За ценой не постоим - Кошкин Иван Всеволодович. Страница 22

— Кружку доставай, — приказал лейтенант.

— Нету, — честно признался Николай. — Это водка, что ли?

— Спирт, — гордо ответил Волков. — По крышечке за твой героический подвиг, а?

Трифонов вздохнул. По крышечке — это, конечно, хорошо, особенно в такой холод, но…

— Не надо, — покачал головой политрук. — Я сейчас к Медведеву пойду. Как мне с людьми говорить, если от меня спиртом нести будет? Кстати, откуда он у тебя?

Волков взвесил флягу в руке и, пожав плечами, убрал ее обратно.

— От Медведева. Откуда у него — не знаю, — он посмотрел Трифонову в глаза. — Как тебе Берестов?

— Отличный командир, — спокойно ответил Николай.

— Угу. — Волков, казалось, хотел сказать что-то еще, но потом передумал.

— Я говорил с Гольдбергом, — прервал неловкое молчание политрук. — Да, я считаю, что Берестов — отличный командир. Был бы он еще чуть попроще…

— Товарищ лейтенант, — из бокового хода высунулась голова наблюдателя, — а к нам комбат приехал.

Капитан Ковалев предусмотрительно подъехал к высоте со стороны обратного ската. Спешившись, чтобы не маячить на вершине гордой конной статуей, комбат передал повод подбежавшему бойцу и, пригнувшись, поднялся на КП. Махнув рукой, чтобы не приветствовали, Ковалев снял фуражку и вытер лоб.

— Знобит что-то, — неловко улыбнулся капитан, осматривая с высоты позиции роты. — Это кого там так перепахало? — спросил он, указывая на позиции Медведева.

— Второй взвод, — ответил Волков. — Восемь убитых, шестеро раненых, один остался в строю.

Ковалев поднес к глазам бинокль и с минуту осматривал изрытые снарядами окопы.

— Значит, второй броневик все-таки уехал? — снова спросил комбат.

— Да, — ответил комроты, — но попадание в башню было, я сам видел. Аж пушку выбило.

— Знаешь что… — Ковалев убрал бинокль в футляр. — А переведи-ка ты их на опушку, на старую линию…

— Я собирался вообще сменить второй взвод третьим, — заметил Волков, которому, похоже, не нравилось, что комбат начинает двигать взводы через голову командира роты.

— Правильно, — кивнул капитан, не заметивший, что его подчиненный чем-то недоволен. — И передвинь их назад, обязательно. Когда в следующий раз пойдут — пусть по брошенным окопам палят.

— Есть, — ответил Волков.

— Я пройду по окопам, — сказал комбат. — Дайте мне кого-нибудь в провожатые.

— Я сам туда собирался, — заметил Трифонов.

— Вот и отлично.

— Товарищ капитан, а у второй роты как? — спросил Волков.

Ковалев снова вытер лоб.

— Очень плохо, — сказал он наконец. — Танки подошли близко к окопам и расстреляли первый взвод. Метрах в ста остановились и стреляли — по снаряду на ячейку. Двенадцать человек убито, взвода нет фактически.

— Так что они, гранатами не могли? — Голос лейтенанта был злой.

— Значит, не смогли, — коротко ответил капитан.

Ковалев не хотел говорить командиру первой роты, что расчет одного из противотанковых рубежей оставил свой окоп и бежал в тыл. Что после того, как первого бойца, выползшего из стрелковой ячейки с гранатами навстречу танку, срезала пулеметная очередь, остальные так и сидели в своих ямках, прижимаясь к земле, пока немцы расстреливали их из пушек. Что командир взвода, младший лейтенант, которому едва исполнилось девятнадцать лет, вылез из окопа и бросился к стальной коробке с бутылкой КС в руке. Три пули попали ему в грудь, но бешеное напряжение удержало командира на ногах, он швырнул бутылку в лоб танку и упал на спину с холодными злыми слезами на мертвом уже лице. Горючая смесь, разлившаяся по броневой плите, не причинила вреда боевой машине, но нервы у танкистов не выдержали, и гитлеровцы отошли от окопов. Мотопехоту прижали к земле минометчики, выпустившие по приказу комбата по десять из двадцати своих драгоценных мин на ствол. Немцы отступили, видно, после того, как их товарищи потерпели неудачу в бою с первой ротой, но вторая рота потеряла треть бойцов. Ее командир был убит снарядом на своем командном пункте, его сменил заместитель Ковалева по строевой подготовке, тоже лейтенант, на год старше своего предшественника.

