Арестант - Константинов Андрей Дмитриевич. Страница 65

— Но я же… вы же…

— Не ной! — резко оборвал Чайковский. — Я же, мы же, ты же… Не ной. Ты влетел в говно по самое некуда, а я тебя оттуда вытащил. Понял?

Батонов кивнул. Вид у него был не очень. А Чайковский достал сигареты, угостил журналиста, закурил сам и продолжил:

— Сейчас тебя освободят. Для своих барбосов-корешков придумай какую-нибудь легенду, где шлялся сутки… Впрочем, не надо, лучше скажи правду: мол, повязали менты с дурью. Сутки помурыжили и отпустили под подписку. Но ты держался как партизан, никого не сдал, по твоему же выражению.

— А если не поверят?

— Куда денутся? Поверят… Можешь даже сказать, что ты подмазал ментов. Понял?

Батонов снова кивнул. Чайковский еще немного проинструктировал довольно-таки кислого Вову, подбодрил и предложил даже подбросить домой. Но журналист отказался.

— Я думаю, Владимир Николаевич, мы станем друзьями, — сказал Чайковский в заключение. — Ты не думай, что это пустое. Я ведь во многих вопросах могу помочь. С нормальным ментом дружить полезно… Многие сами к нам приходят. Вот так, Володя.

А потом захмелевший Батонов сидел в забегаловке. И думал: как жить дальше? Водка несколько сняла напряжение, все стало казаться не таким уж и мрачным. Склонность к театральщине даже подтолкнула к сравнению себя с Азефом [39].

Когда денег почти не осталось, Вовец поехал домой, к маман. К Савостьянову показываться не хотелось. У маман, как всегда, оказался очередной трахаль. И, как всегда, был он вдвое моложе маман. Но Вовца это нисколько не интересовало. Главное, что родительница расплатилась за такси и дала выпить. Батонов принял сто пятьдесят граммов виски и уснул в гостиной.

Пробуждение на следующий день было тяжелым. И в физическом, и в моральном смысле. Пришлось будить маман: дай опохмелиться. Старая потаскуха поворчала: моветон, мол, Владимир, но дала. В этот день Вова снова нажрался.

В ближайшее время журналист Владимир Николаевич Батонов станет агентом майора Чайковского. Очень быстро он поймет, что романтики в этом мало, а нервотрепки полно.

Майор Чайковский отзвонился полковнику Тихорецкому и доложил, что компромат на журналиста Обнорского у него есть. Перед майором действительно лежала казенная бумага с незамысловатым названием «Отдельное поручение». Поручений, собственно, было три.

Я, следователь Смольнинского РУВД, ст. лейтенант Крановой В.Г., рассмотрев материалы уголовного дела N… по ст. 224 УК РФ в отношении гр. Батонова В. Н., считаю целесообразным провести обыск в квартире гр…

Одно из поручений предписывало ст. о/у Чайковскому В.Ф. провести обыск на квартире гр. Обнорского А.В. Дело оставалось за малым — в течение двадцати четырех часов подписать в прокуратуре постановление на обыск. Для маскировки своего конкретного интереса к Обнорскому майор прицепил к делу еще двух человек. Те-то определенно баловались наркотой, и с ними все было просто. А вот Обнорский… ну, проведешь у него обыск. А если пустышка? Требовалось подстраховаться…

Чайковский кратко изложил ситуацию полковнику.

— Так мне что, учить тебя, что делать? — недовольно сказал Тихорецкий. Майор начал сердиться: мало того, что он и так уже подготовил почву для отправки нормального человека в пасть Гувду, так теперь от него еще и требуют подложить в квартиру вещественное доказательство вины. Чайковский отнюдь не был святым, закон за годы работы нарушал многократно. Но, как правило, для пользы дела. Теперь от него требовали сделать это ради каких-то непонятных интересов Тихорецкого. «Я подл, но в меру», — говорил о себе майор иногда в подпитии.

— Учить меня не надо, — довольно резко сказал он. — А делать ЭТОГО я не буду.

— Ладно, — ответил полковник миролюбиво, — не заводись.

Он уже понял, что несколько перегнул.

— Не заводись, Витя… Решим проблему. После окончания разговора с Чайковским полковник походил по кабинету, в задумчивости потирая подбородок. Потом принял решение и позвонил господину Наумову.

