Брежнев: правитель «золотого века» - Семанов Сергей Николаевич. Страница 28

В этих осторожных и взвешенных шагах отчетливо просматривалась кадровая политика самого Брежнева. Отметим также, что самый открытый и резкий сторонник смещения Хрущева, «президент» РСФСР Н. Игнатов, никакого должностного повышения не получил, хотя явно его ожидал. Его перемещали туда-сюда, но на прежнем уровне. Это тоже была осторожная линия Брежнева. Не надо, мол, нам скандалистов…

Вообще Брежнев поначалу был подлинно демократичен, общителен и доброжелателен. Сохранился очень выразительный рассказ бывшего члена Президиума ЦК Пономаренко, который в указанное время был всего лишь скромным преподавателем партийного учебного заведения:

«В день, когда состоялся октябрьский Пленум, у меня сгорела дача. Поздно вечером, весь прокопченный, в спортивном костюме я приехал в Москву. У своего дома я внезапно встретился с Брежневым. Ведь мы живем в одном подъезде. Мы поздоровались. «Что у тебя за вид?» — спрашивает. Узнав о моей беде, сказал, чтобы я особенно не переживал. «Необходимую помощь окажем». Первое, что он сообщил: «Сегодня мы Хрущева скинули!» И предложил пройтись по Шевченковской набережной. «А кого же избрали Первым?» — спрашиваю его. «Представь — меня, — ответил со смехом Брежнев и потом уж серьезно добавил: — Все прошло довольно гладко. Неожиданно сопротивление оказал только Микоян: он возражал, чтобы Хрущева освободили сразу с двух постов». Перечисляя далее тех, кто активно поддержал «инициативу» о смене власти, Брежнев с большой похвалой отозвался о Суслове, Шелесте, Подгорном, Кириленко, Шелепине и других. «Очень полезен был в этом деле Николай Григорьевич Игнатов. Ведь чуть что, все могло сорваться», — подчеркнул Брежнев».

Данная история не только веселая и ярко характеризующая нового Генсека, но и, что для нас особенно важно, вполне достоверная. Вот так он начал свой медовый месяц на вершине власти. Впрочем, время там исчислялось не месяцами, а годами.

Первым приметным общественным действием, связанным напрямую с новоизбранным Первым секретарем, стал Мартовский пленум ЦК партии в 1965 году. Был он посвящен в основном вопросам сельского хозяйства. Хрущев особенно много занимался этой областью и в конце концов привел ее в полное расстройство, страна впервые в истории начала ввозить хлеб из заграницы, а граждане — стоять в очередях за мукой. Брежнев делал доклад, он был умеренный в словесной критике, на Хрущева не валил все беды, как раньше сам Хрущев глупо вытворял это в отношении Сталина. Однако вывод докладчика, всех выступавших и решений был тверд: хватит непродуманных мероприятий! Подразумевалось не только село, но и все иные области.

Очень сильно прозвучало тогда выступление Секретаря Псковского обкома партии, на ярких примерах он рассказал буквально о вымирании коренного русского края. О том же, хоть и осторожнее, говорили многие другие участники Пленума. Тем самым Партия и ее руководство, включая, разумеется, самого Брежнева, выражали полное согласие с народным недовольством позднейшей хрущевской линией и твердо заверяли о своем искреннем стремлении к переменам. Так оно и было, и многомиллионный советский народ это почувствовал и тому поверил.

Перефразируя Пушкина, можно сказать про «дней брежневских прекрасное начало». Однако отказаться от нелепого курса Хрущева — это было еще полдела, причем меньшая его половина. Важнейшим же политическим вопросом той поры было отношение нового руководства к оскверненной памяти Сталина. Народ объелся «поздней реабилитацией», его перекормили образами «невинно убиенных» Тухачевских и якиров, этих сознательных палачей русского народа. Офицерство армии и флота открыто теперь требовали восстановления памяти Верховного главнокомандующего. Партаппарат высшего звена оставался в этом вопросе в общем и целом на «курсе XX съезда» — слишком много наболтали в хрущевские времена на эту тему! — но весь грандиозный партактив всего советского союза держал в основном обратную сторону.

