На южном фронте без перемен - Яковенко Павел Владимирович. Страница 10

Ладно, пусть это так. Где можно спрятать банник? В окопах я все осмотрел, там ничего нет. Ну и где еще?

Тут меня озарило. «Елки-палки»! — подумал я. — «Надо просто кузова у наших машин осмотреть. В чужую машину банник точно не положат, а наших тут не так уж и много».

Я отправился на поиски. Искомое имущество нашлось практически сразу же, в той самой машине, где ехал расчет Карабута. Кто-то просто швырнул банник на пол, и тут же забыл о нем.

Достать находку не составило труда. Но лихо выпрыгнув из кузова, я отправился не в первый дивизион. Я, для начала, подошел к бедняге Карабуту, и врезал ему банником по спине. Наверное, хотя я не старался, удар пришелся по почкам. Сержанта скрючило. Я зашел со стороны его лица.

— Ну что, дружок, — грозно сказал я. — Кто тебе приказал бросить банник в кузов?

Карабут заколебался. Видимо, он думал о том, принять ли всю вину на себя, (и еще раз получить по спине или физиономии), или сказать правду. Наконец, видя зверское выражение моего лица, сержант выдавил из себя признание:

— Это мне командир батареи приказал.

Я удовлетворенно хмыкнул. Ничего другого и не ожидалось. Поблагодарив Карабута за честность, я отправился в первый дивизион, чтобы навсегда закрыть так внезапно возникшую у меня проблему…

Не первую и не последнюю.

Глава 10

Еще даже не дойдя до своей батареи, издали, я сразу понял, что что-то произошло. Какая-то непонятная суета наблюдалась на позиции. Я тут же перешел на бег. И вовремя.

Из-за высокого кустарника, закрывавшего обзор шоссе с правого фланга, показались «Икарусы». Не знаю, ожидало их тут наше командование, (скорее всего — нет, иначе мы бы готовились именно к открытию огня), но радуевцы явно нас не ждали. Первый из автобусов резко затормозил, и оказался на линии огня первого нашего орудия, второй, двигаясь по инерции, чуть было не въехал в зад первому. Все застыли.

Мы — потому что совершенно не представляли себе, что нам нужно делать. Указаний-то никаких не было!

Радуевцы встали потому, что не знали, чего ожидать от нас. Просто так удрать они не могли: чтобы развернуть такой большой автобус как «Икарус» на таком узком шоссе, нужно немало времени, и мы могли спокойно превратить автобус в котлету. Второй был зажат между первым и третьим. Так что они оба были в нашей власти.

Было одно «но». Все автобусы, как мы слышали, были битком набиты заложниками. Мне даже казалось, что я вижу за окнами перепуганные женские лица. Кто отдаст из наших приказ расстрелять такой автобус? Рустам, что ли? А последствия? Тут за убитого боевика можно срок получить, а за заложников вообще, наверное, расстреляют. И потом, откуда мы знаем, может быть, их пропустить нужно?

Нет, конечно, если по нам начнут стрелять, то тут мы сразу откроем ответный огонь. Заложники — заложниками, а своя жизнь дороже. Но ведь они не стреляют! Наверное, тоже понимают это.

Я уже успел добежать до своих орудий, где в недоумение таращили глаза солдаты и сержанты, а всеобщее оцепенение продолжалось.

Наконец откуда-то со стороны наших машин послышались крики: «Пропустить! Пропустить!». Но как дать понять водителям автобусов, что они могут ехать? Однако ломать голову над этим вопросом никому не пришлось. По-видимому, радуевцы услышали этот крик: автобусы неуверенно тронулись с места, а потом дали газу и скрылись из наших глаз.

— И это все? — как-то удивленно спросил у меня Волков. — И мы для этого здесь всю ночь горбатились?

Я промолчал. Сначала хотел язвительно ответить сержанту, что он-то, честно сказать, не особо горбатился. Но потом вспомнил мороз, ветер, посмотрел на его тонкую шинель, и промолчал. Неизвестно, кто еще больше замерз: тот ли, кто стоял на ветру и руки держал в карманах, или тот, кто полночи махал лопатой.

Вообще-то я уже решил, что «представление» закончилось, и мы вернемся в расположение.

