Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон. Страница 18

– Кто Ты?!

Разве что забывали добавлять: "Поведай, о ликом ужасный!.." – потому что мы не были людьми и плохо умели ужасаться.

– Я возвращаюсь на Курукшетру, отец, – Арджуна бережно отстранил мои руки и направился к колеснице.

При виде хозяина четверка его белых коней прекратила жевать и, как по команде, уставилась на Арджуну. Он потрепал ближайшего по холке и принялся возиться с упряжью.

Я, думая о своем, последовал за ним.

Колесница Арджуны была обычной, легкой, с тремя дышлами: к двум боковым припрягалось по одному коню, и к переднему – двое. Обезьяна на знамени тихонько зарычала, приветствуя Индру, я кивнул и погладил древко стяга.

– Обруч на тривене [22] скоро даст трещину, – машинально сказал я Арджуне. – Вели перед боем заменить. Неровен час – лопнет…

Серые глаза моего сына вдруг наполнились сапфировым блеском, и мне почудилось: утро, Обитель, и Матали изумленно глядит на своего Владыку.

Сговорились они, что ли?!

– Ты… отец, ты…

– Что – я?! Опять моргаю?! Или рога прорастают?!

– Ты никогда раньше не разбирался в колесничном деле, отец! Говорил: на это есть возницы…

– А откуда тогда я знаю, что обруч твоей тривены продержится еще в лучшем случае день?!

Арджуна пожал плечами и прыгнул в "гнездо".

– Ты вернешься и продолжишь сражаться? – бросил я ему в спину. – После всего – ты продолжишь?!

– Я кшатрий, отец, – просто ответил мой взрослый сын. – Я не могу иначе.

Он медлил, молчал, потряхивал поводьями, и я наконец понял: Арджуна ждет, чтобы я, как старший, позволил ему удалиться.

– Да сопутствует тебе удача, мальчик…

Он кивнул; и грохот колес спугнул мышиного оленька.

– Ты кшатрий, – тихо сказал я. – Ты – кшатрий. А я – Индра. И я тоже не могу иначе. Теперь – не могу.

Если б я еще сам понимал, что имею в виду…

Прежде чем покинуть Пхалаку, я должен был сделать последнее.

Вскинув руку к небу, я заставил синь над головой нахмуриться; и почти сразу ветвистая молния о девяти зубцах ударила в забытый всеми труп ракшаса.

Иного погребального костра я не мог ему предоставить.

"Возродится брахманом, – вспомнил я слова Арджуны. – Обители не обещаю, коров тоже, но брахманом – наверняка."

– Будет и обитель, – вслух добавил я. – Обещаю.

И легконогий ветер пробежался по ветвям, стряхивая наземь редкие слезы.

Влага шипела, падая на пепелище.

Рядами, значит, вступают? С песнями, надо полагать, с приветственными кликами?! Колесницы борт о борт, слоны бок о бок; обозы, видимо, бык о бык?! И как прикажете это понимать? Так, что всемилостивый и любвеобильный Господь Кришна имеет честь вкушать те тысячи и миллионы воинов, что погибли и продолжают гибнуть сейчас на Курукшетре?!

Отрыжка не мучит?!

С другой стороны: ну не мог же он ВСЕМ им спеть Песнь Господа! Горло вздуется! Хотя… хотя ВСЕМ ее петь и не было нужды.

Война – долг кшатрия.

Но если допустить, что в оскаленной пасти самозванного Господа рядами исчезают как раз без вести пропавшие души, которых обыскались в моих мирах и в Преисподней у милейшего Ямы…

Единственное слово приходило мне на ум: невозможно! Для меня и Ямы, для Шивы и Брахмы, для Упендры и его смертной аватары – невозможно!

"Но куда же тогда все эти душеньки деваются?" – в сотый раз задал я себе вопрос.

Ответ был где-то рядом, прыгал на одной ножке и, дразнясь, показывал язык. Но в руки не давался. Все-таки гнилое это дело для Владыки Богов – загадки распутывать! Наш кураж – брови хмурить, молниями громыхать, да с врагами молодецкими играми тешиться; зато думать…

Со Словоблудом, что ли, посоветоваться?

