Жизнь, учения и изречения знаменитых философов - Лаэртский Диоген. Страница 43

Аркесилай, сын Севфа (или Скифа, по словам Аполлодора в III книге "Хронологии"), из Питаны в Эолиде. Он был зачинателем Средней академии; он первый стал воздерживаться от высказываний при противоречивости суждений, первый стал рассматривать вопросы с обеих сторон, первый сдвинул с места учение, завещанное Платоном, вопросами и ответами внеся в него больше спора. [335] К Крантору он попал вот каким образом. Он был четвертым среди братьев, а было их двое от одного отца и двое от одной матери; старшего по матери звали Пилад, а старшего по отцу — Мерей, он-то и был его опекуном. До отъезда своего в Афины он учился у математика Автолика, своего земляка, и сопровождал его в Сарды; потом учился у Ксанфа, афинского музыканта; потом слушал Феофраста и наконец перешел в Академию к Крантору. Упомянутый брат его, Мерей, побуждал его к риторике, но он остался предан философии. Крантор в него влюбился и спросил его словами из «Андромеды» Еврипида: [336] — О дева, наградишь ли за спасенье? а он ответил: — Бери меня — рабой или женой! С этих пор они жили вместе; а Феофраст, огорченный, сказал будто бы так: "Что за пригожий и ретивый мальчик сбежал от моих разговоров!" В самом деле, Аркесилай не только был несокрушим в доводах и легок на писательство, но и слагал стихи. Известна такая его эпиграмма в честь Аттала: Славен оружьем Пергам, но не только он славен оружьем! Славен и бегом коней возле Алфеевых струй, И прореку — если смертным дано провидеть судьбину — Станет еще он славней в песнях грядущих певцов. [337] И такая — о Менодоре, любимце Евгама, Аркесилаева товарища по занятиям: Как далеко от фригийской земли, от твоей Фиатиры Как далеко ты лежишь, о Каданид Менодор! Но к Ахеронту для нас одинаково меряны тропы, Древнее слово гласит: путь несказанный един, Здесь тебе ставит Евгам сей памятник, издали видный, Ибо любил он тебя более прочих рабов. [338] Выше всех поэтов он ценил Гомера: всякий раз, отходя ко сну, он читал что-нибудь из него, а если хотелось, читал и поутру, говоря, что отправляется к своему любимому. Пиндара он также почитал великим в его полнозвучности и богатстве слов и речений. А в молодости он изучал и описывал Иона. Слушал он и уроки геометра Гиппоника; это был ленивый зевака, но в науке своей весьма искушенный, так что Аркесилай шутя говорил, что геометрия залетает к нему прямо в зевающий рот. А когда тот повредился в уме, то Аркесилай взял его в свой дом и ходил за ним, пока он не поправился. Школу он принял после кончины Кратета, когда некий Сократил уступил ему это главенство. Книг он (как утверждают некоторые) в силу своего воздержания от всяких суждений [339] не писал вовсе; другие же говорят, будто его видели за правкой каких-то сочинений, которые он то ли издал, то ли сжег. Платоном он, по-видимому, восхищался и имел у себя его книги. Впрочем, и Пиррона он брал за образец, и диалектике был предан, и эретрийскими рассуждениями владел — оттого-то Аристон и сказал о нем: Ликом Платон и задом Пиррон, Диодор серединой; [340] а Тимон сказал так: В сердце имея своем тяжелый свинйц Менедема, К туше Пиррона он прянет, помчится бегом к Диодору [341] и, немного погодя, вывел его с такими словами: Путь к Пиррону держу, к кривому плыву Диодору. В речах он был сжат, сводил все к исходным положениям, любил четко различать слова, умел говорить колкости и насмешки; поэтому тот же Тимон говорит о нем так: В мыслях своих замесив попреками льстивые речи… [342] Например, он воскликнул, когда очень молодой человек стал рассуждать слишком задорно: "Неужели никто не обставит его в бабки?" Когда человек, слывший женоподобным, утверждал перед ним, что не видит разницы между большим и меньшим, он спросил: "И нутром ты не чувствуешь разницы между штукой