Ледовый барьер - Престон Дуглас. Страница 49

— Пока что измерить его массу несколько затруднительно, — сказал Глинн. — Но всё указывает на то, что метеорит всё же весит по меньшей мере десять тысяч тонн.

МакФарлэйн внезапно забыл о своём разочаровании.

— Но это значит, что его плотность…

— Боже, как минимум, семьдесят пять! [14] — Сказала Амира.

Глинн поднял брови.

— И что это означает?

— Самые тяжёлые из известных элементов — осмий и иридий, — сказала Амира. — Их плотность — около двадцати двух. Обладая плотностью в семьдесят пять, этот метеорит в три раза, даже больше, плотнее любого известного на Земле элемента.

— Вот вам и доказательство, — пробормотал МакФарлэйн.

Он чувствовал, как колотится сердце.

— Прошу прощения? — сказал Глинн.

У МакФарлэйна словно гора свалилась с плеч. Он посмотрел Глинну в лицо.

— Теперь в этом нет никаких сомнений. Он межзвёздный.

Глинн остался непроницаем.

— Никоим образом ничто настолько плотное не могло возникнуть в Солнечной системе. Метеорит обязан явиться издалека. Из той области пространства, которое очень сильно отличается от нашего. Из области гиперновой.

Наступила долгая тишина. МакФарлэйн слышал, как перекрикиваются рабочие в далёких туннелях, слышал приглушённые звуки отбойных молотков и сварки. Наконец, Глинн прокашлялся.

— Доктор МакФарлэйн, — тихо начал он. — Сэм. Простите, если вам покажется, что я ставлю ваши слова под сомнение. Поймите, что сейчас мы работаем вне рамок какой-либо мыслимой модели. Нет прецедента, который бы указал нам путь. Я понимаю, что у вас не было достаточного времени для исследований. Но окошко наших возможностей уже готово захлопнуться. Мне требуется ваше лучшее суждение — и как учёного, и как человека — безопасен ли он в той мере, чтобы продолжать операцию, или мы должны её свернуть и отправиться по домам?

МакФарлэйн глубоко вдохнул. Он понял смысл этого вопроса Глинна. Но также он чувствовал, и вполне отчётливо, то, что Глинн оставил недосказанным. Как учёный, и как человек… Глинн попросил его ответить на вопрос объективно — не как того человека, что предал друга из-за ценного предмета пять лет назад. Несколько картинок пронеслись у него в голове: Ллойд, расхаживающий возле своей пирамиды; блестящие чёрные глаза команданте эсминца; переломанные, полежавшие на воздухе кости его бывшего партнёра.

МакФарлэйн медленно заговорил.

— Он без явных проблем пролежал на этом месте тридцать два миллиона лет. Но правда состоит в том, что мы не знаем. Всё, что я могу сказать — это научное открытие величайшей важности. Оправдывает ли это риск? Все великие достижения всегда связаны с риском.

Взгляд Глинна, казалось, был устремлён далеко-далеко. Выражение его лица было таким же непроницаемым, как всегда, но МакФарлэйн чувствовал, что только что озвучил его собственные мысли.

Глинн вытянул из кармана часы, раскрыл их умелым жестом руки. Он уже принял решение.

— Мы приподнимем камень через тридцать минут. Рашель, если вы и Ген протестируете приводы сервомоторов, мы будем готовы.

МакФарлэйн почувствовал внезапный прилив эмоций — возбуждение или предвкушение, он не мог определить точно.

— На время подъёма мы останемся наверху, — сказал Гарза, бросив взгляд на часы. — Никто не должен здесь оставаться.

Чувство быстро ушло.

— Мне казалось, говорили, что здесь абсолютно безопасно, — сказал МакФарлэйн.

— Двойная избыточность, — пробормотал Глинн.

Затем, подавая пример остальным, он вышел из хранилища и направился по узкому туннелю.

Доктор Патрик Брамбель уютно возлежал на своей койке, погружённый в чтение «Королевы фей» Спенсера. Ход танкера был ровным и спокойным, а матрац — восхитительно мягким. Температура в медицинском отделе держалась на уровне в восемьдесят шесть градусов: [15] именно такая ему и нравилась. Все, кроме сокращённого экипажа, находились на берегу, готовясь поднять метеорит, и на корабле было тихо. Доктор Брамбель совершенно не ощущал ни дискомфорта, ни раздражения — кроме, возможно, затёкшей руки, которая поддерживала книгу напротив носа в течение последнего часа. А эту проблему очень просто разрешить. Со вздохом удовлетворения он переложил книгу в другую руку, перевернул страницу и снова погрузился в элегантные стихи Спенсера.