Однако на душе было мерзко. Возвращаться в Обитель не хотелось, и видеть никого не хотелось, в том числе и Наставника – потом, потом! Как там сказал Словоблуд? Взрослею? Значит, взрослею! Действительно, хорош Владыка: чуть припекло – сразу за советом бежит! А самому – слабо, Могучий?!.

Будем учиться думать.

Прямо сейчас.

Так. Случившийся кавардак краем связан с Великой Битвой на Поле Куру. Приняли, пошли дальше. Внешне все младенцу понятно: двоюродные братья со товарищи, Пандавы и Кауравы, рвут по-братски друг другу глотки за престол Лунной династии. Яснее некуда. Если забыть, что поначалу никто не хотел этой войны! Сплошные переговоры, уступки, посольства табунами… И, если мне не изменяет память, в мутной водичке изрядно преуспел наш друг Черный Баламут. И вашим, и нашим, и себя не обделил. Правда, Господом, вроде бы, не назывался… Эх, проморгал я свару во Втором мире! Машу кулаками после драки! А тогда – ставки заключали: какому послу чего ответят, кто сколько войск соберет, кто воеводой станет…

Вот смеху будет: явлюсь я сейчас на Курукшетру в блеске и славе, пришибу ваджрой самозванца-Баламута на глазах обеих армий – а оно возьмет и ничего не изменится! Ну просто ничегошеньки! Зато потом завалится в Обитель братец Вишну, Опекун Мира, злой до чрезвычайности, верхом на Проглоте…

Кто тогда в дураках останется?

Отгадайте с трех раз!

Упустили время-времечко! Повернуть бы вспять лет на тридцать-сорок, а то и на все сто; повернуть, разобраться лично, с чего началось, кто стоял за углом, кто рвался в первые ряды… Ведь это не просто тысячи тысяч смертных воинов ложатся сейчас пластом на Поле Куру! Обернуться, пойти против течения, достучаться! Ах, время, Кала-Время!..

– Ты звал меня?

Я вздрогнул, выкарабкиваясь из болота раздумий, и поспешно обернулся.

Не сожженный ли ракшас, торопясь в брахманы, решил возродиться раньше срока?!

На этот раз я узнал ее сразу. Голубоглазая Кала-Время в бледно-желтом сари. С треснувшим кувшином – только не на голове, как в Обители, а на плече.

– Ты звал меня, Владыка? – грустная, едва заметная улыбка тронула ее губы.

– Да… наверное, – видимо, забывшись, последние мысли я произнес вслух. – Как ты здесь оказалась?

– Я живу здесь, Владыка.

– В Пхалаке?!

– И в Пхалаке тоже. Разве могла покорная служанка не откликнуться на зов Миродержца Востока?

По-моему, улыбка Калы сделалась лукавой, но утверждать не возьмусь. О, эти бесчисленные оттенки и полутона женских улыбок!..

– Пойдем, Владыка. Моя хижина совсем рядом. Ты устал и расстроен; не надо быть богиней, чтобы увидеть это. Отдохни и не откажись разделить со мной трапезу.

– Не откажусь, Кала…

И тропинка повела нас прочь от Поля Куру, оставляя за спиной битву, смерть, тайну исчезающих душ и… и моего сына.

Что ж, Арджуна – мужчина. Каких мало. Каких вообще нет.

Не Обезьянознаменному держаться за край отцовского дхоти.

Пусть сам о себе заботится.

По дороге (а шли мы действительно недолго) я обратил внимание на изменения, которые за полдня, с момента утренней встречи, произошли с Калой. Заметил потому, что сама Кала усердно пыталась их скрыть. Во-первых, походка женщины стала тяжелее и скованней, самую малость, что всегда выпирает больше, нежели откровенная хромота; кроме того, на обнаженных руках и левом плече проступили пятна, подобные тем, что появляются у беременных. Апсары в тягости вечно прятались по закуткам, пока не подходил срок разрешения от бремени…

Во-вторых – кувшин.

Капли из него падали на землю заметно реже, чем утром.

Я ожидал увидеть что угодно, но не классический ашрам [23]: хижина в форме пчелиного улья, стены из переплетенного лианами бамбука, полусферическая крыша выложена пальмовыми листьями в десяток слоев, приоткрытая дверь, порожек укреплен глиной… Вокруг – покосившаяся ограда: три горизонтальных ряда брусьев вставлены в гнезда столбов. Сверху – массивная балка. Сама она эту громадину тащила, что ли?!