в десять пальцев и в шесть пальцев?" Некий Гемон Хиосский, безобразный лицом, но мнивший себя красавцем и щеголявший в тонких тканях, заявил было, что истинный мудрец никогда не влюбится. "Даже в такого красавца и щеголя, как ты?" спросил Аркесилай. А когда развратник, намекая на Аркесилаеву величавость, сказал ему: — Спросить тебя, царица, иль смолчать? то Аркесилай откликнулся: — О женщина, зачем так непристойно Ты говоришь?.. [343] Докучному болтуну без роду без племени он сказал: — Как тяжек спор с отродьями рабов… [344] О другом болтуне он сказал: "Нет на него няньки построже!" А некоторых он вообще не удостаивал ответом. Один любитель словесности, ссужавший деньги в рост, признался ему, что в чем-то заблуждался; Аркесилай ответил стихами из Софоклова "Эномая": [345] — Заблудится и птица меж ветров, Коль не стремится к милому приплоду. Один диалектик Алексиновой школы не смог повторить как следует какой-то довод Алексина; Аркесилай рассказал ему историю про Филоксена и кирпичников. Филоксен услышал, как они поют, коверкая что-то из его напевов, и стал за это топтать их кирпичи, приговаривая: "Вы портите мое, а я ваше". Не любил он тех, кто принимается за науки не в должную пору. В разговоре он обычно, сказав "Я утверждаю", добавлял: "А такой-то с этим не согласится" — и называл имя; от него это переняли многие его ученики, как и весь его облик и образ речи. Был он очень находчив в метких ответах, умел оборачивать рассуждение, возвращая его к исходному месту, умел применяться к любому случаю. Силою убеждения он превосходил всякого; потому и стекались к нему в школу столь многие, хоть и страшась его острого языка. Но они смиренно это переносили, так как был он добр и умел обнадеживать слушателей. С товарищами он был всегда готов поделиться и оказать услугу, но по скромности своей скрывал эту доброту. Так, навестив однажды больного Ктесибия и приметив, в какой он бедности, он потихоньку подложил ему под изголовье кошелек; и тот, обнаружив его, воскликнул: "Это шутки Аркесилая!" А в другой раз Аркесилай послал ему тысячу драхм. Это он свел аркадянина Архия с Евменом и тем дал ему случай достичь высокого достоинства. По широте души и щедрости он был первейшим посетителем платных зрелищ [346] и пуще всего стремился на Архекрата и Калликрата, которые брали за вход по золотому. Многим он помогал, для многих собирал складчину. Когда кто-то взял у него столовое серебро, чтобы принять гостей, и не вернул, Аркесилай об этом не напоминал и не спрашивал; а другие передают, что он с готовностью дал это серебро на время, а когда взявший стал возвращать, то подарил насовсем, потому что тот был человек бедный. У него было имение в Питане, с которого высылал ему доходы брат его Пилад; кроме того, немалыми деньгами опекал его Евмен, сын Филетера, — оттого-то ему одному из всех царей посвящал Аркесилай свои книги. И хотя много народу услужало Антигону и встречало его при наездах в Афины, но Аркесилай оставался в стороне, не желая напрашиваться на знакомство. Другом ему был Гиерокл, начальник Мунихия [347] и Пирея; Аркесилай навещал его в порту каждый праздник, и тот долго уговаривал его приветить Антигона, но Аркесилай не поддался и от самых царских дверей повернул прочь. После морской победы Антигона многие стали приходить к нему сами, многие — обращаться со льстивыми письмами, но Аркесилай молчал. Лишь однажды он ездил послом своих сограждан в Деметриаду к Антигону, но без успеха. Все свое время он проводил в Академии, отстраняясь от общественных дел. Лишь иногда, выходя в город, он по дружбе к Гиероклу задерживался в Пирее, обсуждая разные положения, и за это иные о нем злословили. Роскоши он был предан безмерно — чем не второй Аристипп? Любил званые обеды, но только с гостями тех же вкусов, что и он. Жил открыто с Феодотой и