Грех и святость русской истории - Кожинов Вадим Валерьянович. Страница 19

Но истинное существо дела заключалось, конечно, не просто в том, что Иосиф Волоцкий заботился о «материальном положении» крестьян и холопов; эта забота была только одним из естественных проявлений целостной деятельности его монастыря, воплощавшего в себе дух православия, являвшего собой как бы предметный образ Царства Божия на грешной земле, – что вполне наглядно представало в имевшихся в монастыре творениях великого иконописца Дионисия (их там было в начале XVI века около девяноста).

И, настаивая на улучшении положения крестьян и холопов, преподобный Иосиф, как мы видели, исходил из того, что все люди – Божьи создания и для последнего Суда нет ни рабов, ни их «свободных» господ. То есть его, как выразились бы теперь, «социальная программа» являлась одной из неотъемлемых составных частей монастырского служения. Сравнительно быстро Иосифов монастырь обрел на Руси самую широкую известность и признание – как одно из наиболее достойных и в то же время наиболее полнокровных воплощений православного бытия, сознания, творчества.

Помимо всего прочего, преподобный Иосиф стал виднейшим православным мыслителем и писателем; закономерно, что в его дошедших до нас изображениях он предстает пишущим. Наиболее раннее из известных нам сочинений преподобного Иосифа он написал еще тогда, когда был иноком Пафнутьева Боровского монастыря. Это «Послание о Троице» архимандриту (так тогда звался наиболее чтимый из игуменов какой-либо епархии) Тверского Отроча монастыря Вассиану, который с 1477 года стал епископом Тверским. То есть «Послание» написано не позднее 1477 года и по прямой просьбе архимандрита (оно начинается словами: «Что, господине, меня… пытаешь о таинстве Святые Троицы…»[46]).

Обращение архимандрита (к тому же вскоре ставшего епископом) к иноку Боровского монастыря Иосифу с просьбой объяснить глубочайший смысл Святой Троицы свидетельствует, что, еще будучи иноком, преподобный обладал высоким богословским авторитетом.

Стоит напомнить также, что монастырь во имя Троицысоздал преподобный Сергий, и, значит, это раннее сочинение преподобного Иосифа опять-таки связывает его с величайшим русским святым. Некоторые современные авторы пытаются доказать, что якобы уже в этом послании Иосиф начинает борьбу с так называемой «ересью жидовствующих», – поскольку в одной (только в одной) его фразе упомянуты (кстати, в одном ряду с «глупыми») и «еретики», которые «не хотяща бо видеть, ни слышати Отца и Духа Святаго, равна Отцу и Сыну».[47]

Однако различного рода еретики отрицали Троицу с древнейших времен, и нет никаких оснований считать данное Иосифово послание связанным именно с «ересью жидовствующих» (хотя эта ересь, конечно, так же отрицала Святую Троицу). Против этой конкретной «ереси» преподобный Иосиф начал борьбу позднее, в конце 1480-х годов, когда она стала играть очень значительную роль в высших сферах и государственной, и церковной власти Руси. К этому мы теперь и обратимся.

* * *

Как уже сказано, с середины XIV до середины XVI века Русь переживает эпоху невиданного роста и многообразного расцвета. В частности, в 1480 году она окончательно освобождается от зависимости от Орды, но следует знать, что благодаря резкому ослаблению последней зависимость от нее имела уже скорее формальный, чем фактический, характер с самого начала великого княжения Ивана III (1462 год).

Одним из очень существенных последствий обретения Русью «суверенности» явилось ее широкое общение с окружающим миром – и с Западом, и с Востоком; ранее «внешняя политика» во многом была, так сказать, прерогативой правителей Золотой Орды, которым подчинялись русские князья. Но по мере ослабления ордынской власти – еще до 1480 года – складываются, например, тесные взаимоотношения Руси с самой «высокоразвитой» тогда страной – Италией, и в Москву в 1475 году приглашается выдающийся итальянский инженер Аристотель Фьораванти, под руководством которого в Кремле строится новое здание Успенского собора, существующее и сегодня.

