Яд со взбитыми сливками - Ольховская Анна Николаевна. Страница 14

Спрашивать у Гошки, не слышал ли он еще кого-то сейчас, было бесполезно. Не слышал, иначе отреагировал бы.

Но, самое главное, и не видел.

В комнате, кроме ее обитателей, никого не было.

А значит, с ним, с Сашей, действительно говорит Сережка Лисицын.

Вернее, его призрак.

Глава 12

— Прекрати наконец дергаться! — прошипел он в самое ухо. — Да, это я, Серега Лисицын. Я умер два года назад. И остался здесь, как и остальные.

Сжав зубы до боли в щеках, чтобы они, заразы, не стучали, Саша медленно сполз с кровати и направился к санузлу.

— Эй, ты чего молчишь? — расстроенно крикнул вслед Гошка. — Ну не обижайся!

— Успокойся, — выдавливать слова сквозь стиснутые до судорог зубы, оказывается, довольно сложно. Они, слова, вылезают плоскими и шипящими, и убедить собеседника, что ты на него вовсе не злишься, такими несимпатичными словами довольно трудно. Но попытаться стоит. — Я не обижаюсь. У меня просто вдруг живот схватило.

— Что, болит? — мгновенно переполошился Гошка. — Сильно? Может, вернуть Викуську, пусть Пипетку позовет?

— Нет! — Крик получился свистящим и резким, словно удар хлыста. — Не надо звать Пипетку. Я в тубзике отсижусь, вы не ломитесь ко мне какое-то время, лады?

— Постараемся, — хихикнул Гошка, успокаиваясь. — Ты, главное, добеги.

Саша выполнил наказ приятеля и повысил скорость.

Закрыв дверь на защелку, мальчик пустил воду в раковину и опустился на пол, прижавшись спиной к стене.

И только потом решился ответить:

— Так не бывает.

— Бывает, Санек, — шепот сменился нормальным голосом, знакомым голосом Сережки Лисицына. Исчезло, правда, специфическое пришепетывание, обусловленное физическим дефектом мальчика. Потому что физический дефект исчез вместе с телом… — Я бы тоже ни за что не поверил раньше. Когда был жив.

— Но… но почему ты здесь? Ведь, если все это правда, ты должен был уйти в Свет, или еще говорят про тоннель, ведущий к Свету.

— Мы хотим, мы очень хотим туда, меня там бабушка встретила, — голос Сережки дрогнул. — Я, когда умер, полетел в тоннель, так легко стало, свободно, исчезла страшная боль. И знаешь, чем ближе становился Свет, тем больше я чувствовал всепоглощающую любовь того, кто ждал там, впереди. Я уже почти вылетел из тоннеля, я даже успел увидеть пожилую женщину, ласково улыбающуюся мне, и я знал — это моя бабушка. Да, я никогда ее не видел, но совершенно точно знал, кто это. И вдруг — меня словно пылесосом втянуло обратно, в ту комнату, где осталось мое тело. И я увидел, что они делают с ним… Я закричал, заметался по комнате, ища выход в тоннель, я так хотел туда, но ничего не получалось. А потом появились остальные и увели меня.

— Остальные?

— Все, кто умер здесь. Нас много набралось за эти годы, очень много. И все мы заперты здесь, хотя это так страшно, если бы ты только знал, Санька! Наблюдать за тем, как вас одного за одним уводят в эту комнату пыток, и знать, что ничего изменить не можем…

— Комната пыток — это больничка, да?

— Да. Ты с самого начала чувствовал, что там зло, помнишь, говорил нам?

— Помню, — прошептал мальчик, — только меня никто не слушал. И сейчас не слушают. А завтра Гошку…

— Мы знаем. И то, что ты все слышал, знаем. Поэтому мне разрешили связаться с тобой. Если мы сможем помочь тебе выбраться отсюда, у нас появится надежда уйти в Свет.

— Но почему вы не можете уйти туда сейчас? И кто вам разрешает или запрещает делать что-то?

— Все очень сложно, Санек. Да и не могу я тебе рассказать подробно. Только одно — души тех, кто умер здесь, будут заперты в этом проклятом месте до тех пор, пока это гнездо боли и страха не исчезнет.

— Это в смысле? Взорвать его надо, что ли?

