Жестокие слова - Пенни Луиз. Страница 86

Это был молодой человек, мальчик, нерешительно шагнувший на край скульптуры.

И там, где ступила его нога, начали пробиваться молодые деревца.

Это напомнило Гамашу портрет Рут кисти Клары. Было схвачено то мгновение, когда отчаяние переходит в надежду. Эта удивительная скульптура кричала об одиночестве, но в то же время и вселяла надежду. Гамашу не нужно было приглядываться – он и без того знал, что мальчик здесь тот же самый, именно его видел он и на других скульптурах. Но страх исчез. Или еще не появился?

На газоне закрякала Роза. Сегодня на ней был бледно-розовый свитер. И жемчужины?

– Voyons, – сказал Бовуар, кивая на утку, когда они вышли из машины. – Можете вы себе это представить – слушать это кряканье целый день?

– Подожди, когда у тебя будут дети, – сказал Гамаш, останавливаясь перед бистро, чтобы посмотреть на Розу и Рут.

– Они что, крякают?

– Нет. Но шумят они сильно, в этом можешь не сомневаться. И кстати, ты собираешься обзаводиться детьми?

– Наверное, когда-нибудь. Энид пока не горит желанием.

Он стоял рядом со своим шефом, и они оба смотрели на тихую деревню. Тихую, если не считать кряканья.

– Есть новости от Даниеля?

– Мадам Гамаш говорила с ними вчера. Все в порядке. Ждут ребеночка недели через две. Как только это случится, мы полетим в Париж.

Бовуар кивнул:

– Значит, у Даниеля будет двое. А что насчет Анни? У нее есть какие-то планы?

– Никаких. Мне думается, что Дэвид не против, но Анни не умеет обращаться с детьми.

– Я видел ее с Флоранс, – сказал Бовуар, вспомнив приезд Даниеля с внучкой старшего инспектора. Он видел, как Анни держит племянницу, поет ей. – Она в восторге от девочки.

– Она заявляет, что не хочет детей. А мы, откровенно говоря, не хотим ее подталкивать.

– Да, тут лучше не вмешиваться.

– Дело не в этом. Мы видели, какой кошмар получался каждый раз, когда она в юности подрабатывала бебиситтером. Как только ребенок начинал плакать, Анни звала нас, и нам приходилось приезжать и выручать ее. Мы как бебиситтеры заработали больше денег, чем она. И вот еще что, Жан Ги. – Гамаш подался к инспектору и понизил голос. – Не вдаваясь в детали, что бы ни случилось, не позволяй Анни надевать на меня памперсы.

– О том же самом она просила и меня, – проговорил Бовуар, и на лице Гамаша появилась улыбка. Потом растаяла.

– Ну, идем? – Гамаш показал на дверь бистро.

Они вчетвером решили сесть подальше от окон. В прохладном и тихом зале. В обоих каминах по концам зала полыхал огонек. Гамаш вспомнил свой первый приход в это бистро несколько лет назад: он тогда увидел разнородную мебель, простые кресла, кресла с подголовниками и резные кресла. Столы круглые, квадратные и прямоугольные. Камины и деревянные балки под потолком. И на всем ценники.

Всё продавалось. И все? Гамаш так не думал, но иногда его охватывали сомнения.

– Bon Dieu, ты хочешь сказать, что не говорил своему отцу обо мне? – спросил Габри.

– Говорил. Я ему сказал, что со мной живет Габриэль.

– Значит, ваш отец думает, что вы живете с Габриэль, – сказал Бовуар.

– Quoi? [83] – сказал Габри, пронзая гневным взглядом Оливье. – Он думает, что я женщина? А это значит… – Габри недоуменно посмотрел на своего партнера. – Он не знает, что ты гей?

– Я ему об этом не говорил.

– Может быть, не словами, но ты ему точно говорил, – сказал Габри и повернулся к Бовуару. – Под сорок лет, не женат, продает старинные вещи. Господи, он рассказывал мне, что в то время, когда другие ребята играли в золотоискателей, его интересовали фарфоровые статуэтки фирмы «Ройял Даултон». Это что, разве не гей? – Он повернулся к Оливье. – У тебя была детская духовка, и ты сам шил себе костюмы на Хеллоуин.

– Я ему об этом не говорил и не собираюсь, – отрезал Оливье. – Это не его дело.

