Хорнблауэр и «Атропа» - Форестер Сесил Скотт. Страница 46

Эти секунды, проведенные Хорнблауэром на фор-салинге, были ужасны. Возможно, они были худшими в его жизни. Самообладание постепенно вернулось, хотя надежда ушла без следа. Глядя в подзорную трубу на приближающиеся паруса, Хорнблауэр понял, что руки у него трясутся — дрожащий окуляр задевал о ресницы, мешая смотреть. Он мог, как ни горько это было, согласиться, что он — дурак. Но согласиться, что он — трус? Нет, этого Хорнблауэр не мог. А все же, стоит ли прилагать еще какие-то усилия? Что проку, коль увлекаемая смерчем пылинка сохранит свое достоинство? Преступник по дороге на Тайберн может держать себя в руках, скрывать человеческие слабости и страх, дабы не уронить себя в глазах безжалостной толпы. Но что с того — через пять минут он будет мертв. В какую-ту ужасную секунду Хорнблауэр подумал о легком исходе. Надо только отпустить руки и упасть вниз, вниз, вниз, пока удар о палубу не положит всему конец. Это будет куда легче, чем встретить, делая вид, будто не замечаешь, жалость или презрение окружающих. То было искушение броситься вниз; им сатана искушал Христа.

И тут Хорнблауэр снова сказал себе, что он — не трус. Он успокоился. Пот, градом катившийся по лицу, холодил кожу. Он резко сложил подзорную трубу, и щелчок отчетливо прозвучал в шуме ветра. Он не знал, что будет делать дальше. Чтоб спуститься вниз, чтоб переставлять ноги с выбленки на выбленку, чтоб удержаться, несмотря на слабость во всем теле, потребовалось значительное физическое усилие, и оно действовало на Хорнблауэра благотворно. Он ступил на палубу. Что ж, это тоже хорошее упражнение: сохранять совершенно невозмутимый вид, вид пылинки, с которой даже смерч не может ничего поделать, хотя Хорнблауэр чувствовал, что щеки его побледнели несмотря на сильный загар. Привычка тоже иногда полезная вещь — стоило ему откинуть голову и выкрикнуть приказ, как заработал внутренний механизм. Так иногда достаточно встряхнуть вставшие часы, и они начинают тикать, и дальше уже идут сами.

— Мистер Маккулум! Отмените все приготовления, пожалуйста! Вахтенный офицер! Свистать всех наверх! Поднимите барказ. Тендер пусть пока остается.

По команде «свистать всех наверх! »на палубу выбежал изумленный Джонс.

— Мистер Джонс! Пропустите трос через кормовой порт. Мне нужен шпринг на якорном канате.

— Шпринг, сэр? Есть, сэр!

Джонс изумленно пробормотал первые два слова, но строгий взгляд капитана заставил его выговорить и вторые два. Это, пусть в малой мере, вознаградило Хорнблауэра за его собственные страдания. Люди, которые выходят в море, тем паче, если они выходят в море на военном корабле, должны быть готовы в любой момент выполнить самый невероятный приказ — даже если им ни с того ни с сего приказывают положить шпринг на якорный канат — то есть пропустить в кормовой порт и прикрепить к якорному канату трос. Тогда, выбирая трос шпилем, корабль можно будет повернуть на месте, и пушки будут стрелять в желаемом направлении. Так случилось, что это был едва ли не единственный маневр, который Хорнблауэр не отрабатывал прежде с этой командой на учениях.

— Слишком медленно, мистер Джонс! Старшина судовой полиции, запишите имена этих троих!

Мичман Смайли в барказе принял конец троса. Джонс побежал на бак и до хрипоты выкрикивал указания Смайли, матросам на шпиле, матросам у кормового порта. Канат выбрали; канат вытравили.

— Шпринг готов, сэр.

— Очень хорошо, мистер Джонс. Поднимите тендер и приготовьте корабль к бою.

— Э… есть, сэр! Свистать всех по местам! Корабль к бою! Барабанщик! Боевая тревога!

Морских пехотинцев на крохотную «Атропу» не полагалось. Назначенный барабанщиком юнга заколотил палочками. Тревожный рокот — нет звука более воинственного, чем барабанный бой — прокатился над заливом, бросая берегу вызов. Барказ, качаясь, опустился на киль-блоки. Возбужденные грохотом барабана матросы набросили на шлюпку лини и закрепили ее. Другие уже направили в шлюпку струвд от помпы — необходимая предосторожность перед боем, чтоб с одной стороны, уберечь от огня саму шлюпку, с другой — — иметь достаточный запас воды на случай борьбы с пожаром. Матросы, тянувшие шлюпочные тали, побежали, чтоб заняться другими делами.