Брежневу и его сотоварищам надо было искать тут выход. Какой?..

В ближайшем брежневском окружении нашлись, как говорится, и те, и эти. Между противоположными по духу группами началась ожесточенная борьба, сугубо закрытая даже для деятелей Центрального комитета партии. Как и все современники той поры, отлично помню сплетни и пересуды по этому поводу — кто и как относится к памяти Сталина. Разбирать те сплетни не станем, но достоверные свидетельства ныне обнаружились, они вполне доступны теперь объективно-историческому разбирательству. Получилось так, что свидетельства эти принадлежат только одной группе, антисталинской. Цитируем воспоминания вечного андроповско-брежневского советника Ю. Арбатова:

«Помню, в первое же утро после октябрьского Пленума Ю.В. Андропов (я работал в отделе ЦК КПСС, который он возглавлял) собрал руководящий состав своего отдела, включая нескольких консультантов, чтобы как-то сориентировать нас в ситуации. Рассказ о пленуме он заключил так: «Хрущева сняли не за критику культа личности Сталина и политику мирного сосуществования, а потому, что он был непоследователен в этой критике и в этой политике».

Увы, Андропов глубоко заблуждался.

Первый сигнал на этот счет мы получили буквально две недели спустя. Близилось Седьмое ноября. С традиционным докладом, вполне естественно, было поручено выступить вновь избранному Первому секретарю. Андропов (и его группа консультантов) получил задание подготовить проект одного из разделов доклада. Причем, против обыкновения, не внешнеполитического, а внутреннего. Мы восприняли это как знак доверия к своему шефу и с энтузиазмом принялись за работу. Не помню деталей, но был написан очень прогрессивный по тем временам проект. И пошел он к П.Н. Демичеву — ему и его сотрудникам поручили свести все куски воедино и отредактировать.

«Конечный продукт», когда мы его увидели, поставил нас в тупик — все наиболее содержательное, яркое, все, что несло прогрессивную политическую нагрузку, исчезло. Как жиринки в сиротском бульоне, в тексте плавали обрывки написанных нами абзацев и фраз, к тому же изрядно подпорченные литературно.

В начале 1965 года, перед заседанием Политического консультативного комитета Организации Варшавского Договора, на Президиуме ЦК обсуждался проект директив нашей делегации, подписанный Андроповым и Громыко. Это был первый после октябрьского Пленума большой конкретный разговор о внешней политике.

Андропов пришел с заседания очень расстроенный. Как мы потом узнали, некоторые члены Президиума — Юрий Владимирович был тогда «просто» секретарем ЦК — обрушились на представленный проект за недостаточно определенную «классовую позицию», «классовость» (слово «классовость» потом на несколько лет стало модным и его к месту и не к месту совали во внешнеполитические речи и документы). В вину авторам проекта ставили чрезмерную «уступчивость в отношении империализма», пренебрежение мерами для улучшения отношений, сплочения со своими «естественными» союзниками, «собратьями по классу» (как мы поняли, имелись в виду прежде всего китайцы). От присутствовавших на совещании узнали, что особенно активно критиковали проект Шелепин и, к моему удивлению, Косыгин. Брежнев отмалчивался, присматривался, выжидал. А когда Косыгин начал на него наседать, требуя, чтобы тот поехал в Китай, буркнул: «Если считаешь это до зарезу нужным, поезжай сам» (что тот вскоре и сделал, потерпев полную неудачу).

Реальным результатом начавшейся дискуссии в верхах стало свертывание всех предложений и инициатив, направленных на улучшение отношений с США и странами Западной Европы. А побочным — на несколько месяцев — нечто вроде опалы для Андропова; он сильно переживал, потом болел, а летом его свалил инфаркт.

Главные события после октябрьского Пленума развертывались, однако, не во внешней политике, а во внутренних делах. Здесь довольно быстро начали обозначаться перемены — в руководстве кристаллизовались какие-то новые точки зрения. Поскольку у организаторов смешения Хрущева не было сколь-нибудь внятной идейно-политической платформы, они попытались ее сформулировать. Не было, однако, не только платформы, но и единства, и потому перемены проходили в борьбе — подчас довольно острой, хотя велась она в основном за кулисами.