Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон. Страница 29
Вот ведь какая интересная штука – язык! Не тот, что во рту без костей полощется, хотя и он тоже, а тот, который вообще… Ведь скажи: "Дурень-в-Рванье" – так за это и по морде схлопотать недолго! Скажи: "Дурак-Оборванец" – финик манго не кислее! Обидно. И звучит гнусно.
А скажи: Дурвасас!
Добавь: мудрый Дурвасас! многоопытный Дурвасас! великий Дурвасас!..
Тот же Дурень-в-Рванье, прежний Дурак-Оборванец, зато как звучит!
Благородно…
Только кто он такой, этот Дуре… прошу прощения, этот Дурвасас, что перед ним надо брюхом землю тереть?!
На некоторое время прием удовлетворил Дурвасаса. Он уселся прямо на одну из выжженных проплешин и начал распаковывать походную суму. На свет появились: десяток плотно завязаных мешочков из дерюги, где что-то (кто-то?!) подозрительно копошилось; отполированная до блеска берцовая кость; связка бубенцов – медных, бронзовых, серебряных и один, кажется, даже золотой; дощечки для добывания огня; пара браслетов тонкой работы, украшенных крупными сердоликами; и под занавес – некий предмет, тщательно завернутый в сальные тряпки. Подвижник, сопя, принялся возиться с тряпьем, и вскоре взорам собравшихся явилась ритуальная чаша, искусно выполненная из обрезанного сверху человеческого черепа.
Дурвасас придирчиво осмотрел чашу, затем – найденную голову, снова чашу… и наконец положил их рядом, по-птичьи склонив косматую башку на бок.
– Новая будет лучше! – с уверенностью сообщил он зрителям.
И для убедительности плюнул на новую заготовку.
– Ты абсолютно прав, мудрый Дурвасас! – поспешил согласиться Брихас. – Кроме того, в новую чашу войдет заметно больше молока… (подвижник скривился) или сомы… (подвижник задумался) или хмельной гауды из самой лучшей патоки во всем Трехмирье! (Дурвасас удовлетворенно кивнул.) И ты сможешь совершать куда более внушительные возлияния!
– Что да, то да! – самодовольно подтвердил Дурвасас. – Возлияний, мой сладкоуст, никогда не бывает слишком много! Их бывает или мало, или очень мало! Что весьма прискорбно. Особенно если учесть, что быстры, как волны, дни нашей жизни… Кстати, а не совершить ли нам?
Не договорив, подвижник проворно запустил руку в суму и выудил оттуда здоровенную глиняную бутыль. Сетка из тонких высушенных лоз искусно оплетала тело бутыли – и оставалось загадкой, как сей достойный сосуд уместился в небольшой на вид котомке.
– Совершим! – твердо заявил светоч аскетов.
И все, включая Гангу, которая озабоченно косилась на спящего сына, уселись вокруг Дурвасаса и начали возносить предписанные молитвы.
Воспевался и прославлялся исключительно: Владыка нежити, Горец, Господин Тварей, Капардин – Носящий Капарду (прическу узлом в форме раковины), Синешеий, Столпник, Усмиритель, Стрелок-убийца..
Короче, для единождырожденных и недоношенных: Шива воспевался, божественный Разрушитель!
Когда с этим важным делом было покончено, Дурвасас наполнил до краев ритуальную чашу, изрядно отхлебнул сам, затем передал зловещий сосуд доброму Раме-с-Топором. После того, как чаша обошла круг и опустела, головорез-череполюб с сожалением потряс заметно полегчавшую бутыль и начал складывать все свое хозяйство обратно в суму.
Сума покорно терпела.
– Кстати, а это кто там дрыхнет? – заинтересовался подвижник между делом. – Помер? Если помер, почему мне не доложили?! Мало ли, коленка там или ребер связочка… Арий? Или дравид?! Люблю дравидов, у них зубы крупнее…
Дурвасас присмотрелся и с сожалением хмыкнул:
– Нет, таки дрыхнет! Ишь, оголец…
– Это мой сын Гангея, – тихо ответила богиня.
– Сын – это хорошо, – одобрил Дурвасас. – Надеюсь, вырастет настоящим мужиком. Вроде этого красавца, – и ткнул грязным пальцем в Парашураму.
Рама-с-Топором раскраснелся девицей нецелованной и потупил взгляд.