Филой, гетерами из Элиды, а кто его бранил, тем он отвечал Аристипповыми изречениями. Любил мальчиков и совсем терял из-за них голову; за это Аристон Хиосский со своими стоиками поносил его, обзывая растлителем отроков, мужеложцем и наглецом. Особенно, говорят, был он влюблен в Деметрия, с которым плавал в Кирену, а еще в Клеохара Мирлейского; это о Клеохаре он крикнул из-за двери пьяным гулякам, что он и отворил бы им, да мальчик не хочет. Этого же мальчика любили и Демохар, сын Лахета, и Пифокл, сын Бугела; и Аркесилай застал его с ними, но по кротости своей сказал, что уступает им место. За все это и нападали на него вышеназванные недруги, высмеивая его тщеславие и потакание черни. В особенности набрасывались на него Иероним-перипатетик с товарищами, когда он приглашал друзей ко дню рождения Алкионея, сына Антигона, и Антигон присылал большие деньги им на угощение. Но от застольных рассуждений он там уклонялся всякий раз; и когда Аридик предложил вопрос для рассмотрения и потребовал высказаться, он сказал: "Разве первая забота философа не о том, чтобы всему знать свое время?" А что до обвинения в потакании черни, то и Тимон среди многого другого говорит о нем так: Так он вещал и сокрылся в толпе обставшего люда; Все на него, как на филина зяблики, глядя, дивились, Вот, — указуя, — сколь суетен тот, кто ласкается к черни! Невелика твоя честь — так чем же тщеславишься, глупый? И все-таки тщеславия в нем было так мало, что он сам побуждал своих учеников слушать и других философов. А когда один юноша с Хиоса, недовольный его школой, предпочел вышеназванного Иеронима, он сам отвел и представил его этому философу, наказав хорошо вести себя. Передают и такую его шутку: на вопрос, почему из других школ к эпикурейцам ученики перебегают, а от эпикурейцев к другим никогда, он ответил: "Потому что из мужчины можно стать евнухом, а из евнуха мужчиной нельзя". Почувствовав близость кончины, он завещал все свое добро своему брату Пиладу за то, что он тайно от Мерея взял его с собою на Хиос, а потом отвез в Афины. Ни жены, ни детей он не завел за всю свою жизнь. Завещаний он написал три: одно положил в Эретрии у Амфикрита, другое — в Афинах у каких-то друзей, а третье послал на родину одному из своих родственников, по имени Фавмасий, с просьбой его сохранить. Писал он ему так: "Аркесилай Фавмасию шлет привет. Я дал Диогену мое завещание, чтобы отвезти его тебе. Так как болею я часто, а телом я слаб, то я и решил, что пора составить завещание, чтобы, если что случится, не оставить тебя в обиде за все твое доброе отношение ко мне. По твоим годам и по нашему родству ты достойнее всех в нашем краю хранить вверенное тебе завещание. Помни же, в сколь важном деле я тебе оказываю доверие, и постарайся ответить мне тем же, чтобы все мои распоряжения, сколько это зависит от тебя, были выполнены с подобающей пристойностью. Такие же завещания положены мною в Афинах у некоторых друзей и в Эретрии у Амфикрита". Скончался он, говорит Гермипп, оттого, что выпил слишком много неразбавленного вина и повредился в рассудке; было ему уже семьдесят пять лет, и в Афинах он пользовался таким уважением, как никто другой. Есть у нас стихц и о нем: Аркесилай, ужели ты мог настолько не в меру Цельным вином опьянеть, чтобы лишиться ума? Твой неумеренный хмель принес тебе грустную гибель И, что гораздо грустней, стал оскорбленьем для Муз. [348] Было также три других Аркесилая: один — поэт древней комедии, другой — элегик, третий — ваятель, о котором Симонид сочинил такую надпись: Вот Артемиды кумир, за немалую сделанный цену- Двести паросских монет с изображеньем козла; А изготовил его искусный в ремеслах Паллады Славный Аркесилай, Аристодикова кровь. [349] Расцвет названного философа, по утверждению Аполлодора в «Хронологии», приходился на 120-ю олимпиаду. [350]