Бита за Рим (Венец из трав) - Маккалоу Колин. Страница 75

Так кто же такой Луций Корнелий Сулла? Почему послали именно его, хотя есть Гай Марий и Катул Цезарь, победившие германцев? Один из этих двух — Марий — всегда был начеку в отношении Понта. Так почему же не он? Разве Сулла более талантливый военачальник, чем Гай Марий? Да, у Митридата много солдат, но мало талантливых военачальников. После победы над туземцами на севере Понта Эвксинского Архелай решил попытать удачи против более могущественного врага. Но Архелай — родственник и возможный претендент на трон, в его жилах течет царская кровь. То же самое можно сказать и о его брате Неоптолеме и кузене Леониппе. А какой царь может быть уверен в собственных сыновьях? Их матери — его потенциальные враги; они жаждут власти.

«Будь у меня дар военачальника!» — думал Митридат, беспокойно переводя взгляд с одного подданного на другого. Но этого дара он не получил от своего предка Геракла. А был ли Геракл военачальником? Нет, он сражался в одиночку: против львов и медведей, богов и богинь, всякого рода чудовищ. В дни Геракла боролись один на один. В такой борьбе Митридат тоже одержал бы победу! Но эти времена прошли. Теперь слово за армиями; военачальники ныне как полубоги, указанием перста посылающие тысячи людей в пекло. Военачальники будто родились с пониманием всего этого: флангов, маневров, осад, артиллерии, резерва, отступлений и атак. Ко всему этому Митридат не имел ни интереса, ни способностей.

Пока Митридат размышлял, его подданные внимательно следили за ним, чувствуя себя как мыши в траве, которых высматривает ястреб. Вот он сидит на своем золотом инкрустированном троне, сияющий, величественный, внушающий страх. Полновластный самодержец, сочетание трусости и геройства. В Риме он бы вызывал только смех. В Синопе он внушал страх и веру.

Наконец царь Митридат заговорил:

— Кто бы он ни был, этот Луций Корнелий Сулла, он послан в чужую страну без охраны и солдат, чтобы организовать там армию. Из этого я заключаю, что он достойный противник. — Взгляд его остановился на Гордии. — Сколько своих солдат я послал в Каппадокию осенью?

— Пятьдесят тысяч, великий царь, — ответил Гордий.

— Ранней весной я приду в Эзебию Мазаку еще с пятьюдесятью тысячами солдат. Неоптолем будет назначен военачальником. Архелай, ты пойдешь с пятьюдесятью тысячами в Галатию, на случай, если римляне начнут вторжение с двух сторон. Царица будет править страной из Амасии, но мои сыновья пусть останутся в Синопе под стражей как заложники. Если она задумает измену, всех сыновей немедленно казнить! — приказал Митридат.

— Моя дочь не помышляет об измене! — вскричал потрясенный Гордий. Его волновало, как бы какая-нибудь из младших жен Митридата не умертвила его внуков.

— Да, у меня нет пока причин подозревать ее в этом, — согласился Митридат. — Это обычные меры предосторожности. Когда я уезжаю надолго, дети каждой из жен содержатся под стражей как заложники, гаранты ее хорошего поведения. Женщины — странные существа. Они всегда ценят жизнь своих детей выше собственной.

— Тебе бы лучше остерегаться тех, кто этого не делает… — заметил тонким голоском притворно улыбающийся толстяк из свиты.

— Я остерегаюсь, Сократ, остерегаюсь, — усмехнулся Митридат.

Царь испытывал некую симпатию к этому вифинийцу, который, несмотря на омерзительную внешность, дожил до пятидесяти лет (то обстоятельство, что ни один из его собственных братьев, даже не столь отталкивающих, не дожил и до двадцати, Митридата не печалило). Хлипкий народец эти вифинийцы. Если бы не Рим, Понт давно проглотил бы их с потрохами. Ах, Рим, Рим! Почему бы ему не развязать длительную войну с кем-нибудь лет этак на десять? Тогда бы Понт достиг былого могущества, и спустя десятилетие у Рима не было бы иного выбора, как обратить свои взоры на запад, на заход солнца.

— Гордий! Повелеваю тебе докладывать мне все, что тебе станет известно о действиях Луция Корнелия Суллы. Ничто не должно ускользнуть от твоего внимания. Ясно?

Гордий поежился:

— Слушаюсь, о всемогущий.

