Миссионерские записки. Очерки - Протоиерей (Ткачев) Андрей. Страница 4

Зеркальный паркет, высокие окна, блики огня в камине, роскошные туалеты дам… Всего этого я не видел.

Зато сегодня я видел полевую лилию. Спаситель сказал, что она красивее, чем Соломон во всей своей славе.

Внутренний мир человека шире и глубже целой Вселенной. Холодные бездны космоса не могут вместить Бога. Они для Него — малая капля. А вот человеческое сердце способно и видеть, и вмещать, и хранить в себе Господа.

Более того, Господь хочет вместиться в человеческое сердце. Не значит ли это со всей очевидностью, что сердце людское и обширнее, и драгоценнее всей Вселенной? Только вот мысль эту — о превосходстве внутреннего над внешним — современный человек слышит с вершин Тибета и Индии чаще, чем с кафедры христианского проповедника.

Оттого христианство многим показалось мелким. А люди массово окунаются в бесчеловечные пропасти восточной мистики.

Каждый земной отец в ответе за сохранение у людей правильного понятия о Боге Отце. Если отец уйдет из семьи, или останется, но не будет кормить и воспитывать, жалеть и наказывать, то людям будет трудно, а некоторым — невозможно усвоить евангельское учение об Отце Небесном.

Златоуст сказал однажды: «Все зло — от незнания Писания». Можно переформулировать максиму святого отца и сказать: «Все зло — от неправильно понятого христианства». Христианство возвестило миру свободу, равенство и братство: свободу от греха, равенство перед Богом и братство всех людей, имеющих общего Отца.

Но если Бога забыли, а от веры остались только слова, то свобода, равенство и братство теряют свой правильный смысл. Блудник и насильник грешат, говоря о свободе. Бунтарь поднимает мятеж, рассуждая о равенстве. Мнимое братство рождает такую вражду, какая не снилась многодетной семье, вступающей в право наследства над маленьким полем.

В космос, политику, бизнес устремилась женщина. За ее спиной остались распавшиеся или несозданные семьи. Не трожьте ее. Это плата за равенство с мужчиной.

Люди меняют пол, прошивают все тело железом, травят душу и тело дурманом. Не смейте им возражать. Это — «свобода».

Гермафродиты в пирсинге и татуаже, без семьи и детей, без истории и веры хотят, чтоб весь мир был похож на них. Хотят, чтобы все покинули джунгли и шалаши и залезли в ночные клубы курить дурь и резать вены. Это в их понимании всеобщее равенство и счастье, подаренное цивилизацией. Это будет великое братство безразличных друг другу людей, в тайне сердца ежедневно удивляющихся: почему на них до сих пор не обрушилось небо?

Необходимо вдуматься в слова Христа о птицах небесных. Они не сеют и не жнут, они не собирают в житницы. Но они вовсе не беспечны и тем более не ленивы.

Птица встает рано, чистит носик и по-своему молится Богу — поет. А затем непрестанно трудится: строит гнездо, ищет корм, стережется хищников. Бог дает ей червячка в пищу и прутик для гнезда. Но птица не может запасать червячков в холодильнике, не может сдать гнездо в аренду, чтобы с этого жить. Она ежедневно трудится и ежедневно нуждается в помощи Отца Небесного.

Как это резко контрастирует с духом нашей жизни. Человеку хочется застраховаться, обезопаситься. А любое самое краткое евангельское изречение, при вдумчивом отношении, зовет нас к подвигу и отнимает самонадеянность.

Люди упорно и постоянно спорят с Евангелием. Господь говорит, что мы не можем сделать белым или черным ни один волос, а косметическая наука говорит — можем.

Господь говорит, что мы не можем увеличить свой рост на локоть. Можем, — говорит хирургия.

Скоро малые дети — испорченный плод испорченных родителей — станут вовсе чужды чистоты и невинности. Тогда люди самою жизнью перечеркнут евангельские слова о том, что таковых есть Царство Небесное.

Если хочешь учиться, весь мир станет учителем. Чему учит поезд? Опоздал на минуту — потерял все. А телефон? Сказал здесь — слышно там.

Какой великий учитель — молодая картошка! Чистить ее легко. Тонкую кожицу слегка поскоблил, промыл — и в кастрюлю. А стоит дать ей постареть в земле — и до белого тела доберешься не иначе, как срезая кожу вместе с грязью. И человеку работы больше, и картошке больней.

