Бита за Рим (Венец из трав) - Маккалоу Колин. Страница 93

— Ликийский?..

— У нас на третьем этаже поселилась ликийская семья. А дети ходят, где им заблагорассудится, не говоря уже о том, что чужеземные слова они подхватывают с той же легкостью, что камешки на морском берегу. До этого я и не знала, что у ликийцев есть свой язык, причем страшно древний.

— У вас с Гаем Юлием были сильные разногласия?

— Достаточно сильные, — сжала губы она.

— И все это усугублялось тем, что ты умеешь постоять за себя совсем не по-женски, как это не принято в Риме? — предположил Сулла, в памяти которого еще свежа была расправа, учиненная им над дочерью за то, что та пыталась вести себя именно таким образом.

Однако Аврелия была Аврелией. Ее невозможно мерить чужими мерками — столь сильны были ее чары. О ее своенравии говорили повсюду скорее с восхищением, чем с осуждением.

— Да, я сумела отстоять свою правоту. Да так, что муж оказался посрамленным. — Она вдруг опечалилась. — И это-то самое худшее, Луций Корнелий, надеюсь, ты понимаешь? Ни один мужчина его положения не может терпеть, чтобы жена одерживала над ним верх. Поэтому он изобразил полное отсутствие ко мне интереса и не желает даже реванша, несмотря на все мои попытки расшевелить его. О боги!..

— Он разлюбил тебя?

— Не думаю, хотя и хотела бы этого. Это намного облегчило бы ему пребывание здесь.

— Значит, теперь ты ходишь в тоге победителя…

— Боюсь, что да.

— Тебе следовало родиться мужчиной, Аврелия, — умудренно кивнул он. — Никогда еще так ясно я этого не осознавал.

— Ты прав, Луций Корнелий.

— Теперь он был рад отправиться в Азию, а ты после его отъезда вздохнула с облегчением?

— Ты опять прав.

Разговор перескочил на приключения Суллы во время путешествия на Восток. При этом у него объявился еще один благодарный слушатель: юный Цезарь пристроился на кушетке за спиной у матери и жадно слушал рассказы о встречах гостя с Митридатом, Тиграном и парфянскими послами.

Мальчику должно было скоро исполниться девять лет. Сулла не мог оторвать взора от его красивого лица, столь похожего на юного Суллу — и в то же время совершенно не похожего. Юный Цезарь вышел из возраста, когда без конца задают вопросы, и уже умел внимательно и вдумчиво слушать. Он неподвижно сидел, приникнув к матери, глаза его сияли, губы были приоткрыты, а на лице отражался быстрый, переменчивый бег его мыслей.

Когда Луций Корнелий Сулла закончил свое повествование, мальчик принялся расспрашивать его, обнаруживая в своих вопросах большую проницательность, чем Скавр, и большую осведомленность, чем Марий, не говоря уже об интересе, которого у него оказалось больше, чем у них двоих, вместе взятых. «Откуда он может во всем этом разбираться?» — спрашивал себя Сулла, разговаривая с девятилетним мальчишкой так, как говорил бы со Скавром и Марием. Заинтригованный, он наконец сам решил в свою очередь спросить юного Цезаря:

— Как ты полагаешь, что последует?

— Война с Митридатом Понтийским и Тиграном, — не раздумывая ответил тот.

— А почему не с парфянами?

— Нет, с ними войны еще долго не будет. Но если мы победим Понт и Армению, то эти страны окажутся в нашем лагере, и тогда парфяне обеспокоятся, как сейчас Митридат и Тигран.

— Абсолютно верно, юный Цезарь, — кивнул Луций Корнелий.

Они проговорили так еще с час, после чего Сулла встал и откланялся, потрепав на прощание своего малолетнего собеседника по голове. Аврелия проводила гостя до двери, по пути дав знак Евтиху, чтобы тот вел детей спать.

— Как твои домашние? — спросила она, когда он уже открыл дверь в ночь, которая до сих пор бурлила людьми.

— Сулла-младший лежит с сильной простудой, а у Корнелии с лицом не в порядке…

— Насчет простуды понятно, а что случилось с девочкой?

— Я ее избил.

— Понятно. И за что же?

— Они с молодым Марием, видишь ли, вздумали пожениться, а я уже обещал ее выдать за сына Квинта Помпея Руфа. И она решила доказать свою независимость, уморив себя голодом.

— Ecastor!.. Думаю, бедная девочка даже не знала об усилиях, которые предпринимала для этого ее мать?

— Не знала.

— Но теперь-то знает?

— Разумеется.

