Брежнев: правитель «золотого века» - Семанов Сергей Николаевич. Страница 92

Отлынивание от работы стало среди них своеобразным правилом хорошего тона. И чтобы добиться для себя привилегии бездельничать под видом работы, иные из них готовы на любые подлости даже по отношению к товарищам по несчастью. Добиваются они для себя права «сачковать» теми же методами шантажа и террора, которые взяли на вооружение за рубежом их коллеги из банды Меира Кахане.

— Есть у нас котельная, — рассказывал З.П. Довганич. — Три котла. Бригадир там Ударцев — бывший гитлеровский каратель, но работяга безотказный. Дали ему в истопники Залмансона. А тот работать никак не желал, прикрывался тем, что саботирует, мол, отопление административного корпуса. «Начальство, мол, морозим!» Но ведь отапливает эта котельная и наши общежития. Спать и то холодно. Мы Ударцева за грудки — что ж ты, мол, своим жить не даешь? Тот заставил истопника работать. Залмансон очень возмутился этим и начал свой розыск: не причастен ли Ударцев к расправам в гетто? Не нашлось таких данных. Тогда Залмансон при всех и без всякого повода ударил бригадира. И тут же настрочил жалобу, что это Ударцев его бил на почве антисемитизма. Администрация разобралась в этой истории. Залмансон негодовал. В провокацию против Ударцева были вовлечены другие «диссиденты» — обстановка накалилась. И спокойствия ради администрация все же убрала Залмансона из котельной.

Так вот, пакостя в большом и малом, они зарабатывают себе пенсию у хозяев на Западе. Именно пенсию, потому что там они работать тоже не собираются.

— Я многих из них спрашивал, — говорит в заключение З.П. Довганич. — Ну, вот ты уехал на Запад. Ну, продал журналистам в разведке все, что знаешь и что смог придумать. А дальше чем займешься? Один говорит, что знает лично Буковского. Тот обязан его пристроить к какому-нибудь непыльному делу. Другой надеется на подаяние из «фонда Толстого». Третий убежден, что знает «жутких» историй об СССР столько, что хватит ему на всю жизнь рассказывать. Но работать никто из них не намерен.

Подтверждение сказанному мы получили у другого обитателя ИТК, который пожелал с нами встретиться и сделать заявление для печати. Его зовут Волошин Анатолий Сергеевич, 1925 года рождения. В двух словах его история такова. После оккупации фашистами его родного хутора на Украине в 1941 году он оказался на службе у гитлеровских карателей.

Мы попросили А.С. Волошина рассказать немного о людях, с которыми его свела судьба, об их жизни, занятиях, планах. В оценке воинствующих буржуазных националистов всех мастей наш собеседник был категоричен.

— Я не могу считать их людьми. Даже зверями я их не могу назвать, чтобы не обидеть зверя. Ведь ни один зверь не пожелает, чтобы его родная земля сгорела в огне термоядерной войны, а они только об этом и мечтают. И только и радости у них, что какая-нибудь неудача у социалистических стран или очередная антисоветская провокация Запада.

Стало у нас известно, что в Париже сионисты подожгли наше посольство. Утром Казачков у тумбочек, где хранятся личные продукты, поздравляет Глузмана: «— Поздравляю, Славик (он Семен по паспорту, но зовут его Славиком), наши сожгли на Елисейских полях посольство Советов!» Когда позиция правительства Картера выявила сложность в американо-советских отношениях, Ковалев и Казачков радостно пророчили, что США объявят Советам бойкот, что теперь Советы заставят встать на колени крылатыми ракетами, нейтронными бомбами. Теперь им будет не до КамАЗов, БАМов и других строек!

Русских людей господа «диссиденты» вообще считают недочеловеками. Вместе с другими сионистами тот же Ковалев в анекдотиках цинично плевал на светлую память Александра Матросова, на всю Россию вообще. Эти расисты любят повторять такое изречение: «Мы, мол, уважаем отдельных русских людей, которые преклоняются перед Россией, но не сам предмет», то есть не саму нашу Родину.

Но так они относятся не только к русским. Так же радовались они памятному землетрясению в Румынии и Болгарии: «Коммунистам так и надо! Всех бы их так завалило!»

