Тайная история американской империи: Экономические убийцы и правда о глобальной коррупции - Перкинс Джон М.. Страница 7

Каждый живущий как-то оправдывает для себя свою жизнь. Чарли, например, поставил себе целью бороться с распространением коммунизма. Другие же зачастую лукавят перед собой. «Мир жесток, — говорят они. — Своя рубашка ближе к телу». Некоторым удобно считать, что представители других рас или социальных слоев изначально ниже по развитию или от природы ленивы, по каковой причине и заслуживают свалившихся на них бед и невзгод. Есть, наверное, и такие наивные, кто искренне верит, будто проблемы мира можно решить, понастроив энергосетей и повсеместно проведя электричество. Но только не я. Мне, я почувствовал, еще только предстояло решить, чем оправдать свое существование в этом мире. Внезапно я почувствовал себя древним стариком.

Все это время я продолжал в задумчивости пялиться на канал. Как мне хотелось, чтобы под рукой оказался экземпляр «Здравого смысла» Томаса Пейна! Я бы с удовольствием швырнул его в зловонные тухлые воды.

Вдруг мой взгляд привлекло нечто, чего я до сих пор не замечал. Валявшаяся у самой кромки стоячей воды огромная картонная коробка, скособоченная и изломанная, как видавший виды головной убор попрошайки, вдруг задвигалась, зашевелилась. Я невольно стал следить за ее судорожными подергиваниями, которые напоминали агонию смертельно раненного животного.

На долю секунды мне показалось, что это просто бред воспаленного воображения — из-за духоты, вони и уличного грохота. Я решил двинуться дальше, но прежде чем отвернуться от канала, заметил, как из коробки выпросталось нечто напоминающее человеческую руку или то, что прежде могло быть рукой, а теперь представляло собой жуткую окровавленную культю.

Коробка между тем все содрогалась. Культя прошлась по ее краю и замерла у верхнего угла. Из коробки появилась копна черных волос, спутанных и грязных. Они торчали во все стороны, как змеи на голове Медузы Горгоны. Голова затряслась, и следом за ней из коробки стало вылезать тело, доселе спрятанное в ее глубинах.

Приглядевшись, я почувствовал, как по спине прокатилась дрожь отвращения и ужаса. Это было человеческое существо, согбенное и искореженное, — судя по всему, женского пола. Она тяжело плюхнулась на землю у самой воды. Я вдруг понял, что вижу то, о чем много слышал, но с чем до этого ни разу не сталкивался: эта женщина — если только я не ошибся в определении ее пола — была прокаженной. Впервые мне приходилось видеть человека, чья плоть гнила заживо.

Пристроившись у воды, вернее, облокотившись на кучу мусора, женщина другой рукой, которая раньше была скрыта коробкой, принялась полоскать в зловонной жиже канала какую-то тряпку, затем медленным движением стряхнула с нее воду и обмотала культю, скрывая зияющие на месте пальцев страшные раны.

Мне послышался стон, и я не сразу понял, что он исходил из моей груди. Ноги стали как ватные. Я с трудом подавил острое желание бегом броситься назад в отель и призвал все свое самообладание, чтобы остаться на месте. Я должен был пройти через это испытание — наблюдать агонию человеческого существа, сердцем чувствуя, что любое другое действие было бы неверным. Эта женщина постоянно терпела такие мучения, одна лицом к лицу со своей ужасной долей. Сколько же таких несчастных, отверженных и заброшенных душ каждый божий день в одиночестве обреченно свершают подобные жуткие ритуалы здесь, в Джакарте, по всей Индонезии, в Индии, в Африке, думал я.

Вдруг стенки коробки вновь начали подрагивать. Прокаженная медленно повернула голову в сторону шороха и уставилась на коробку запавшими глазами. Ее лицо, как я заметил, представляло собой сплошное месиво из жутких язв, а губ не было вообще.

Над кромкой коробки появилась голова ребенка. Я уже больше не мог выносить безмолвного ужаса этого зрелища, но шея будто окостенела, и я стоял застыв, не в силах двинуться, завороженный и парализованный. Так бывает, когда человек становится свидетелем убийства, но не только ничем не может помочь жертве, но и не может оторвать взгляда от ужасного зрелища. Ребенок между тем вылез из своего убежища и пополз к матери. Привалившись к ней, он принялся плакать. Вернее, я подумал, что он плачет — из-за шума улицы плача было совершенно не слышно. Это было, как в немом кино: широко открывающийся рот и конвульсии слабого детского тельца.

