Карта времени - Пальма Феликс Х.. Страница 91

XXXVIII

На Беркли-сквер находился совсем небольшой, хотя и навевающий грустные мысли парк. Здесь были самые старые в центре Лондона деревья. Уэллс пересек площадь почти торжественным шагом, отвесив легкий поклон нимфе скульптора Александра Манро, которая только добавляла печали и без того невыносимо грустному пейзажу. Потом Уэллс остановился перед домом, на фасаде которого красовалась цифра пятьдесят. Это здание скромностью своей заметно отличалось от остальных, окружавших площадь и построенных знаменитыми архитекторами. Казалось, дом давным-давно покинут, и хотя фасад сохранился во вполне пристойном состоянии, окна на всех этажах были зашиты успевшими подгнить досками — они были призваны защитить от любопытных взглядов тайны этого жилища. Разумно ли он поступил, явившись сюда один? — спросил себя Уэллс, невольно вздрогнув. А может, следовало предупредить инспектора Гарретта, поскольку Уэллс имел намерение не только встретиться с лицом, способным без долгих размышлений убивать мирных граждан, он шел в дом номер пятьдесят с наивной целью задержать злодея и доставить инспектору, чтобы тот и думать забыл о путешествиях в 2000 год.

Уэллс внимательно осмотрел фасад дома, о котором по Лондону ходили самые жуткие слухи, но не нашел в нем ничего особенного. Журнал «Мейфэр» не так давно напечатал сенсационный материал, описав все странные события, которые произошли здесь с начала века: всякий, кто отваживался поселиться в доме, либо умирал, либо терял рассудок. Писатель не был склонен верить в подобные штучки. По его мнению, речь шла о длинном перечне душераздирающих выдумок — они не выглядели более правдоподобно даже и в печатном виде. Там рассказывалось и о сошедших с ума горничных, которые не могли внятно объяснить, что им привиделось, и о матросах, в страхе сигавших в окно, чтобы упасть прямо на острые пики окружающей дом изгороди, и о потерявших покой и сон соседях, утверждавших, будто даже в те периоды, когда дом был пуст, оттуда доносился скрип передвигаемой мебели, а в окнах мелькали непонятные тени. Все эти кошмарные события заставили воспринимать дом как проклятое место: якобы в нем обитал безжалостный призрак. С другой стороны, английские джентльмены могли доказать свою храбрость, рискнув провести здесь ночь. В 1840 году некий сэр Роберт Уорбойс, очень кичившийся своим скептицизмом, поспорил с друзьями, что за сто гиней переночует в вышеназванном доме. Уорбойс заперся там, вооружившись пистолетом и прихватив веревку, которую привязал к колокольчику, висевшему на первом этаже: с самодовольной улыбкой он пообещал позвонить, ежели с ним что случится. Не прошло и четверти часа, как зазвонил колокольчик, затем ночную тишину прорезал звук выстрела. Прибежавшие на зов друзья нашли Уорбойса мертвым: он лежал на кровати, и лицо его было искажено гримасой ужаса. Пуля застряла в деревянном изножье кровати — вполне возможно, что прежде она пронзила сотканное из воздуха тело призрака. Лет через тридцать, когда дом занял одно из первых мест в списке заколдованных зданий Англии, некий молодой храбрец, лорд Литтлтон, тоже отважился провести там ночь. Правда, ему повезло больше, он остался в живых, выстрелив в призрака из пистолета, заряженного серебряными монетами, который он предусмотрительно захватил с собой, укладываясь в постель. Мало того, лорд Литтлтон даже видел, как это исчадие ада рухнуло на пол, однако позднее, когда стали расследовать дело, никакого тела в комнате обнаружить не удалось. О чем сам лорд Литтлтон поведал читателям знаменитого журнала «Ноутс энд куириз», который Уэллс с любопытством пролистал, наткнувшись на него как-то в книжной лавке. В легендах и слухах о призраке было много разноречий. Одни утверждали, что дом был проклят, после того как в нем подвергли истязаниям сотню детей. Другие считали призрака выдумкой соседей, а причиной переполоха — душераздирающие крики безумного брата когда-то жившего здесь человека. Уэллс склонялся к такой версии: некий Майерс ночи напролет бродил по комнатам со свечой в руке — он страдал бессонницей, после того как невеста бросила его за несколько дней до свадьбы. Но вот уже лет десять, как в доме не случалось ничего примечательного, и логично было сделать вывод, что призрак вернулся в преисподнюю. Возможно, ему просто наскучили все эти юнцы, мечтавшие проявить свою отвагу. Но в данный момент Уэллса меньше всего волновал призрак. У него было более чем достаточно и земных проблем.