Затем он замер. На самом деле, кое-что всё же его раздражало. Взор неохотно устремился в открытую дверь, через коридор — в медицинскую лабораторию, которая за ней располагалась. На поблёскивающей металлической кушетке лежал синий ящик для улик, с открытыми застёжками, но закрытой крышкой. Что-то в нём казалось таким покинутым, почти укоряющим. Глинн к вечеру ожидал от него результатов осмотра.

Какой-то миг Брамбель смотрел на ящик. Затем отложил книгу в сторону, с сожалением поднялся с койки и поправил хирургический халат. Хотя он редко занимался медициной и ещё реже проводил операции, ему нравилось носить такой халат, и, когда не спал, он почти никогда с ним не расставался. Если уж говорить про рабочую одежду, он считал халат намного более пугающим, чем форма полицейского, и лишь чуточку менее, чем старухи с косой. Хирургические халаты, особенно с пятнышками крови, обыкновенно поторапливали официальные визиты и ускоряли ненужные разговоры.

Он вышел из каюты и остановился в длинном коридоре, окидывая взглядом параллельные ряды открытых дверей. Никто не ждал в приёмной. Десять коек, и все пустые. И это нравилось ему больше всего.

Зайдя в медицинскую лабораторию, он помыл руки в раковине огромных размеров, затем стряхнул воду с пальцев, одновременно поворачиваясь, в непочтительной имитации жестов священника. Толкнув локтем сушилку для рук, под потоком воздуха потёр друг о дружку свои старые узловатые руки. За этим занятием он осматривал аккуратные ряды потрёпанных книг, которыми был заполнена его каюта. Над ним нависали две картины: изображение Иисуса Христа, увенчанного терновым венком, и маленькая, увядшая фотография двух одинаковых детей в костюмах моряков. Картина с Христом напомнила ему о множестве вещей, некоторые из которых противоречили сами себе, но всегда были интересны. Фотография его самого с братом-близнецом, Симоном, которого в Нью-Йорке убил уличный грабитель, напомнила ему о причинах, по которым он так никогда не женился и не завёл детей.

Брамбель вытянул пару латексных перчаток, включил лампы и должным образом разместил над столом. Затем открыл ящик для улик и неодобрительно посмотрел на путаницу костей. Он сразу же отметил, что некоторых костей недостаёт, а те, что имеются в наличии — скиданы вперемешку без малейшего уважения к анатомии. Он покачал морщинистой головой при мысли о всеобъемлющей некомпетентности окружающего мира.

Брамбель принялся вытаскивать кости, идентифицировать их и раскладывать на столе в правильном порядке. Не так уж много признаков повреждения животными, кроме следов от зубов грызунов. Затем он нахмурил брови. Число околосмертных разрывов необычное, просто из ряда вон. Брамбель замер, и кусочек кости завис на полпути от ящика к столу. Затем, медленнее, он поместил его на металлическую поверхность. Брамбель отступил на шаг, сложил на груди облачённые в зелёное руки и уставился на останки.

С самого раннего детства в Дублине, насколько он помнил, его мать лелеяла мечты, что её юноши-близнецы, повзрослев, станут врачами. Матушка Брамбель была необоримым стихийным бедствием; таким образом Патрик, как и его брат Симон, отправился в медицинскую школу. В то время как Симон имел склонность к работе и заработал себе в Нью-Йорке хорошую репутацию патологоанатома, Патрик считал бездарно потраченным то время, что ему приходилось быть отлучённым от литературы. С годами его всё больше тянуло к кораблям, а в последнее время — к большим танкерам, где команды были небольшими, а стол и кров — комфортабельными. И до сих пор «Рольвааг» оправдывал его ожидания. Ни тебе процессий переломанных костей, бушующих лихорадок или капающего триппера. Кроме нескольких случаев морской болезни, брюшной инфекции и, конечно, озабоченности Глинна по поводу охотника за метеоритами, его оставили читать книги. До этого момента.