Прокаженная вдруг заметила, что за ней наблюдают. На мгновение наши глаза встретились. Плюнув на землю, она тяжело поднялась на ноги, замахала культей в мою сторону, а потом, подхватив ребенка, с неожиданным проворством забралась обратно в коробку.

Продолжая глядеть на место, где она только что была, я почувствовал, что меня что-то вдруг будто толкнуло в спину. Судорожно обернувшись, я рефлекторно схватился за карман брюк, проверяя, не пропал ли бумажник. Убедившись, что он на месте, я испытал некоторое облегчение, перешедшее в заинтересованность, когда заметил чуть поодаль на тротуаре двух симпатичных девушек, идущих в мою сторону. Они хихикали и зазывно улыбались. На одной были джинсы в обтяжку, на другой — коротенькая юбочка. Обе на высоких острых каблучках и в легких топиках. Подойдя поближе, девушки остановились и заулыбались мне еще шире. «Не бояться за карманы, мистер, — проговорила та, что в мини-юбке. — Мы не воровать… мы любить…» Тут она поманила меня пальчиком: «Идите к нам, полюбите нас». Я отрицательно покачал головой. «О-о-о! Он любить мальчиков», — прокомментировала девушка мой отказ, и они продолжили свой путь.

Прямо перед ними находился пешеходный переход в виде мостика, перекинутого поперек улицы над бешеным транспортным потоком. Девицы направились к переходу. Они выступали, словно пара тигриц, рыскающих в поисках добычи. Плавно покачивая бедрами, они словно распространяли вокруг себя флюиды острой сексуальности. Прежде чем шагнуть на ступеньку мостика, девица в мини-юбочке обернулась в мою сторону, ухмыльнулась и помахала мне рукой. Затем обе стали подниматься вверх.

Я снова взглянул на картонку, лежащую внизу. Она не шевелилась. Налетел легкий ветерок, вызвав на воде легкую рябь. Я уж было совсем решился спуститься к берегу и отдать несчастной, которая затаилась в своем жалком убежище, всю наличность из бумажника. Но, заметив рядом с коробкой забытые при спешном бегстве тряпки, служившие ей одеждой, счел за лучшее не травмировать ее достоинство. Отвернувшись, я поспешил на мостик, слабо представляя, куда он меня приведет.

В экваториальных странах закат обычно недолог. Солнце быстро скатывается за горизонт, сверкая и переливаясь. Красивейшее зрелище. Но в тот день было пасмурно, и это ввело меня в заблуждение. Рассеянный дождевыми облаками свет будто задержался, чтобы потом резко и неожиданно погаснуть, словно кто-то резко нажал на выключатель. За те недолгие минуты, что заняла у меня дорога до лестницы переходного мостика, быстро стемнело. Лишь на противоположной стороне улицы, за мостом, вспыхнула неоновая надпись на английском языке — «Ресторан». Тяжело вздохнув, я начал подниматься по ступенькам.

Посреди моста, облокотившись на перила, стояла какая-то женщина, довольно рослая. В неверном свете почти ушедшего дня она показалось мне необычайно красивой. Однако, поравнявшись с ней, я услышал неожиданно, низкий с хрипотцой, голос: «Я тебя развлечь. Будем трах-трах», — тут она подвигала пальцем кадык на шее, указывая на свою принадлежность к Адамову племени, потом указала на свой зад, намекая, какого рода развлечение готова предоставить, и расплылась в улыбке. Только тут я заметил густой слой грима на ее лице и понял, кто передо мной. Отшатнувшись, я поспешил продолжить свой путь.

Фонари на мосту вдруг стали оживать, но как-то неохотно и вразнобой, с шипением зажигаясь и распространяя зловещий мутно-желтый свет. В один миг мост превратился в мрачное, гиблое место, откуда захотелось немедленно сбежать. Пересилив себя, я остановился у одного из фонарей, решив, что моя миссия электрификатора предполагает знакомство с подобными элементами энергосети, тем более что мне предстояло составить прогноз потребностей этой страны в электроэнергии. Бетонная мачта фонаря была сплошь в трещинах и щербинах, поверхность ее покрывали многочисленные пятна жирной плесени. Я поостерегся прикоснуться к этой гадости.