— Нет. Надо прекратить все это, понимаешь? Раз и навсегда. И чтобы здесь снова был нормальный детский дом. Хотя… Не знаю. Вряд ли здесь можно будет нормально жить. Слишком много впиталось жути. Санька, если бы ты мог видеть! Над детским домом крутится страшная черная воронка зла. Она-то и затягивает обратно души, не пуская их в Свет. Мы постоянно пытаемся вырваться из нее, но чем больше детей принимает здесь мучительную смерть, тем мощнее становится воронка. И, пока она не исчезнет, мы замурованы внутри.

— Но почему… — Саша запнулся, не в силах подобрать слова. Он никогда не думал о Боге, силы Света и тьмы ассоциировались у него с голливудскими блокбастерами, которые он «смотрел» вместе с друзьями. А привидения — это вообще выдумки типа страшилок на ночь. И вот теперь он говорит с умершим два года назад Сережкой Лисицыным, обсуждая совершенно невозможные еще недавно вещи. — Почему Бог сам не уничтожит это?

— А почему Он вообще допускает существование таких гадов, как Амалия, Пипетка и остальные сволочи?! — выкрикнул Сережа. — Почему были фашисты? Почему были и есть маньяки?

— Почему? — эхом отозвался Саша.

— Потому что мы, люди, сами должны разбираться с тем, что творим. Сами, понимаешь? А не ждать, что придет добрый дедушка и уберет за нами наше дерьмо. Бог помогает, да, но только тем, кто до последнего борется, не сдаваясь даже в самых безнадежных ситуациях. Вот как ты, например.

— Я?! Я же не борюсь, я просто хочу сбежать отсюда, не хочу под нож.

— А это и есть не сдаваться. И то, что ты не отчаялся, став слепым, а начал упорно тренироваться, и то, что сейчас не только сам собираешься сбежать, но и пытаешься спасти Гошку.

— Но как по-другому? Я не могу уйти, зная, что его завтра заберут в больничку.

— А придется. Он все равно не пойдет, еще и крик поднимет, сдаст тебя.

— Так что, бросить его? Нет, я так не могу.

— Хорошо, допустим, ты увел Гошку. Но тогда вместо него возьмут другого пацана. Или девочку. У них очередное задание, и пропажа одного кролика не остановит выполнение задания. Или тебе жалко только Гошку, а остальные пусть умирают?

— Нет, не так! — запальчиво выкрикнул Саша.

— А как? Как?

— Но… Я вовсе… Я не думал…

— Да не парься, Санек, — грустно проговорил Сережа. — Я все понимаю — ты в первую очередь думал о Гошке. И то, что вместо него в больничку пойдет кто-то другой, тебе и в голову не приходило.

— И что же делать? — Отчаяние горьким комком подкатило к горлу.

— Бежать одному. И как можно быстрее привести помощь.

— Точно! — подхватился с места мальчик. — Если мне удастся выбраться посреди ночи, то до утра я смогу добраться до Мошкино. И пойду в милицию, сразу! И они приедут и арестуют всех этих гадов! И Гошку не успеют замучать!

— Дуралей ты все-таки, Санька, — прошептал Лисицын. — Хоть и самый умный из нас.

— Это еще почему?!

— Потому что в Мошкино все куплены. И милиция, и местная власть — им всем Амалия отстегивает нехилые бабки, чтобы они нос не совали в дела детского дома.

— Прямо уж все!

— Главные их куплены, и этого достаточно. Рядовые менты все равно ничего не смогут сделать. Да и не поверит тебе никто, решат, что псих из спецухи сбежал. Местные ведь считают, что инвалиды — это то же самое, что умственно отсталые. Дежурный в милиции тут же позвонит Амалии, и за тобой приедет Рафиков. А через какое-то время ты присоединишься к нам.

— Но что же тогда делать?

— Бежать далеко, лучше всего — в Москву. А там — найти непродажного журналиста и рассказать ему все. Это же такая сенсация! А еще у телевизионщиков на НТВ и РТР есть подходящие передачи. Точно, иди в «Останкино». В общем, там разберешься. Главное — добраться до Москвы.

— Но это же долго, Гошку за это время…

— А ты поторопись, мы, между прочим, не так уж далеко от Москвы. Да и Гошку берут не на органы, а на проверку препарата, а значит, время, пусть и немного, у тебя в запасе есть. Чем быстрее ты справишься, тем больше шансов на жизнь у Гошки.

— Понял! — Саша снова вскочил и протянул руку к защелке. — Я пошел.

— И куда так шустро?

— Времени мало, ты же сам сказал.

— Ты что, уже придумал, как будешь выбираться из детского дома? И что скажешь сейчас ребятам, которые еще не спят?