– Ну и семейка, – вздохнул Габри. – Вы идеально подходите друг к другу. Один ничего не хочет знать, а другой ничего не хочет говорить.

Но Гамаш знал, что за этим скрывается нечто большее, чем нежелание говорить. Тут речь шла о маленьком мальчике со своими тайнами. А потом маленький мальчик стал большим, но тайны остались. Потом он стал взрослым мужчиной. Гамаш вытащил из сумки конверт и положил на стол перед Оливье семь фотографий. Потом он развернул скульптурки и тоже поставил их на стол.

– В каком порядке они изготовлялись?

– Не помню, какую когда он мне дал, – пробурчал Оливье.

Гамаш посмотрел на него, потом мягко сказал:

– Я спросил не об этом. Я спросил, в каком порядке они изготовлялись. Вы ведь это знаете, да?

– Я не понимаю, о чем вы, – смущенно проговорил Оливье.

И тут Арман Гамаш сделал нечто такое, что Бовуар видел редко. Он с такой силой стукнул кулаком по столу, что деревянные скульптурки подпрыгнули. Как и его собеседники.

– Хватит! Наслушался я!

И вид его вполне отвечал этим словам. Лицо посуровело, на нем появились резкие морщины, словно проявленные ложью и тайнами.

– Вы хоть представляете, в какую переделку попали? – Голос его звучал низко, напряженно, он словно продавливал его через горло, которое грозило вот-вот сомкнуться. – С этой минуты чтобы никакой лжи! Если хотите сохранить надежду на благополучный для себя исход, хоть малейшую надежду, говорите правду. Сейчас же!

Гамаш накрыл своей широкой ладонью фотографии и подтолкнул их к Оливье, который уставился на них будто в ужасе.

– Я не знаю, – заикаясь, проговорил он.

– Оливье, бога ради, прошу тебя, – простонал Габри.

Гамаш теперь излучал гнев. Гнев, разочарование и опасение, что истинный убийца может уйти от ответственности, укрыться во лжи другого человека. Оливье и старший инспектор смотрели друг на друга. Один всю жизнь прятал тайны, другой посвятил себя тому, чтобы извлекать тайны на свет божий.

Бовуар и Габри смотрели на происходящее молча, ощущая эту подспудную борьбу, не в силах никому помочь.

– Говорите правду, Оливье, – проскрежетал Гамаш.

– Как вы узнали?

– Побывал в стране чудес. В деревне Нинстинц на островах Королевы Шарлотты. Тотемные шесты сказали мне.

– Они сказали вам?

– На свой лад. Там одно изображение следует за другим. Каждое рассказывает свою историю и само по себе является чудом. Но если брать их в целом, то история получается более полная.

Слушая эти слова, Бовуар подумал о тех строках, что отправляла ему Рут. Шеф сказал ему, что и они имеют то же свойство. Если их соединить в определенном порядке, то и они расскажут историю. Он опустил руку в карман и нащупал клочок бумаги, подсунутый ему под дверь этим утром.

– Так что за историю они рассказывают, Оливье? – спросил Гамаш.

Понимание пришло к нему в самолете, когда он слышал щебет мальчика, выстраивавшего своих солдатиков в сложном боевом порядке. Гамаш думал о деле, думал о хайда, о хранителе, которому не давала покоя больная совесть и который наконец обрел покой в лесной глуши.

Старший инспектор подозревал, что то же самое случилось и с Отшельником. Он спрятался в лесу вместе со своими сокровищами. Но был найден. Много лет назад. Он сам нашел себя. И стал использовать деньги для затыкания щелей в стене и как туалетную бумагу. Первые издания книг он использовал, чтобы получать знания и скрашивать одиночество. Он ел каждый день с бесценных блюд.

И в лесной глуши он обрел свободу и счастье. И мир.

Но чего-то ему все же не хватало. Или, точнее, что-то мешало ему. Он освободился от грузов житейских, но какой-то груз давил ему на плечи. Истина.

И тогда он решил поделиться ею с кем-нибудь. С Оливье. Но он не мог заставить себя пойти на это. Вместо этого он поведал правду в притчевой, аллегорической форме.

– Он заставил меня пообещать ему, что я никому об этом не скажу. – Оливье уронил голову.

– И вы никому ничего не говорили. Пока он был жив. Вы сдержали обещание. Но теперь должны рассказать.