Андрей Обнорский чувствовал себя очень скверно. Все события последних суток, обрушившийся на него шквал дурных прозрений — козырек у станции метро, гибель парома и, наконец, покушение на Никиту — начисто выбили из колеи.

С козырьком на Сенной было все неясно… Предотвратить гибель «Эстонии» он тоже, разумеется, не мог. Но Никита! В случае с Никитой он оплошал. Ведь можно было что-то сделать? Наверняка можно! В конце концов, следовало переговорить с кем-нибудь из пятнадцатого отдела. С Вадимом Резаковым, например… Или попробовать самому вычислить убийцу. Теперь Андрей был уверен, что если бы он покрутился возле дома Кудасова, то смог бы обнаружить снайпера, почувствовать его…

Обнорский ехал домой с проспекта Культуры, из госпиталя Управления МВД, и корил себя за бездеятельность. Видимо, в чем-то он преувеличивал, но чувство вины было очень сильным, обжигало, давило.

С Никитой ему удалось увидеться мельком. В госпитале у подполковника было полно народу: из прокуратуры, УСБ, ФСК, РУОП. Люди все серьезные, привыкшие к самоконтролю. Но из-под профессиональной невозмутимости пробивалась некоторая нервозность. Еще бы — покушение на жизнь подполковника РУОП! Такого в Питере до сих пор не было. Вспоминался случай из девяносто второго года. Тогда неустановленный преступник произвел выстрел в окно народного судьи. Однако сопоставлять эти два события нельзя: судью явно хотели предупредить, но не убивать. А Кудасов остался жив случайно.

Для сотрудников ФСК и УСБ ситуация осложнялась тем обстоятельством, что накануне они получили информацию о готовящемся покушении. Звонил аноним. А сам Кудасов категорически опроверг существование какой-либо опасности… Если бы выстрел не прозвучал, звоночек можно было бы считать шуткой или выходкой психически больного человека. Но он прозвучал!

Ранение у подполковника, к счастью, оказалось легким — пуля по касательной задела голову, сорвала клок волос, кожу и слегка оцарапала череп. Последствия — неопасная контузия и психологический шок. Рикошетом пуля попала в голову спутницы Кудасова. Тоже, кстати, сотруднице пятнадцатого отдела РУОП. И здесь, к счастью, все обошлось относительно благополучно — ранение не представляло опасности для жизни. Но, как сказали врачи, останется шрам длиной сантиметров семь — от левого глаза к виску.

Благополучно-то оно благополучно. Но покушение на подполковника РУОП — случай далеко не рядовой. О нем немедленно сообщили в Москву, министру МВД Ерину.

Итак, поговорить Андрею и Никите удалось всего около минуты. При этом Кудасов очень странно на Обнорского смотрел. Очень странно он смотрел. Двое присутствовавших в палате мужчин в штатском тоже почувствовали какую-то недосказанность в их разговоре. Андрей ощущал их тщательно скрываемый интерес. Впрочем, никаких вопросов ему не задавали. Ушел Обнорский довольно быстро: к Кудасову приехал первый заместитель начальника ГУВД полковник Тихорецкий, и Андрея попросили уйти. С полковником Андрей столкнулся в дверях. Тихорецкий быстро и остро посмотрел Обнорскому в глаза. Что-то угрожающее было в этом взгляде, но что именно, Андрей не понял, он был сильно подавлен. Пожалуй, не меньше, чем Никита.

Обнорский ехал домой. Радио в «Ниве» передавало новости. Из международных отмечались катастрофа парома «Эстония» и визит президента РФ Ельцина в Соединенные Штаты. Из местных — покушение на Никиту. Андрей решил, что на работу он сегодня не поедет. Какая, к черту, работа?!

Он ехал по дождливому городу с почти голыми деревьями и готов был выть от тоски и одиночества. Он не замечал патрулей на улицах, которые тормозили навороченные тачки. Менты в бронежилетах, с автоматами, обращались с пассажирами иномарок очень грубо. Их ставили враскоряку около машин, обыскивали, бесцеремонно выворачивая карманы и обшаривая салоны иномарок. Выстрел на Петроградской обозлил всю питерскую милицию. Пассажиры досматриваемых автомобилей даже не пытались возмущаться, понимали — не тот момент. Менты — особенно ОМОН и СОБР — и так-то не шибко церемонятся, а уж после покушения на их товарища и говорить нечего.