Бита за Рим (Венец из трав) - Маккалоу Колин. Страница 61

«Отлично сказано, Гай Марий!» — подумал Друз и захлопал. Он был не одинок. Однако большинство встретило речь неодобрительно. Из-за дверей послышался ропот, свидетельствовавший о том, что и другие слушатели не больно склонны соглашаться с Марием.

Поднялся Марк Эмилий Скавр.

— Могу я взять слово?

— Можешь, принцепс Сената, — кивнул Красс Оратор.

Скавр и Гай Марий были ровесниками, однако первого уже никак нельзя было назвать моложавым. Лицо его избороздили глубокие морщины, даже лысина казалась сморщенной. Только его чудесные зеленые глаза были молоды: взгляд их был по-прежнему пронзителен и зорок и свидетельствовал о незаурядном уме. Сегодня Скавр не собирался прибегать к своему прославленному юмору, давшему пищу для бесчисленных анекдотов; даже уголки его рта поникли. Он тоже прошелся до дверей, но там, в отличие от Мария, отвернулся от сенаторов и воззрился на толпу за пределами зала.

— Отцы-основатели! Я — ваш принцепс, подтвержденный в этом статусе действующими цензорами. Я пользуюсь этим статусом с того года, как стал консулом, то есть уже двадцать лет. Я — консуляр, побывавший в цензорах. Я предводительствовал армиями и заключал договоры с врагами, а также с теми, кто просился к нам в друзья. Я — патриций из рода Эмилиев. Однако гораздо важнее всех этих немаловажных заслуг то, что я просто римлянин! Для меня непривычно соглашаться с Гаем Марием, назвавшим себя италиком. Но позвольте повторить вам то, что вы услыхали в начале его выступления. Такое ли это преступление — возжелать стать римлянином? Захотеть влиться в народ, который правит всем значимым миром? Народ, которому по плечу помыкать царями? Подобно Гаю Марию, я повторю, что хотеть стать римлянином — не преступление. Наше расхождение заключается в том, где мы ставим ударение. Хотеть — не преступление. Иное — сделать. Я не допущу, чтобы квириты угодили в расставленную Гаем Марием ловушку. Мы собрались сегодня не для того, чтобы сострадать тем, кто не имеет желаемого. Наша сегодняшняя цель — не жонглирование идеалами, мечтами, стремлениями. Мы имеем дело с реальностью — противозаконной узурпацией римского гражданства десятками тысяч людей, не являющихся римлянами. У них не было права объявлять себя римлянами! Хотят ли они быть римлянами — неважно. Важно то, что десятки тысяч совершили серьезное преступление, и мы, стоящие на страже римского наследия, не можем отнестись к этому тяжкому преступлению как к чему-то малозначительному, за что достаточно просто шлепнуть по рукам.

Теперь Скавр обращался к Сенату:

— Отцы-основатели! Я, принцепс Сената, будучи истинным римлянином, призываю вас поддержать предлагаемый законопроект, пользуясь всей полнотой имеющейся у вас власти. С италийской страстью к римскому статусу должно быть покончено раз и навсегда. Lex Licinia Mucia должен подразумевать суровейшее наказание! Более того, я полагал бы, что нам следует принять оба предложения Гая Мария, внеся в законопроект соответствующие поправки. Согласно первой, сведения, помогающие выявить лжеримлянина, должны вознаграждаться — скажем, четырьмя тысячами сестерций, то есть десятой долей от суммы штрафа. Казна останется в неприкосновенности, нарушитель сам за все расплатится. Вторая поправка касается охраны всех судебных комиссий вооруженными отрядами. Деньги на оплату людей, временно используемых в этих отрядах, также должны браться из штрафных сумм. Я искренне благодарю Гая Мария за его предложения.

Никто так и не узнал, собирался ли Скавр закончить на этом свое выступление, поскольку его прервал крик вскочившего на ноги Публия Рутилия Руфа:

— Дайте мне слово! Я должен говорить!

Утомленный Скавр поспешил сесть.

— Старина Скавр отжил свое, — делился впечатлениями с соседями по обеим сторонам Луций Марций Филипп. — Раньше он не позволял себе вставлять в свою речь фразы из чужой.

— А мне нечем ему возразить, — отозвался сосед слева, Луций Семпроний Азелион.

— Нет, он устарел, — настаивал Филипп.

— Тихо, Луций Марций! — шикнул на болтуна Марк Геренний, сосед справа. — Дай послушать Публия Рутилия!