А.С. Волошин сидит на стуле подчеркнуто прямо, кончики почти белых усов молодцевато подкручены. Свое заключение он не считает трагедией: это, по его глубокому убеждению, лишь заслуженное, справедливое возмездие за измену Родине. Все его помыслы с детьми, с женой, о которой он говорит как о человеке исключительной доброты и честности.

— Мне противно слушать, — продолжал он, — когда наши «диссиденты» говорят, что они тут у нас мучаются.

Я-то видел и в фашистской Германии, а потом на Западе всякие тюрьмы и лагеря. Вся территория нашей колонии летом покрыта травой, много зелени. Есть скверик, цветы. Аллея — липы, рябина, черемуха, березы — где-то около двух сотен больших деревьев в колонии. Есть у нас спортивная площадка. На работу ходить всего триста метров. В цехах сухо, тепло… Есть библиотека, кино. Осужденные выписывают себе любые советские газеты и журналы. Только вот используют господа «диссиденты» свой досуг не на добрые дела. Они строчат и строчат клевету на Советский Союз, фабрикуют разные крикливые «обращения», «петиции», в которых ни слова правды. На их языке это называется «писать детектив», предназначенный для переправки за границу. В роли наставника и консультанта по клеветническим делам выступает Ковалев. Ему, как к цензору, приносят все написанное на продажу для проверки.

Вот Ковалев дает «тему» для разработки: в Москве он знает одного инженера, обиженного на Советскую власть.

Навострил уши Глузман:

— Это реальная личность?

— Да, я сам знаю его.

— Берусь.

И начинается стряпня.

В другой раз Глузман подкидывает тему Ковалеву:

— Сергей Адамович, вот вам три номера «Нового времени». Есть повод сделать по ним детектив. Считаю за вами.

Время от временя интересуются друг у друга:

— Удалось вам сбыть ваш багаж?

То есть удалось ли переправить на волю и дальше за кордон антисоветскую стряпню?

Правда их никогда не интересовала. Тот же Казачков, посмеиваясь, вспоминал, среди своих, как встречался с каким-то судьей из Соединенных Штатов. И тот обещал всяческую поддержку демагогическому лозунгу «свободы советским евреям». «Этого мало, — говорю ему. — Кричите погромче, что нас травят, зажимают, не пускают в институты».

— Между прочим, — замечает А.С. Волошин, — все они, эти «инакомыслящие», с высшим образованием. Выучил их народ. А что касается «защиты евреев», то защищать их надо было от Казачкова, когда он находился на свободе, жил в Ленинграде и числился старшим научным сотрудником какого-то НИИ. Он сам бахвалится, чем жил до ареста: обирал евреев, выезжающих в Израиль. Вынюхивал, кто из них имеет вещи, которые не пропустит таможня. Приходил. И если картина там или статуэтка стоят по его прикидке, скажем, полторы тысячи рублей, то он оценивал ее в 700 рублей, а платил и вовсе 500. Мол, у нее дефекты, трудно найти на нее охотника-коллекционера. Эти вещи он контрабандным путем сбывал за границу. Потом в придачу к произведениям искусства стал переправлять на Запад государственные секреты. По его словам, «работал» он с представителем одного западноевропейского консульства, а потом был завербован американской разведкой…

Еще одну деталь, отмеченную А.С, Волошиным, хотелось бы не упустить. Все «диссиденты» готовятся в отъезд за границу. Как повторяет Глузман, например, «мы уже отработали у них для того, чтобы они нас там хорошо приняли». И в мечтах они греют свои косточки в Рио-де-Жанейро или на пляжах Израиля.

Таковы они, отщепенцы — люди без стыда и совести. Но пусть не создается у читателя впечатление, что подобны жалкой кучке этих предателей все советские граждане, оступившиеся в жизни. Конечно же, подавляющее число людей, вступивших в конфликт с нашим советским правопорядком, искренне раскаялись и полны желания загладить свою вину перед народом. Как ни сурово определенное для них судом наказание, они знают, что заслужили его, и честным трудом стремятся искупить свою вину.

Г. ВАСИЛЬЕВ, Р. ГЕРМАН,

наши спец. корр.