— Хорошо! — зевнул Митридат. — Я проголодался.

Но стоило Гордию двинуться вслед за зятем к столу, как Митридат рявкнул:

— Отправляйся в Мазаку! Немедленно! Каппадокия не должна оставаться без царя!

К несчастью Митридата, погода благоприятствовала не ему, а Сулле. При таком снежном покрове Митридат был не в силах провести пятьдесят тысяч солдат через три перевала. Гордий сообщал царю, что Сулла приведет свои войска быстрее. Поэтому, когда пришло новое донесение — о том, что Сулла встал лагерем, не доходя четырехсот стадиев до Мазаки, — Митридат вздохнул с облегчением.

Тем не менее, невзирая на большие потери, он продвигал свою армию через предательские горы. К зятю Тиграну в Армению был послан гонец с вестью о том, что Киликия контролируется римлянами и римский наместник движется с войском в Каппадокию. Тигран известил об этом своих парфянских хозяев и предпочел ждать их приказаний. Встретиться лицом к лицу с римлянами он — что бы ни думал Митридат — не спешил.

Когда царь Понта переправился через реку Галис и расположил новые войска рядом с теми пятьюдесятью тысячами, что уже стояли в Мазаке, Гордий поспешил к нему с ошеломительными новостями:

— Римлянин строит дорогу!

— Дорогу? — удивился царь.

— Да, дорогу через перевал, через Киликийские Ворота, о светлейший.

— Но там есть дорога.

— Да, я знаю!

— Так зачем им еще одна?

— Не понимаю!

После долгого раздумья (во время которого пухлые губы царя двигались взад-вперед, придавая ему сходство с рыбой) Митридат произнес:

— Они любят строить дороги. Видимо, это способ убить время. В конце концов, он пришел сюда гораздо раньше меня.

— Что касается дороги, великий царь… — мягко вставил Неоптолем.

— Что такое?

— Может быть, Сулла улучшает старую дорогу? Чем лучше дорога, тем быстрее передвижение. Поэтому римляне и строят хорошие дороги.

— Но он уже прошел старой дорогой. Зачем же теперь ее перестраивать? — недоумевал Митридат, привыкший полагаться не на качество дорог, а на плети.

— Я полагаю, — терпеливо объяснил Неоптолем, — они решили улучшить дорогу на тот случай, если ею придется воспользоваться еще раз.

Это привело Митридата в бешенство:

— После того как мы выкинем его и его наемников из Каппадокии, я прикажу завалить эту дорогу камнями!

— Великолепно сказано, о светлейший! — поддакнул Гордий.

Царь повернулся, ступил на согнутую спину раба, уселся в седло и пришпорил коня, не дожидаясь своей свиты. Гордий поспешил за ним вослед. Неоптолем остался стоять в недоумении: он никак не мог взять в толк, почему царь, в отличие от него, не признает важности дорог. Оба они были понтийцы, не обучались на чужбине. В действительности Митридат успел повидать даже больше, однако был настолько слеп, что не понимал простейших вещей, для Неоптолема ясных, как день. В то же время другие проблемы царь схватывал быстрее… «Разный тип мышления, — подумал Неоптолем. — Может быть, когда человек делается самодержцем, понятия в его голове смещаются? Ведь он не глуп, мой брат Митридат. Жаль, что он так плохо понимает римлян. И даже не старается понять их по-настоящему. Как научить его видеть очевидное?»

Остановка Митридата в голубом дворце Эзебии Мазаки была недолгой: на следующий день он повел свою стотысячную армию в направлении лагеря Суллы. О дорогах думать там, к счастью, большой надобности не возникало. Местность была ровной, с редкими холмами и торчащими, как башни, туфовыми останцами. Митридат был доволен быстротой передвижения: сто шестьдесят стадиев за день (он бы не поверил, что римская армия, следуя тем же маршрутом, без труда покрыла бы вдвое большее расстояние).

Но Сулла и не думал двигать войска. Он стоял лагерем посреди широкой плоской равнины и занимался строительством укреплений, хотя лес для этого приходилось добывать в горах. Поэтому, когда враг оказался в пределах видимости, взору Митридата предстало квадратное сооружение площадью в два квадратных стадия, окруженное мощными валами с трехметровым частоколом из заостренных бревен и тремя рвами, полными воды, через которые, как доложили лазутчики, были перекинуты четыре моста, ведущие к четырем воротам в центре каждой стены.