— Еще наслушаешься! — огрызнулся Филипп, но все-таки умолк.

Публий Рутилий Руф не стал расхаживать по залу, а остался стоять рядом со своим раскладным стульчиком.

— Сенаторы, квириты, слушающие у дверей, умоляю, внемлите мне! — Он пожал плечами и скорчил удрученную мину. — Я не больно-то доверяю вашему здравому смыслу, поэтому не питаю надежды, что мне удастся убедить вас не разделять мнение Марка Эмилия, каковое является сегодня мнением большинства. Однако я скажу то, что должно здесь прозвучать и быть услышанным, поскольку ближайшее же будущее докажет мою правоту — в этом я могу вас заверить.

Откашлявшись, он провозгласил:

— Гай Марий прав! Все лжеграждане должны быть вычеркнуты из списков и исключены из триб, но этим необходимо ограничиться! Конечно, мне известно, что большинство из вас — и я в том числе! — считает италиков недостойными статуса римлян; однако при этом я надеюсь, что у нас хватит разума понять: не следует приравнивать италиков к варварам. Они — цивилизованные люди, их вожди прекрасно образованны, их образ жизни ничем не отличается от нашего. Следовательно, с ними нельзя поступать как с варварами! Много веков назад они заключили с нами союзнический договор, много веков сотрудничают они с нами. Они — наша ближайшая, кровная родня, как верно заметил Гай Марий.

— Во всяком случае, ближайшая, кровная родня самого Гая Мария, — вставил Луций Марций Филипп.

Публий Рутилий Руф обернулся на голос бывшего претора, наморщив веснушчатый лоб.

— Как это проницательно с твоей стороны, — проговорил он ласково, — провести различие между кровным родством и близостью, основанной на деньгах! Если бы не эта тонкость, ты бы оказался накрепко связанным с Гаем Марием, точь-в-точь прилипало! Ведь по части денег Гай Марий тебе ближе отца родного, Луций Марций! Готов поклясться, что ты за один раз выклянчивал у Гая Мария больше денег, чем получил от родителя за всю жизнь. Если бы деньги были подобны крови, то и тебя вполне можно было бы обвинить в принадлежности к италикам!

Сенат грохнул от смеха. Раздались хлопки и свистки. Филипп покраснел как рак и спрятался за спинами соседей. Рутилий Руф вернулся к теме своего выступления.

— Давайте более серьезно отнесемся к наказаниям, предусмотренным в lex Licinia Mucia, умоляю! Как мы можем подвергать порке людей, с которыми нам предстоит и дальше сосуществовать, которые снабжают нас воинами и деньгами? Если некоторые безответственные члены сената поносят других членов сената, основываясь единственно на происхождении последних, то чем мы отличаемся от италиков? Тут есть над чем задуматься. Плох тот отец, который единственным методом воспитания сына полагает ежедневное битье. Такой сын не любит отца, не почитает его, а ненавидит! Если мы потащим под кнут свою италийскую родню, то впредь нам придется сосуществовать на полуострове с людьми, питающими к нам лютую ненависть. Если мы навсегда закроем им возможность добиваться гражданства, нам придется жить бок о бок с людьми, ненавидящими нас за высокомерие. Если мы выгоним их из их домов, нам придется сосуществовать с людьми, ненавидящими нас за бессердечность. Сколько же злобы на нас обрушится! Гораздо больше, отцы-сенаторы и квириты, чем можно снести от народа, живущего на той же земле, что и мы.

— Тогда загоним их еще дальше, — утомленно проговорил Катул Цезарь. — Так далеко, чтобы нас не касались их чувства. Они заслуживают этого, раз покусились на самый драгоценный дар, какой способен предложить Рим.

— Попытайся же понять, Квинт Лутаций! — воззвал к оппоненту Рутилий Руф. — Покусились, но потому, что мы не отдаем его сами! Когда человек крадет то, что считает принадлежащим ему по праву, то не называет это воровством. Для него это — возврат своего.

— Как он может возвратить себе то, что никогда ему не принадлежало?

Рутилий Руф махнул рукой:

— Что ж, я попытался убедить вас, насколько глупо применять столь устрашающие меры наказания к народу, вместе с которым мы соседствуем, который путешествует по нашим дорогам, составляет большинство населения в местах, где мы строим свои виллы и имеем поместья, который обрабатывает нашу землю, если только мы не прибегаем к рабскому труду. Не стану больше распространяться о том, к каким последствиям приведет наказание италиков.