— Что ж… я немного знакома с молодым человеком, о котором ты говоришь, и уверена, что она с ним будет много счастливее, чем с Марием-младшим.

— Я считаю точно так же! — рассмеялся Сулла.

— А что Гай Марий?

— Он тоже не желает для своего отпрыска этого брака. Он прочит Марию-младшему дочку Сцеволы.

— Он получит ее для сына без больших сложностей, — рассудила Аврелия и поприветствовала какую-то подошедшую к ним женщину: — Ave, Турпилия!

Женщина, похоже, хотела переговорить с Аврелией. Сулла воспользовался этим, чтобы окончательно откланяться, предоставив женщинам беседовать друг с другом, и растаял в темноте. Он не боялся в одиночку разгуливать ночью по этим местам. Аврелия тоже не беспокоилась за него. Единственное, что ей показалось странным, — это то, что вместо того, чтобы спускаться вниз, к Форуму и Палатинскому холму, он направился вверх по улице Патрициев. Направлялся же Сулла к дому Цензорина, который проживал в респектабельном районе, населенном всадниками. Но все же не настолько респектабельном, чтобы жители его могли позволить себе носить дорогие изумрудные линзы.

Привратник в доме Цензорина поначалу не хотел его впускать, но Сулла умел обращаться с этой породой людей. Он так свирепо глянул на того, что в голове слуги словно бы щелкнула какая-то задвижка, и он машинально распахнул дверь перед грозным гостем. Все с той же угрожающей улыбкой на лице Сулла прошел по узкому коридору в гостиную и остановился, озираясь по сторонам. Слуга же поспешил на поиски хозяина.

Жилище Цензорина выглядело изнутри очень мило. Фрески на стенах были совсем свежие и изображали — в новомодном стиле, в красных тонах — мифологические сцены с Агамемноном и Ахиллом. Изображение обрамляли расписные темно-зеленые панели с нарисованными на них агатами. Пол был выложен цветной мозаикой. Темно-лиловые занавеси явно происходили из Тира, а кушетки были устланы прекрасными, шитыми золотом покрывалами ручной работы. Вовсе недурно для среднего представителя сословия всадников.

— Чего тебе угодно? — раздался резкий голос Цензорина, который выскочил из внутренних помещений, возмущенный вторжением чужака и недосмотром слуги.

— Мне нужен твой изумруд, — спокойно отозвался Сулла.

— Мой… что?

— Ты прекрасно слышал, Цензорин. Изумруд, данный тебе посланцами Митридата Понтийского.

— Митридата Понтийского? Я не знаю, о чем ты. У меня нет никакого изумруда!

— Врешь, есть! Отдай его мне!

У Цензорина в горле словно застрял ком, лицо побагровело, затем побелело.

— Давай сюда изумруд, ну!

— Ты получишь от меня только приговор и ссылку!

Не успел Цензорин шевельнуться, как Сулла шагнул к нему вплотную и положил руки ему на плечи. Со стороны могло показаться, что они слились в любовном объятии. Однако руки Суллы вовсе не были руками любовника: словно стальные клещи они впились в плоть противника, терзая ее.

— Послушай, презренный червь, — вновь заговорил Сулла спокойно, почти любовно. — Мне случалось убивать и гораздо более достойных противников, чем ты. Не смей являться в суд, а не то тебе конец. Я не шучу. Сними свои смехотворные обвинения, иначе ты будешь мертвее легендарного Геракла. Мертвее, чем женщина со свернутой шеей под скалами Цирцей. Мертвее, чем тысяча зарубленных германцев. Мертвее любого, кто вздумает мне угрожать. Мертвее Митридата, которого я тоже убью, если решу, что так надо. Можешь передать это ему при встрече. Он поверит. Он помнит, как убегал, поджавши хвост, из Каппадокии, когда я велел ему убираться. Потому что он знал, что я не шучу. И ты это тоже теперь знаешь, верно?

Цензорин ничего не ответил и даже не пытался освободиться от железной хватки страшного гостя. Неподвижный, почти окаменевший, с судорожно вырывающимся из груди дыханием, он в упор глядел в лицо Суллы, точно видел его впервые, и не знал, что же ему делать. Рука гостя скользнула ему под тунику, где нащупала предмет, привязанный к концу длинного ремешка. Вторая рука нырнула еще ниже и впилась Цензорину в мошонку. Тот завизжал, как собака, через которую переехала повозка. Пальцы Суллы порвали ремешок, словно нитку. Он сжал в ладони драгоценный камень, вынул его и сунул себе в тогу. На визг хозяина дома никто не прибежал. Сулла повернулся и направился к выходу.