина, цепенея от страха, ожидая, что вот-вот кто-нибудь и ухватит меня за плечо. Рыдали младенцы. Старики проползали мимо на электроколясках. Что со мной будет? Удастся ли объяснить, что все на самом деле было не так, как им кажется? Я воображал себе камеру с бетонными стенами, как в фильмах показывают – дверь с грохотом захлопывается, вокруг раздраженные копы в одних рубашках, без пиджаков: и не думай, пацан, никуда ты не едешь.

Когда после досмотра мы шли по гулкому коридору, я отчетливо услышал решительные шаги у меня за спиной. Я снова остановился. – Так, только не говори, – сказал отец, обернувшись, с досадой закатив глаза, – что ты что-то там забыл.

– Нет, – сказал я, озираясь вокруг, – я…

Сзади никого не было. Справа и слева – одни пассажиры.

– Гос-споди, да он аж побелел весь, – воскликнула Ксандра и спросила отца: – Он как ваще, в норме?

– Да все с ним будет хорошо, – сказал отец, двигаясь дальше по коридору, – дай только в самолет сесть. Тяжелая вышла неделька для всех нас.

– Слушай, я б на его месте тоже обосралась, если бы надо было лезть в самолет, – без обиняков сказала Ксандра. – После всего-то.

Отец, толкавший перед собой ручную кладь – чемоданчик на колесах, который несколько лет назад мама подарила ему на день рождения, снова остановился.

– Бедный малыш, – сказал он, удивив меня своим сочувствием, – что, страшно, да?

– Нет, – ответил я, но слишком уж быстро.

Меньше всего на свете я хотел привлекать к себе внимание или чтоб кто-то заметил даже самую малую толику моей трясучки. Отец сдвинул брови, глядя на меня, потом повернулся к Ксандре.

– Ксандра? – спросил он, дернув подбородком. – А может, дадим ему одну штучку, а?

– Принято, – ловко отозвалась Ксандра, порылась в сумочке и вытащила две огромные белые таблетки овальной формы. Одну она бросила в раскрытую ладонь отца, другую дала мне.

– Спасибо, – сказал отец, сунув таблетку в карман куртки. – Теперь пойдем, запьем их чем-нибудь. С глаз убери, – велел он мне – я ухватил таблетку большим и указательным пальцами, поражаясь ее размерам.

– Ему и половинки хватит, – сказала Ксандра, изогнувшись, чтобы поправить ремешок своих сандалий, и хватая для равновесия отца за руку.

– Верно, – согласился отец. Он забрал у меня таблетку, ловко разломил ее надвое, засунул вторую половинку в карман своей спортивной куртки, и они с Ксандрой заторопились вперед, волоча за собой ручную кладь.

Таблетка не была настолько сильной, чтобы полностью меня вырубить, но весь полет я счастливо прокайфовал, кувыркаясь туда-сюда в кондиционированных снах. Пассажиры вокруг меня зашептались, когда бесплотная стюардесса объявила призы бортовой промо-лотереи: обед и выпивка на двоих в “Острове сокровищ”. От ее приглушенных обещаний я провалился в сон, в котором я нырял в зеленовато-черную воду, состязаясь при свете факелов с какими-то японскими ребятишками – кто достанет со дна наволочку, полную розовых жемчужин. Всю дорогу в самолете стоял трубный, белый, неумолчный, как море, шум, хотя был один странный миг – я тогда, укутавшись в синий плед, спал где-то высоко над пустыней, – когда все двигатели словно отрубились, стихли и я обнаружил, что всплываю вверх, в невесомости, не отстегнув ремней, вместе с креслом, которое каким-то образом оторвалось от своего ряда и теперь летает себе по кабине.