От Византии до Орды. История Руси и русского Слова - Кожинов Вадим Валерьянович. Страница 129

Вот чрезвычайно выразительный факт. В авторском «Введении» к только что названной книге Г. М. Прохорова «Повесть о Митяе. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы» сказано: «Благодарю от души моего первого учителя, доктора исторических наук Л. Н. Гумилева за привитый мне вкус к историческому исследованию…» [568] Однако в самой этой книге, где есть, например, ссылки на упомянутые выше работы М. Н. Тихомирова, Ю. К. Бегунова и И. Б. Грекова, автор ни разу не ссылается на Л. Н. Гумилева!..

Словом, имеет место специфическая ситуация: высокая одаренность и размах мысли Л. Н. Гумилева дали ему возможность во многих отношениях верно и глубоко охарактеризовать сущность Куликовской битвы, но недостаточность, а порой и прямая недостоверность фактической аргументации отвращает тех или иных читателей (прежде всего – профессиональных историков), и в результате отчасти дискредитируется то истинное в своей основе представление о причинах и значении великой битвы, которое выразилось в гумилевских статьях и книгах. И как-то уже не обращают внимания на тот факт, что концепция Л. Н. Гумилева подтверждается (а не опровергается) в ряде работ таких историков, которым отнюдь не свойственно «вольное» обращение с источниками.

Но обратимся непосредственно к Мамаю. Еще полвека назад, в 1946 году, М. Н. Тихомиров утверждал, что Мамай перед Куликовской битвой заключил договор с Кафой. А в 1994 году С. П. Карпов, давно занятый тщательными разысканиями в генуэзских архивах, сообщил, что в своего рода бухгалтерских книгах Кафы, массариях, оказывается, «есть сведения и о переговорах с Мамаем», хотя в то же время «не обнаружено следов… участия генуэзцев в Куликовской битве» [569] ; между тем, согласно русским источникам, в ней участвовали и «фряги», то есть итальянцы.

Но, во-первых, не исключено, что такие «следы» еще отыщутся; ведь сам С. П. Карпов в той же статье отмечает: «Разумеется, богатство архивных собраний Венеции и Генуи не исчерпывается» теми, «с которыми нам довелось работать в Италии. В стороне остались, например, собрания Ватиканского архива с его материалами по истории церкви и религиозных миссий на Востоке (а как мы видели, представители папства постоянно вступали в контакты с золотоордынскими правителями. – В. К.), собрания рукописей в различных библиотеках… Не одному поколению историков и архивистов хватит материалов для будущих исследований» (там же, с. 15).

А во-вторых, при верном понимании общей картины открывается ранее почти или совсем «не замечаемая» весомая «информация», содержащаяся в давно известных источниках. Обратимся к наиболее объемному источнику сведений о Куликовской битве – «Сказанию о Мамаевом побоище».

Здесь сообщается, что, узнав о движении Мамая к Москве, Дмитрий Иванович посылает навстречу ему – в качестве, выражаясь современным языком, дипломата и разведчика (в частности, сообщившего точные известия о союзе Мамая с великим князем Литовским Ягайло) – «избранного своего юношу, довольно суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютышова» (это был, как известно, далекий предок великого поэта и мыслителя Ф. И. Тютчева). Автор «Сказания» явно стремится «оправдать» решение князя поручить столь ответственную задачу именно юноше, подчеркивая, что он – «избранный», что он особо разумный и смышленый. И все же – почему юноша, а не богатый опытом муж?.. Характерно, что автор изданного в 1985 году сочинения о Куликовской битве, невзирая на вполне определенное сообщение «Сказания», написал о княжеском после: «…уже пожилой и сметливый боярин Захар Тютчев»… Но в другой современной книге дана верная «разгадка»: Захарий был сыном итальянца Дудже, или Тутче, поселившегося в Москве в 1350-х годах [570] , и, очевидно, владел языком своих предков.

И другая «информация» из «Сказания»: отправляясь в поход на Мамая, Дмитрий Иванович взял с собой десяток «московских гостей сурожан». Обычно историки полагают, что речь шла о купцах, осуществлявших торговые отношения между Москвой и крымским городом Сурож (ныне Судак). Но, как убедительно показал Л. С. Хачикян в исследовании «Гости-сурожане» в русских летописях и «Сказании о Мамаевом побоище» (в кн. Русская и армянская средневековые литературы. – Л., 1982, с. 335), эти историки «не учитывают того обстоятельства, что… весь Крымский полуостров называли Сурожским полуостровом» (и даже само Черное море – Сурожским), и потому «гостями-сурожанами» наверняка именовались и те, кто имел дело непосредственно с Кафой.