– Ну ладно, засиделся я тут с вами, – подвижник резво вскочил на ноги и подхватил с земли приглянувшуюся ему голову. – Знаете, сколько времени уйдет, чтоб из этой башки приличную чашу сделать?! О-о! Потрудимся, брахманы! Так что костер вы без меня жгите!
И Дурвасас, приплясывая, стуча черепами и размахивая на ходу будущей чашей, пересек поляну и нырнул в кусты – туда, откуда появился.
Словоблуд выждал некоторое время, прислушиваясь, и наконец шумно перевел дух.
– И не надоест ему?! – пробормотал мудрец, ни к кому конкретно не обращаясь. – Все Трехмирье прекрасно знает, что он такой же Дурвасас, как я – грозный змей Шеша о тысяче голов! Все знают, один он не знает, что все знают! А попробуй только заикнись, когда он в этом дурацком облике: славься вовеки, Шива-Разрушитель, светоч Троицы! Хорошо еще, если просто разгневается – а то ведь пришибет сгоряча!
– Развлекается он так, – мрачно заметил Ушанас, утирая пот со лба. – Сколько лет уж терпеть приходится!
– Да ладно вам ворчать, Наставники! – вмешался добрый Рама-с-Топором без особого уважения к собеседникам. – Надо ведь и великому Шиве когда-то душой отдохнуть! Не все ж разрушать! Да и не без своего интереса он сюда приходил…
– А что, я заснул? – раздался позади звонкий мальчишеский голос.
И юный Гангея, как ни в чем не бывало, подбежал к отшельнику и небесным Наставникам.
– Здоров ты дрыхнуть, приятель, – задумчиво буркнул аскет.
Ганга на всякий случай придвинулась ближе к сыну.
Но, похоже, зря.
– Дядя Рама, дядя Рама! – запрыгал Гангея вокруг Рамы-с-Топором. – А я вот чего знаю! У тебя такая штука есть… штука такая… которая небо трескает! И грохочет: бах, бах, бабах!
– Есть, – неожиданно улыбнулся аскет.
– А ты мне покажешь?!
– Покажу. Вон, смотри, – Рама махнул рукой в сторону уцелевшего платана, возле которого стоял массивный боевой лук в рост человека.
Рядом валялся кожаный колчан со стрелами, на две трети опустошенный.
Гангея радостно бросился к дереву, но на середине дороги остановился.
– Дядя Рама, это же просто лук, а не… бах, бах!
– А как ты себе эту штуку представляешь? – хитро сощурился Рама-с-Топором.
В этот момент он действительно выглядел почти что добрым.
– Ну… большая такая, медная… или железная! Иначе как бы она так бабахала?!
– Действительно, малыш, как бы она бабахала… – тихо, словно обращаясь к самому себе, произнес аскет.
И повернулся к Ганге.
– Я возьму твоего сына в ученики, – до сих пор улыбаясь, сказал Рама-с-Топором. – В конце концов, должен же кто-то объяснить ребенку, как бабахает Прадарана!
На обратном пути, там, где четверых путников уже останавливал Юпакша-полукровка – троих остановили глаза.
Нет, кроме глаз было еще много всякого. Больше, чем хотелось бы. Но издалека, в силу чудовищной майи-иллюзии, просматривался не силуэт, не тело – именно они.
Над тропой висели орехами-миндалинами: чуть припухшие веки, вороные стрелы ресниц, испещренный кровяными прожилками белок – и неистовая, чудовищная зелень радужной оболочки без зрачков.
Бирюза такого цвета называется у ювелиров "мертвой".
И носить украшения с "мертвой бирюзой" рекомендуется лишь сильным духом мужчинам; остальным – опасно.
Если приблизиться вплотную, если вглядеться: становилось ясно, что редкостная бирюза насквозь пронизана золотистыми искрами, засеяна драгоценной пыльцой…
Но мало кто в Трехмирье заглядывал в глаза Шивы-Разрушителя.
В три глаза Шивы.
…ноги стали ватными, и идти было трудно.
А стоять – нельзя.
– Жених! – еле слышно бормотнул Словоблуд, преодолевая сопротивление первого шага, и в глухом старческом голосе вспорхнула радость.
– Жених? – Наставник мятежников-асуров смахнул слезы, глянул искоса, еще раз смахнул слезы; и только кивнул, ускорив движение.
Оба знали: Шива является разрушать в устрашающем облике двенадцатирукого Клыкача, иногда – оскаленным Самодержцем о шести руках; но не было случая, чтобы Шива-Жених причинил вред кому бы то ни было.