Рота Волкова, конечно, дралась хорошо, и лейтенант, умело распорядившийся средствами, что выделил ему комбат, заслуживал всяческой похвалы. Но, шагая рядом с Трифоновым к позициям второго взвода, Ковалев не мог не думать о бойцах, для которых этот бой стал последним. Впервые в жизни капитан видел, как люди гибнут, выполняя его приказы, и резкие слова молодого командира задели комбата. К тому же все сильнее давала себя знать простуда, подхваченная Ковалевым неведомо когда, — болела голова, ноги были как ватные. Больше всего капитан боялся, что в таком состоянии он допустит какую-нибудь ошибку, которая будет стоить жизни еще большему числу бойцов. Внешне он оставался тем же уверенным и спокойным командиром, вызвавшим восхищение Берестова, но болезнь и страх погубить дело подтачивали волю комбата. Внезапно он поскользнулся и ухватился за дерево, чтобы не упасть, тело бросило в жар, и несколько мгновений Ковалев стоял, прислонившись к стволу. Трифонов в тревоге оглянулся:

— Товарищ капитан…

— Все хорошо, — торопливо сказал комбат, с трудом заставляя себя выпрямиться.

— Вам нужно в медсанбат, — начал было Николай.

Ковалев криво усмехнулся:

— Нет, товарищ политрук, — хрипло ответил он. — Это пройдет. Пройдет…

Собрав волю в кулак, он уверенно зашагал через рощу. Николай обогнал капитана и пошел впереди, указывая дорогу. «Старый», утренний Трифонов, наверное, стал бы хватать Ковалева за рукава, настаивая на том, чтобы тот немедленно, прямо отсюда отправился в медсанбат. Нынешний политрук только пожал плечами — если комбат говорит: обойдусь, мол, без докторов, так тому и быть.

Скинув ватник, командир второго взвода размеренно работал саперной лопаткой, расширяя окоп для ручного пулемета. Полесковский, коренастый молодой боец, которого старшина назначил вторым номером в расчет, углублял разбитый ход сообщения. У Талгата, что занял место убитого Зверева, до сих пор кружилась голова, и Медведев приказал ему не мешаться под ногами, а сидеть и набивать диски. От взвода осталась едва половина, поэтому старшина своим разумением сократил фронт обороны вдвое. Разбив оставшихся бойцов на две группы по семь человек, комвзвода-2 решил, что растягиваться в нитку — по двадцать метров между ячейками, смысла ему нет. Первая группа, которой командовал он сам, занимала позицию правым флангом к засеке. Вторую старшина отдал под команду Зинченко, и бывший бригадир начал окапываться между рощами, отдав свой окоп команде «максима». Бронебойщикам было приказано тащить свое ружье в рощу на левом фланге позиции, там же, в недоделанном пулеметном гнезде, засел расчет скорострельного «дегтярева», готовясь перекрывать фронт шириной в триста метров. Сейчас люди бешено окапывались, подгоняемые командиром. Медведев не знал, когда последует новая атака, и личным примером, криком, а пару раз и тычком в грудь выгнал бойцов из их ямок, где те сидели в оцепенении после боя. Старшина заставил красноармейцев рыть, маскировать, таскать хотя бы для того, чтобы у них не было времени вспоминать ужас, который им пришлось перенести час назад. Наконец, Медведев убрал лопатку в чехол и, приказав Полесковскому закончить с окопом, пошел посмотреть, как обстоят дела у Зинченко.

Командир отделения работал, как на стройке. Бывший бригадир руководил бойцами, словно своими строителями, он рыл сам и при этом успевал следить за остальными.

— Мишка, долго тебе еще?

Долговязый сержант внимательно посмотрел из окопа на взводного.

— Хочешь помочь, свет моих очей?

— Где? — спросил старшина, отстегивая лопатку.

Минут пятнадцать оба углубляли окоп, пока Зинченко не оглядел критически работу и не махнул рукой:

— Шабаш.

Сержант принялся утрамбовывать лопаткой бруствер, затем вылез из окопа и вернулся с полной плащ-накидкой снега. Он тщательно засыпал рыжие пятна грязи, замаскировав позицию, и спрыгнул обратно. Сапоги с чавканьем ушли в бурую жижу на дне, и Зинченко, ругаясь, осторожно вытащил ноги.