Делать было абсолютно нечего. Я забрался в кабину «Шишиги», и предался греху безделья. Правда, пару раз вылезать пришлось. Откуда-то на вертолетах прилетало высокое начальство, строило наш батальон, весьма бегло осматривало его, и улетало обратно.

Честно говоря, это начинало надоедать. Во-первых, нечего было жрать, а, во-вторых, несмотря на солнце, по-прежнему было холодно. Так что стоять в строю, продуваемом сильными порывами ветра, было удовольствием ниже среднего.

Мне реально надоела эта бодяга. Я замерз, очень хотелось есть, и от долгого сиденья в кабине затекали ноги. Выходить же наружу было небезопасно по двум причинам: на свежем воздухе долго не проходишь из-за холода, и, самое главное, насиженное место можно очень быстро потерять. А найти новое будет довольно проблематично.

Наконец, в четвертом часу пополудни свершилось. Мы прицепили орудия к машинам, погрузили в кузова боеприпасы и тронулись. И тут же произошло то, чего все, в глубине души, конечно, опасались, но никак не думали, что это произойдет именно так. Молодой боец, водитель БМП, переезжая небольшой мостик через канал, не справился с управлением, и перевернул боевую машину. Да и это бы ничего, но перевернулся он так неудачно, что одного бойца в машине задавило насмерть.

Эту новость нам сообщил водитель «Урала». Так как колонна из-за этого происшествия остановилась, то он успел смотаться к месту событий, и все подробно рассмотреть.

Он успел вернуться как раз вовремя — мы снова тронулись. Когда наша машина проезжала этот злосчастный мостик, я пытался рассмотреть детали. Возле поверженной техники копошились бойцы, крутился подполковник Егибян — замполит бригады, а немного в сторонке, брошенный как кукла, как-то нелепо, не по-человечески, лежал убитый.

Я отвернулся, сам стыдясь своего нездорового интереса. Вот ведь как — и боя еще никакого не было, а счет потерям уже открыт. (Таких нелепых, тупых потерь на каждой войне предостаточно, увы… И эта наверняка у нас не последняя).

В бок мне снова больно воткнулась планшетка. Забыл сказать, но, вообще-то, нас в этой кабине ехало четверо. Слева от меня сидел Логман, справа — какой-то контрактник. Я даже его толком и не знал. Так, видел, что в части мелькает, и не более того. Имел ли он хоть какое-то отношение к нашему дивизиону? Или был из пехоты?

Да и черт с ним! Вот только из-за тесноты я не мог снять эту дурацкую планшетку. А снять ее сразу не хватило ума. Теперь мне было очень неудобно. Да, наверное, и Логману доставалось, но он молчал. Мало того, справа у меня висел на ремне подсумок, так что доставалось, по-видимому, и ваучеру.

Тем не менее, я все-таки закемарил. Ничего удивительного, ведь было тепло, я пригрелся…

Периодически просыпаясь, я рассматривал проплывающие мимо нас заснеженные поля, грязные лужи с разбитым, и уцелевшим только по краям, льдом, низкие, старые дома с торчащими над ними усатыми польскими антеннами, шумных детей, которые бежали за нашей колонной, и любопытствующих взрослых, живо заинтересованных небывалым в их краях зрелищем.

Между тем, дороги я совсем не узнавал. Конечно, с одной стороны, это было глупо. Ведь сюда-то мы ехали ночью, а, как известно, местность ночью и местность днем — это две большие разницы. И определиться по каким-нибудь дорожным приметам я просто не смог бы при всем желании.

Однако что-то в груди мне подсказывало, что ночью мы тут не проезжали. А так как я уже совсем настроился на возвращение на базу, то мне все это совсем не нравилось. Ко всему прочему, у меня начали болеть колени. Задница прошла совершенно, я ее больше и не чувствовал. Зато колени с каждым часом ломили все сильнее и сильнее. С учетом того, что мы в этой кабине сидели как шпроты, набитые в банку, то боль начинала доставлять мне настоящее мучение…

Оп! Мы остановились около милицейского блокпоста. Определить это было совсем не трудно. Ну, у кого еще может быть голубовато-пятнистый камуфляж?

Вот объясните мне, господа — товарищи, для чего нужна такая расцветка? Ну, правда, для чего? Под какую местность? Для ведения войны под водой, что ли? В общем, это просто бред какой-то. Зато сразу видно: где — армеец, а где — мент.