Между прочим, некоторых людей как бы задевает тот факт, что великолепное творение московского зодчества строил иностранец… Но, во-первых, Италия в то время вырвалась далеко вперед в сфере науки и техники, и итальянских мастеров приглашали для работ вовсе не только на Русь, но и в основные страны Западной Европы, а во-вторых, для усвоения характера собственно русского зодчества Фьораванти для начала был отправлен во Владимир, где изучал архитектурное своеобразие тамошнего Успенского собора, чудесного храма Покрова-на-Нерли и т. п., и построенный им в Москве Успенский собор был выдержан в основных канонах русского зодчества. Между прочим, преподобный Иосиф Волоцкий писал об этом соборе, что его «достоит нарещи земное небо, сиающу яко великое солнце посреде Рускыя земля».[48]

Словом, установившиеся во второй половине XV века деятельные и многообразные взаимосвязи Руси с «внешним» миром были в тех или иных отношениях и естественны, и плодотворны. Но, как говорится, все имеет свою оборотную сторону, что в особенности уместно сказать о русских людях, в высшей степени склонных ко всякого рода «крайностям». Вообще-то это качество может дать и «отрицательные», и «положительные» последствия, и русский «экстремизм» (если воспользоваться современным термином) являет собой национальное своеобразие, а не заведомо «отрицательную» черту.

Но одно из проявлений этого «экстремизма», которое не раз имело место в нашей истории, всегда наносило тяжкий ущерб стране. Речь идет о таких периодах истории Руси-России, когда ради пришедших извне «новаций» предпринимался «экстремистский» отказ от веками складывавшихся устоев бытия и сознания – отказ, который не мог привести ни к чему, кроме разрушений, и только последующий нелегкий, подчас мучительный возврат на собственный путьспасал страну…

Незадолго до того, как в Москву прибыл упомянутый итальянец Фьораванти, в 1470 году, в Новгород заявился другой человек, который также имел в конечном счете итальянское происхождение: его дед Симоне де Гизольфи был знатным и богатым генуэзцем, занимавшимся крупной, как сказали бы теперь, «коммерческой деятельностью» на Таманском полуострове между Черным и Азовским морями. Здесь тогда существовало княжество, основным населением которого были черкесы (или, иначе, зихи), и Гизольфи устроил брак своего сына Винченцо с черкесской княжной. А сын последнего, полуитальянец-получеркес, стал князем Таманским. Это был, как ясно из фактов, человек огромной энергии и обширнейших познаний, имевший самые широкие международные связи и в Европе, и в Азии. Особое значение имела его связь с существовавшей с давних времен в таманском городе Матреге,[49] являвшемся столицей его княжества, крупной иудейской общиной.

Прибыв в 1470 году в Новгород вместе с тогдашним князем Киевским Михаилом Олельковичем (литовцем), он сумел оказать громадное воздействие на общавшихся с ним людей, среди которых были и православные священники Алексей и Денис. Посеянная Заккарией, которого на Руси звали «Скарья» и «Схария», ересь дала, увы, весьма и весьма обильные плоды. В 1478 году великий князь Иван III беседовал в Новгороде с «еретическими» священниками Алексеем и Денисом, произведшими на него столь сильное впечатление, что он пригласил их в Москву, где они были поставлены (в 1480 году) во главе важнейших соборов – Успенского и Архангельского…

Впрочем, об этом речь пойдет ниже. Здесь же необходимо сказать о наиболее существенном. Иван III, при котором Русь широко вышла на мировую арену, явно склонялся, как, на мой взгляд, свидетельствует множество известных фактов, к столь характерному для нас, русских, «экстремизму». Поскольку Русь тогда стремилась вобрать в себя те или иные практические и теоретические достижения Запада и Востока (отмечу, что Заккария Гизольфи был как бы «представителем» и Европы, и Азии), великому князю казалось, что даже само определявшее путь Руси уже пять столетий православие нуждается в «обновлении» – в соответствии с идущими извне «советами».