Он огляделся по сторонам, но не увидел ни души, а поскольку луна была на ущербе, то темень стояла непроглядная, и она казалось даже мармеладно вязкой, как это описывалось в готических романах. На карте не было пометки, уточняющей время встречи, и Уэллс решил явиться к восьми вечера — по крайней мере, этот час фигурировал в отрывке из второго романа. Он надеялся, что правильно понял намек и прибудет в назначенное место не один. На всякий случай он вооружился: так как ни одного пистолета в их доме не нашлось, он прихватил с собой мясной нож. А чтобы пришелец не обнаружил ножа, если ему вздумается обыскать гостя, Уэллс привязал его веревкой сзади, к спине. Иными словами, прощаясь с Джейн, он чувствовал себя героем романа и, как подобает герою, запечатлел на ее устах долгий поцелуй, который поначалу застал ее врасплох и на который она в конце концов ответила нежно и самозабвенно.

Не теряя больше времени, Уэллс пересек улицу, набрал полную грудь воздуха, словно собирался не войти в дом, а кинуться в Темзу, и толкнул дверь, которая поддалась с неожиданной легкостью. Он тотчас обнаружил, что не был первым: в центре холла стоял, засунув руки в карманы, полный лысый мужчина лет пятидесяти. На нем был костюм с иголочки. Он с интересом разглядывал терявшуюся в темноте лестницу, которая вела на второй этаж.

Услышав стук двери, незнакомец обернулся, протянул руку и представился: Генри Джеймс. Итак, этот разряженный господин был Генри Джеймсом? Уэллс не был знаком с ним лично, поскольку не посещал тот крошечный мир клубов и салонов, где Джеймс считался завсегдатаем и где, по слухам, он вынюхивал, какие тайные страсти владели окружающими, чтобы потом описать их в своих книгах. Проза Джеймса была такой же благовоспитанной, как и его манеры. По правде сказать, Уэллс не слишком стремился к знакомству с ним. Мало того, не без труда одолев «Бумаги Асперна» и «Бостонцев», он с удовлетворением отметил, что этот мир никак не соприкасался с его собственным и у них с Джеймсом общим было лишь то, что оба днями напролет стучали по клавишам пишущей машинки, — Уэллс не подозревал, что Джеймс был слишком изнежен для такой работы и потому предпочитал диктовать свои романы специально нанятой для этого барышне. Пожалуй, Уэллс находил у него только одно достоинство: он с несомненным талантом умел обходиться без чрезмерно длинных фраз. А Джеймс, по всей видимости, с равным пренебрежением относился к романам Уэллса, во всяком случае, он невольно скривил рот, услышав его фамилию. Несколько секунд они недоверчиво присматривались друг к другу, пока Джеймс наконец не счел, что они вот-вот нарушат некий неписаный закон вежливости, и поспешил прервать неловкое молчание.

— Надо полагать, мы явились без опоздания. Нет никаких сомнений, что нас здесь ждут именно сегодня вечером, — сказал он, кивнув на многочисленные канделябры, которые если и не прогоняли мрак полностью, то освещали довольно большой круг в центре холла, где, судя по всему, должна была состояться встреча.

— Думаю, что да, — согласился с ним Уэллс.

Затем они принялись рассматривать резной потолок, потому что больше в пустом холле рассматривать было нечего. К счастью, и на этот раз неловкое молчание не слишком затянулось: скрип дверных петель возвестил о прибытии третьего писателя.

Визитер открыл дверь с осторожностью, словно входил в часовню. Это был крупный рыжеволосый мужчина с очень ухоженной бородой. Уэллс сразу узнал его — перед ними стоял Брэм Стокер, ирландец, ставший директором-распорядителем театра «Лицеум», он был известен также как представитель и чуть ли не нянька актера Генри Ирвинга. Глядя на то, с какой осмотрительностью тот держится, Уэллс сразу припомнил слухи, согласно которым Стокер был членом магического ордена Золотой Зари, в который входили и другие литераторы, такие, например, как Артур Мэйчен и поэт Уильям Батлер Йейтс.