Зеркало и чаша - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 46

Пока шли, отправленный вперед отрок разбудил князя. Зимобор уже ждал в клети, торопливо умывшись и расчесав пятерней кудри.

— Рановато они, — сказал он отроку, который поставил перед ним миску теплой каши с обрывками куриного мяса (резать, как следует, было некогда, и неведомый дружинный повар то ли порубил тушку боевым топором, то ли просто порвал руками). — Я думал, целый день теперь по лесам будут бегать, пока до переговоров дозреют.

— В такой холод много не набегаешься, — сказал Радоня. — Чай, не лето. Домой-то хочется.

— Ой, а мне как домой хочется! — мечтательно протянул с края полатей Желанич. — У меня там, небось, уже сын родился, а я тут...

— Пока из такой дали добредем, твой малой уже ходить научится! — буркнул Хвощ. — Нам отсюда еще на Угру идти... если князь не передумал.

— Слушай! — С полатей свесилась голова Братилы. — А Угра — это не потому, что на ней угры живут?

— Откуда ж они тут возьмутся?

— Ну, племя кочевое — могли и забрести как-нибудь...

В сенях послышался скрип дверей, топот ног и шуршание многочисленных кожухов. Жилята и Хвощ мигом вскочили, приняли бодрый и грозный вид, схватили копья и встали по обе стороны сидящего за столом Зимобора. Зимобор отложил ложку, отодвинул миску с остатками каши и грозно сдвинул брови. Коньша, продирая глаза, хмыкнул из угла, Радоня показал ему кулак.

— Запускать? — В дверь просунулся отрок.

Зимобор кивнул, и дверь распахнулась пошире. Первым зашел Кривец, за ним еще несколько старейшин. Все на ходу снимали шапки и кланялись по привычке сначала печи и маленькой соломенной фигурке Макоши, подвешенной в углу, но взгляды вошедших против их воли тянулись к сидящему за столом.

— Заходите, люди добрые! — позволил Зимобор, и даже Кривец почти не помнил, что это дом его собственного родного брата, а до того их отца, где он сам родился и бывал каждый день. — Садитесь. — Он указал на ближнюю скамью, и кмети освободили место. — С чем пожаловали?

— Мира хотим, — начал Кривец. — Ты, смоленский князь... бери с нас дань, какую сказал, только не губи семьи наши, дома наши не разоряй.

— Вот и давно бы так! — одобрил Зимобор.

— Были мы в святилище Макоши и Рода, — заговорил другой старейшина, действительно старик, по ветхости едва ли принимавший участие в битве. — И сказала нам вещая женщина: любят тебя вилы, князь Зимобор, милостивы к тебе боги, потому противиться тебе для нас неразумно. Мы против богов не пойдем, будем в дружбе с тобой, только и ты богов помни, лишнего не бери.

— И тело брата моего Оклады отдай, — глухо добавил Кривец.

— Тела забирайте, где вчера наш обоз стоял, вы это место знаете! — Зимобор не удержался, чтобы немного не подколоть их. — Если согласны, тогда так: возвращайтесь в город все, кто здесь живет, по белке с дыма несите сюда, я пока тут буду. Кто у вас в городе старейшины?

— Мы вот. — Сидевшие на скамье переглянулись. — После Оклады Кривец вот над нами старший, а так мы, от верхневражских и от ближних сел, только еще Вятши не хватает, да у него с ногой плохо, не нести же нам его на себе было...

— От каждого из вас возьму с собой по сыну, — объявил Зимобор, и старейшины загудели. — Худого им не сделаю, пусть годик-другой поживут в дружине моей, послужат мне, а там, если все будет между нами ладно, и вернутся.

— А с девкой что будешь делать? — спросил Кривец.

— С какой?

— Окладиной дочерью. В святилище которая. Я забрать хотел, а Крутица не дала. Теперь, говорит, смоленского князя над ней воля, ему и отдам! Эх! — Кривец крутанул головой. — До чего дожили: свою же племянницу, родного брата дочь, не отдают мне, а отдают чужому человеку!

— А! — Зимобор вспомнил про кудрявую беглянку и сообразил, что Крутицей, наверное, зовут старшую жрицу. — Молодец твоя тетка, слово держит! Уважаю! Так и ты, Кривец, — Зимобор наклонился над столом и пристально глянул тому в глаза, — думаю, рода своего не посрамишь и от слова не отступишься. У Оклады еще дети есть?

— Сын Переслав. Он тут в городе оставался. Не знаю, жив ли...

— Видел я эту рожу нахальную! — вставил Ранослав, который помнил свои первые переговоры с Окладиным сыном.

— Поищем среди пленных, авось жив. А у тебя какие дети?

— А у меня трое, две девки да парень.

— Парня заберу в залог, не обессудь. Племянника оставлю тебе на подмогу. А сестру его тоже, пожалуй, заберу. Соберете ей приданое — за боярина замуж отдам. А не соберете — может, из кметей кому приглянется...

Кривец насупился еще сильнее и вздохнул. Смоленский князь вязал его по рукам и ногам, лишая сына, но, оставляя в Верхневражье племянника, который после дяди наследует власть и влияние. Да еще надо собирать приданое для племянницы, чтобы не посрамить рода и не слышать потом: «Ваша девка в Смоленске в холопках живет».

Три дня дружина еще оставалась в Верхневражье, отдыхая, отогреваясь и собирая дань с ближайших сел, расположенных по Жижале и вдоль ее притоков и ручьев. По селам ездил Ранослав — в Окладином шлеме, вызывая изумление и страх жижальцев, хорошо знавших этот единственный в округе шлем.

В придачу Ранослав, не скрываясь, всем рассказывал, что берет в жены Окладину дочь. По справедливости такую богатую и знатную невесту надо было дать кому-то из бояр, участвовавших в походе. Корочун сам отказался с поговоркой, что «стару молода жена — то чужа корысть», у Любиши было уже три жены, и без того вечно ссорившихся между собой. Предвару две жены уже родили тринадцать детей, и увеличивать их число ему было ни к чему — и так не хватает средств на приданое дочерям и на обзаведенье сыновьям. Иначе, зачем бы мирный ремесленник пошел в поход по чужим лесам?

Оставались Красовит и Ранослав. Выбрать первого из них Зимобор не хотел: было довольно опасно способствовать союзу двух родов, которые, мягко говоря, не очень его любят. Если Секач и Красовит снова поссорятся с Зимобором, то им будет куда уйти — сюда, на Жижалу, и тогда никакой дани он здесь больше не получит, потому что Красовит сумеет устроить здесь свое собственное княжество. Вот уж у кого есть и смелость, и опыт, и выучка!

Но Красовит тоже отказался сам.