Мы совпали с тобой (сборник) - Рождественский Роберт Иванович. Страница 18

«Гитара ахала…»

Гитара ахала,

подрагивала,

тенькала,

звала негромко,

переспрашивала,

просила.

И эрудиты головой кивали:

«Техника!..»

Неэрудиты выражались проще:

«Сила!..»

А я надоедал:

– Играй, играй, наигрывай!

Играй что хочешь.

Что угодно.

Что попало…

Из тучи вылупился дождь

такой наивный,

как будто в мире до него

дождей

не падало…

Играй, играй!

Деревья тонут в странном лепете…

Играй,

наигрывай!..

Оставь глаза открытыми.

На дальней речке

стартовали гуси-лебеди —

и вот, смотри, летят,

летят и машут крыльями…

Играй, играй!..

Сейчас в большом

нелегком городе

есть женщина

высокая, надменная.

Она, наверное,

перебирает горести,

как ты перебираешь струны.

Медленно…

Она все просит

написать ей что-то нежное.

А если я в ответ смеюсь —

не обижается.

Сейчас выходит за порог.

А рядом —

нет меня.

Я очень без нее устал.

Играй, пожалуйста…

Гитара ахала.

Брала аккорды трудные,

она грозила непонятною истомою…

И все,

кто рядом с ней сидели,

были струнами.

А я был —

как это ни странно —

самой тоненькой.

«За тобой через года…»

За тобой

через года

иду

не колеблясь.

Если ты —

провода,

Я —

троллейбус.

Ухвачусь за провода

руками долгими,

буду жить

всегда-всегда

твоими токами.

Слышу я:

«Откажись!

Пойми

разумом:

неужели это жизнь —

быть привязанным?!

Неужели в этом есть

своя логика?!

Ой, гляди —

надоест!

Будет плохо».

Ладно!

Пусть свое

гнут —

врут расцвеченно.

С ними я

на пять минут,

с тобой —

вечно!

Ты —

мой ветер и цепи,

сила и слабость.

Мне в тебе,

будто в церкви,

страшно и сладко.

Ты —

неоткрытые моря,

мысли тайные.

Ты —

дорога моя,

давняя,

дальняя.

Вдруг —

ведешь меня

в леса!

Вдруг —

в Сахары!

Вот бросаешь,

тряся,

на ухабы!

Как ребенок, смешишь.

Злишь, как пытка…

Интересно мне

жить.

Любопытно!

«Тот самый луч, который…»

Тот самый луч,

который

твоих коснется рук,

покинув мыс Китовый,

опишет полукруг.

И в море не утонет.

Пушист и невесом,

он был в моих ладонях

застенчивым птенцом…

Он замелькает вскоре

над рябью свежих луж.

Сквозь облако тугое

пройдет тончайший луч.

И облако,

как сердце,

пронзенное стрелой,

забыто и рассеянно повиснет над страной…

На запахи грибные

прольется луч из тьмы.

И за лучом

печные

потянутся дымы.

Он высветит,

с разбега

запутавшись в звонке,

скелет велосипеда

на пыльном чердаке.

Смахнет росу

с тычинки

ленивого цветка.

В больших глазах волчицы

застынет, как тоска.

Упав на лес полого,

пожухлый лист пронзит.

Перечеркнет болото.

По насту заскользит.

На половицы в доме

он хлынет, как обвал…

Я пил его с ладони.

Пил,

словно целовал…

Покинул

мыс Китовый,

как песня для двоих, —

тот самый луч,

который

коснется губ твоих.

Таежные цветы

Не привез я таежных цветов —

извини.

Ты не верь, если скажут, что плохи они.

Если кто-то соврет, что об этом читал…

Просто эти цветы

луговым не чета!

В буреломах

на кручах пылают жарки,

как закат, как облитые кровью желтки.

Им не стать украшеньем городского стола.

Не для них отшлифованный блеск хрусталя.

Не для них!

И они не поймут никогда,

что вода из-под крана —

это тоже вода…

Ты попробуй сорви их!

Попробуй сорви!

Ты их держишь.

И кажется – руки в крови!

Но не бойся, цветы к пиджаку приколи.

Только что это?

Видишь?

Лишившись земли,

той, таежной, неласковой, гордой земли,

на которой они на рассвете взошли,

на которой роса

и медвежьи следы,

начинают стремительно вянуть цветы!

Сразу гаснут они.

Тотчас гибнут они…

Не привез я таежных цветов.

Извини.