— Пожалуйста зарядите и выдвиньте пушки, мистер Джонс.

— Есть, сэр.

Джонс опять изумился. Обычно во время учебной тревоги матросы только делали вид, что заряжают пушки, дабы не тратить понапрасну заряды и пыжи. По приказу Джонса подносчики пороха бросились за картузами вниз к мистеру Клуту. Один из канониров что-то выкрикнул, всем телом налегая на тали, чтоб выдвинуть пушку.

— Молчать!

Матросы вели себя неплохо. Несмотря на возбуждение, они, если не считать одного этого вскрика, работали молча. Сказывались многочисленные тренировки и железная дисциплина.

— Корабль к бою готов! — доложил Джонс.

— Пожалуйста, натяните абордажные сетки. Занятие это было сложное и муторное. Вытащить и разложить вдоль бортов сетки, закрепить за руслени их нижние края, а в верхние пропустить лини, идущие через ноки реев и конец бушприта. Выбирая ходовые концы талей, сетки поднимали до нужной высоты, чтоб они свешивались над морем, и, окружая корабль с носа до кормы, служили преградой для нападающих.

— Стой! — приказал Джонс, когда лини натянулись.

— Слишком туго, мистер Джонс! Я говорил вам это прежде. Трави тали!

Втугую натянутые сетки выглядят, конечно, образцово, но пользы от них никакой. Провисшую сетку труднее перерезать, по ней гораздо труднее влезть. Хорнблауэр следил, как сетка провисла неопрятными фестонами.

— Стой.

Так-то лучше. Эти сетки предназначены не для адмиральского смотра, а для того, чтоб отразить нападение.

— Спасибо, мистер Джонс.

Хорнблауэр говорил слегка рассеянно — он смотрел не на Джонса, а вдаль. Джонс машинально посмотрел туда же.

— Господи! — выдохнул он.

Большой корабль огибал мыс Ред Клиф. Остальные тоже заметили его. Послышались восклицания.

— Молчать!

Большой корабль, аляповато раскрашенный в алый и желтый цвета, вступил в залив под марселем. На его грот-мачте развевался брейд-вымпел, на флагштоке — знамя Пророка. Это была огромная, неуклюжая, невероятно старомодная посудина, непропорционально широкая, с двумя рядами пушек, расположенными неестественно высоко над водой. Бушприт был задран гораздо круче, чем принято было в то время в европейских флотах. Но первое, что бросалось в глаза — это латинское вооружение бизань-мачты. Последнюю латинскую бизань в королевском флоте заменили квадратным крюйселем более тридцати лет назад. Когда Хорнблауэр в первый раз увидел в подзорную трубу треугольник бизани рядом с двумя квадратными марселями, он безошибочно определил национальную принадлежность судна. Оно походило на старинную гравюру. Если б не флаг, оно с легкостью могло бы занять место в кильватерной колонне Дрейка или Ван Тромпа. Вероятно, это один из последних в мире маленьких линейных кораблей, чье место ныне заняли величавые семидесятичетырехпушечные суда. Да маленькое, да, неуклюжее, но ему довольно одного бортового залпа, чтоб разнести в щепки крохотную «Атропу».

— Это — брейд-вымпел, мистер Джонс, — сказал Хорнблауэр. — Поприветствуйте его.

Говорил он краем рта, поскольку, не отрываясь, смотрел в подзорную трубу на турецкое судно. Пушечные порты были открыты, на низком полубаке суетились похожие на муравьев человечки, готовясь к отдаче якоря. Вообще, людей на корабле было невероятное множество. Когда убирали паруса, они побежали и по наклонному рею бизани. Хорнблауэр не думал, что ему когда-нибудь доведется такое увидеть, тем более, что на матросах, перегнувшихся через рей, были длинные белые рубахи, вроде платьев, и рубахи эти с силой хлопали на ветру.

Резко громыхнула носовая девятифунтовка — кто-то из подносчиков пороха сбегал за однофунтовыми зарядами для салюта. Над бортом турецкого корабля появился клуб дыма, затем послышался звук выстрела — турки отвечали на приветствие. Грот-марсель был взят на гитовы за середину — тоже странное зрелище в этих обстоятельствах. Большой корабль медленно входил в залив.