Брежнев: правитель «золотого века» - Семанов Сергей Николаевич. Страница 38

Вольтова дуга Прага-Пекин

Вопросы внешней политики никогда в предшествующей карьере Брежнева не были ему близки, даже в «пограничной» республике Молдавии… За короткий срок своей деятельности «президента» ему, разумеется, немало пришлось поездить по зарубежным столицам и встречаться со множеством видных иностранцев, но то были встречи сугубо парадные, на которых важные деловые вопросы не решались и даже редко обсуждались. В должности Генсека для Брежнева в этой сфере наступало совершенно иное время, хоть и не сразу.

Тут необходимы предварительные пояснения. Внешнеполитическое ведомство Советского Союза изначально было, так сказать, двухголовым. С одной стороны, классическое, как во всех странах, Министерство иностранных дел, со всеми полагающимися посольствами, консульской службой, дипломатическими нотами, занудным ритуалом переговоров и приемов и т. д. С другой стороны, свою внешнюю политику вела непосредственно Партия, еще со времен Коминтерна. В этом ведомстве не имелось ни посольств, ни прочих скучных формальностей. Речь шла о контактах партийного руководства с представителями «братских коммунистических и рабочих партий», как это именовалось на официальном языке. А на неофициальном — с нашей политической агентурой во всем мире.

Ну, «агентура», слово это из враждебного нам западного лексикона. Речь шла о неформальной поддержке наших союзников самого различного толка, от помощи солидным коммунистическим парламентариям в проведении достойного отпуска, до передачи денежных средств равного рода заговорщикам, а то и кому похуже. Ясно, что через советского посла в смокинге такое выполнить невозможно. А через полулегальных курьеров — очень даже способно. Еще ленинский Коминтерн имел свои негласные представительства и связи. Под другими, самыми разными вывесками, но это же сохранялось и при Брежневе.

Оба эти ведомства Брежнев принял по наследству от своих предшественников, а поскольку они были весьма солидны, устойчивы и несколько обособлены, то дикие хрущевские преобразования их почти не затронули. Брежнев, уважавший все традиционное, тут тоже оставил все, как оно было. Тем паче что и Министерство, и Международный отдел ЦК КПСС возглавляли люди чрезвычайно авторитетные в Партии и несомненно большие знатоки своего дела.

Министерство иностранных дел Советского Союза с 1957 года возглавлял Андрей Андреевич Громыко, он провел на своем посту почти тридцать лет бессменно и надолго пережил Леонида Ильича. Конечно, то был не Меттерних, не Бисмарк и не наш князь Горчаков, но деятель он был выдающийся, в чем нет ни малейших сомнений. Крестьянский сын из белорусского села Старые Громыки, он являл собой тип сына трудового народа, допущенного Советской властью к образованию. Был он всего на пару лет старше Брежнева и одного с ним социального происхождения, что облегчало личное общение между ними, а Брежнев, ценивший образование и жизненный опыт, весьма прислушивался к своему министру внешнеполитических дел. К тому же Громыко и в мыслях не имел хоть как-то ослушаться законного Генсека.

Об этой незаурядной личности следует привести некоторые подробности, ибо лучше будет понятен через него образ правления самого Леонида Ильича. Вот что рассказал о покойном начальнике видный советский дипломат А. Добрынин, и вполне объективно:

«Воспитан он был на сталинско-молотовских принципах, хотя как министр имел свою точку зрения. В этом смысле он был более гибок, чем Молотов, но эта гибкость проявлялась им довольно редко. Он мог, не моргнув глазом, десятки раз повторять в беседах или переговорах со своими иностранными коллегами одну и ту же позицию, хотя порой уже было видно, что она изжила или изживает себя. Его отличала высокая дисциплинированность: он самым точным образом выполнял инструкции Политбюро и Генерального секретаря ЦК КПСС, не позволяя себе отойти от них ни на шаг, хотя порой ситуация и могла требовать иного. Судя по всему, эта дисциплинированность и отсутствие каких-либо амбиций в отношении других постов в партийном и государственном руководстве страны и позволили ему так долго находиться на посту министра. К этому следует добавить и следующее: он обладал каким-то природным чутьем определять будущего победителя в периодических схватках за власть в советском руководстве и вовремя становиться на его сторону. Разумеется, его высокий профессионализм никем не ставился под сомнение…