Так и грех, неизбежный для всех людей, скоблить нужно смолоду. Иначе он впитается в плоть и кровь, и для очистки души нужно будет срезать с нее мясо пластами. В духовном, конечно, смысле.

Настанет время, и люди вознедугуют.

Тогда больные скажут здоровому:

«Ты болен больше других, потому что не похож на нас».

Прп. Антоний Великий

Собрались однажды 10 мудрых мужиков ругать одного сумасшедшего. «С тобой, гад, — говорит один, — невозможно работать. Все люди как люди, тянут по карманам, что могут, а ты все по описи начальству сдаешь». «До каких пор, — кричит второй, — ты, паразит, по-русски говорить не научишься? Ни матюка от тебя, ни анекдота не услышишь». Третий кричит: «Ты или сам пей, или другим пить давай! А то глянешь под руку — водка во рту колом становится».

Долго ругали 10 нормальных мужиков одного идиота. А тот знай плечами жмет да глазами хлопает. Да еще про себя, видно, шепчет что-то. Оно и понятное дело — сумасшедший.

Молодые девчонки напряженно и гордо идут по жизни, как будто шагают по подиуму. Кому и что они доказывают — неясно.

Ясно одно: постареть и умереть придется. И Страшный Суд неизбежен.

«Ах, так ты…» —

«Я без души

Лето целое все пела». -

«Ты все пела? Это дело:

Так поди же попляши!»

Девочки, читайте Крылова и апостола Павла.

У бабы Сони на Привозе весы грубые — они для помидоров. У дяди Коли в аптеке весы тоньше — они для лекарств. Лекарство — оно такое: чуть недодашь — не вылечит. Чуть передашь — отравит.

Давайте Господа назовем с любовью Аптекарем. Он всем все так точно отмерил. Сказал же некто из старцев: «Крылышко у мухи имеет вес. А у Бога — весы точные».

У Бога нет мертвых.

Мудрость народная предупреждает не зарекаться от сумы и тюрьмы. Кто знает, как жизнь сложится завтра. Кто знает, с кем столкнешься лоб в лоб, глубоко задумавшись и повернув за угол. Я тоже знать не знал, что целых три месяца своей жизни мне придется прятаться в чужом и незнакомом городе, а чтобы чем-то жить — работать грузчиком в овощном магазине и там же спать, получая еще полставки сторожа. От кого и в каком городе я прятался — сегодня уже неважно. Важна одна черта моей тамошней жизни, о которой хочется рассказать.

Через два квартала от нашего магазина располагалось старое городское кладбище. На нем за недостатком места уже давно никого не хоронили. Сквозь могильные плиты проросли деревья, все кладбище утопало в зелени, и я ходил туда гулять в вечерние часы между закрытием магазина и наступлением темноты. Может быть, не в каждом городе мира найдется гражданин с фамилией Рабинович, но зато на большинстве кладбищ в нашей стране найдется еврейское поле. Шумный, неугомонный, упертый, пахнущий библейской древностью, красивый и отталкивающий одновременно, самый странный народ на земле разбрелся повсюду и везде оставил следы своего присутствия.

Та кладбищенская часть, где были похоронены евреи, находилась на самом краю, и туда я ходил чаще. Сначала меня привлекли надписи на могилах и портреты умерших. Там были похоронены евреи, служившие в Красной армии. Те, которые поверили в революцию, повылазили на свет из всех щелей российской провинции и стали под красное знамя. Кого-то из них убили на войне, кто-то до чего-то дослужился. На их могилах надписи были сделаны по-русски, а на фотографиях они были запечатлены в гимнастерках и портупеях. Эти мне нравились меньше всего. Больше нравились старики со странными, иногда смешными для нашего уха именами. Нравились их грустные глаза и длинные бороды. Нравилось, что жены их лежат рядом, и чувствовалось, что при жизни они были нежны какой-то другой нежностью, которая редка среди славян. Там, где надписи были сделаны на иврите, к простому любопытству добавлялся священный интерес, и я подолгу ходил среди могил Корфункеров и Зильберманов, Коганов и Кацев. Как-то не было скучно и было о чем думать, хотя нельзя было предположить, что я додумаюсь до чего-то особенного. Однако додумался.