Пытаясь объяснить причину введения этих людей в состав княжеской свиты и особую важность самого их присутствия в ней (ведь их имена в «Сказании» удостоены специального упоминания в одном ряду с именами главных героев битвы!), А. Ю. Якубовский утверждал, что это-де были люди, «знающие нравы, обычаи и язык татар» и «имеющие более или менее точные сведения о дорогах, мостах, бродах на пути в Орду» [571] . Другой широко известный историк Л. В. Черепнин так определял «мотив, которым руководствовался московский князь, делая своими спутниками гостей: они могли быть использованы как проводники, толмачи, как люди, осведомленные о нравах и привычках ордынцев» [572] и т. п.

Однако эти объяснения едва ли хоть сколько-нибудь основательны. Во-первых, в окружении Дмитрия Ивановича было немало людей, постоянно имевших дело и с Золотой, и с Мамаевой Ордой (к таким людям, кстати сказать, принадлежал и сам великий князь, с юных лет не раз посещавший обе орды). Когда в 1380 году потребовалось сообщить хану Тохтамышу радостную весть о победе на Куликовом поле и наладить дальнейшие отношения, Дмитрий Иванович послал к нему, как уже говорилось выше, испытанных знатоков золотоордынских дел Толбугу и Мокшея, а не каких-либо сурожских купцов. Во-вторых, главный опыт и главные знания этих купцов были связаны, конечно же, с крымскими генуэзскими центрами, и, беря их с собой в поход на Мамая, Дмитрий Иванович исходил именно из этого; в «Сказании о Мамаевом побоище» ясно сказано, что гости-сурожане «знаемы… в фрязех» (то есть в итальянцах).

А отсюда, без сомнения, следует, что Дмитрию Ивановичу была вполне известна огромная роль итальянцев Кафы в стане Мамая.

Не приходится уже говорить о том, что, согласно тому же «Сказанию», Мамай после Куликовской битвы сделал не что иное, как «прибеже ко граду Кафе… И собрав остаточную свою силу, и еще хотяше изгоном (набегом) итти на Русскую землю», – то есть именно в Кафе «организовывался» его новый поход. И когда затем по дороге на Русь он был в причерноморской степи перехвачен и окончательно добит Тохтамышем, «Мамай же прибеже пакы (снова, опять) в Кафу… ту(т) убиен бысть фрязи» (то есть убит итальянцами – очевидно, как не оправдавший возлагавшихся на него надежд воитель).

Итак, целая цепь исторических фактов, запечатленных в «Сказании о Мамаевом побоище», свидетельствует о ведущей, определяющей роли итальянцев в походе Мамая на Москву; «фрязы» упомянуты и на первой, и на последней страницах «Сказания».

При этом необходимо иметь в виду, что, согласно современным представлениям, «информация», содержащаяся в «Сказании», почти всецело достоверна. Много лет изучавший «историю» создания самого этого «Сказания» член-корреспондент РАН Л. А. Дмитриев доказывал, что в основу его легло произведение, написанное вскоре же после Куликовской битвы, в конце XIV века:

«И у нас есть основания, – заключал исследователь, – утверждать, что в большинстве подробностей и деталей «Сказания» исторического характера, не имеющих соответствий в пространной летописной повести, перед нами не поздние домыслы, а отражение фактов, не зафиксированных другими источниками» [573] .

Наряду с ведущей ролью итальянцев по-своему не менее существенна другая тема – союз Мамая с великим князем Литовским Ягайло. Правда, именно в связи с этим нередко ставился вопрос о «недостоверности» сведений «Сказания». Ибо во многих списках «Сказания» вместо Ягайло, который правил Литвой в 1380 году, выступает его, гораздо более известный на Руси, отец – Ольгерд, умерший еще в 1377 году. И стремясь продемонстрировать недостаточную надежность «информации», содержащейся в «Сказании», Л. А. Дмитриев называет три «анахронизма»: Ольгерд вместо Ягайло, присутствие в Москве во время Куликовской битвы митрополита Киприана, который, мол, находился тогда в Киеве, и, наконец, молитва Дмитрия Ивановича перед Владимирской иконой Богоматери, приносившейся в Москву только в 1395 году, во время движения к Руси войск Тимура.