В сущности же в проведении самой внешней политики он (Брежнев) фактически полагался до конца своих дней на Громыко. Последний был для него, пожалуй, как Даллес для Эйзенхауэра, хотя наш министр старался не особенно подчеркивать свою главенствующую роль в этих делах среди своих коллег по Политбюро. Громыко оставался дипломатом и в высших эшелонах власти, что лишь усиливало общее призвание его особой роли во внешней политике…

В целом же Громыко оказывал на Брежнева позитивное влияние. Будучи умным человеком, он умело поддерживал у Брежнева стремление к стабильной внешней политике без эмоциональных срывов, присущих Хрущеву. Можно не соглашаться с некоторыми его взглядами, но надо отдать должное: Громыко всегда был последователен и предсказуем в своей политике».

Нельзя не привести тут и любопытное свидетельство другого нашего крупнейшего дипломата О. Трояновского: «Не могу сказать, что Громыко определял внешнюю политику страны, точнее, он претворял в жизнь, иногда вопреки собственным желаниям, тот курс, который устанавливался политическим руководством. Но исполнителем, надо отдать ему должное, он был первоклассным.

Я имел возможность присутствовать на многих его встречах и могу утверждать, что даже в ходе напряженных бесед, когда требовалось выразить недовольство теми или иными действиями противоположной стороны, он сохранял выдержку и спокойствие…

Иногда во время пребывания Громыко в Нью-Йорке возникали неловкие ситуации. На одной из сессий ко мне обратился посол Иордании, сообщивший, что король Хусейн приглашает советского министра на беседу к себе в гостиницу Уолдорф-Астория, где он остановился. Андрею Андреевичу почему-то очень не хотелось ехать к королю. Он начал придумывать различные варианты, чтобы организовать встречу, так сказать, на нашей территории. Один из вариантов заключался в том, чтобы пригласить Хусейна на чай в наше представительство. Когда я передал это приглашение иорданскому послу, тот взмолился: «Это невозможно. Конечно, наша страна маленькая, но он все-таки король, и ехать к министру просто не может». На следующий день, беседуя с нашим министром, я как бы невзначай завел разговор о Тегеранской конференции и сказал: «Между прочим, Рузвельт и Черчилль принимали шаха Ирана в своей резиденции, а вот Сталин поступил иначе, он сам поехал к шаху». Тут Андрей Андреевич задумался, а потом спросил: «Вы уверены, что дело обстояло именно так?» И когда я подтвердил это, сказал: «Ну ладно, поедем к королю. Вы будете меня сопровождать». Пиетет в отношении Сталина у него сохранялся до конца».

Итогом деятельности Громыко-дипломата могут стать слова его сына Анатолия Андреевича, ученого, знатока внешней политики СССР.

«После смерти Сталина и особенно снятия с поста министра иностранных дел Молотова советский МИД работал под руководством Политбюро и ЦК КПСС. Ни одно, повторяю, ни одно стратегическое по своему значению решение не предпринималось Министерством иностранных дел без того, чтобы оно не было одобрено на Политбюро, а шаги меньшего масштаба — на секретариате ЦК КПСС. Повседневной работой МИДа руководила его коллегия. В этих условиях продуктивно на посту министра иностранных дел Советского Союза мог работать только тот человек, который, помимо профессиональных дипломатических знаний и опыта работы за рубежом, ораторского искусства и умения вести переговоры, хорошо знал методы работы в этом кремлевском лабиринте и хрущевско-брежневской системе партийного засилья в государственных делах. Таким человеком и стал мой отец — Андрей Андреевич Громыко, профессиональный дипломат среди могущественных партийных лидеров. Он был бы сумасшедшим, если бы в условиях господства в делах страны партийных боссов всех мастей и оттенков стал козырять или выдвигать какую-либо свою внешнеполитическую стратегию, которую окрестили бы «стратегией Громыко».