Первый человек в Риме - Маккалоу Колин. Страница 3

— Что-то случилось? — откликнулась Марсия, чуть наклонившись.

— Консулы, авгуры и жрецы, только чтобы успеть вовремя, начали церемонию сразу после полуночи…

— Они всегда поступают так, — оборвала ее Марсия. — Ведь если они допустят ошибку, им придется начинать все сначала.

— Не такая уж я невежда, чтобы не знать этого. — Цецилия была раздражена. Ее поучает дочь какого-то претора! — Дело не в ошибке — вряд ли они допустят ее. Но нынче все складывается как-то… неудачно. Ауспиции предсказывают недоброе. Молния била справа четырежды! Сова авгуров разухалась, словно ее убивают… Да и погода… Год явно будет нехорош. От консулов, верно, также не придется ждать ничего хорошего.

— По-моему, это очевидно и без совиных подсказок, — произнесла Марсия сдержанно. Она хорошо помнила, что ее отец не дожил до консульских привилегий, но помнила также, что именно он, в должности praetor urbanus, городского претора, построил большой акведук и привел в Рим свежую, чистую питьевую воду. И это деяние создало ему прочную славу. — Выбирать-то было не из кого, — продолжала она. — Да и выборщики подвели. Может, Марк Минуций Руф еще ничего, но Спурий Постумий Альбин… Ничтожный был выбор.

— Как? — удивилась недалекая Цецилия.

— Постумии Альбины ни на что не годятся, — пояснила Марсия, отыскивая взглядом своих дочерей. Те перенесли свои стульчики поближе к подружкам — четырем девушкам из рода Клавдия Пульхра.

Ох уж эти Пульхры! Взбалмошная семейка. Однако девушки были знакомы давно — у дома Флакков собирались они в детстве по утрам, перед тем как идти в школу. Не запретишь же им общаться — да и к чему? Клавдии Пульхры — род почти столь же древний, что и Цезари. Кроме того, постоянно воюет с противниками старых благородных родов. Как и у Юлиев Цезарей, детей у них было много, а деньги и земли иссякали… Однако куда же глядят их матери? Девчонки совершенно без присмотра! Ах! Матери разговаривают с Суллой… Безобразие!

— Девочки, вернитесь немедленно! — строгим голосом велела Марсия.

— Неужели нам нельзя оставаться с подругами? — откликнулась жалобно Юлилла.

— Нельзя! — Тон Марсии не допускал возражений.

Внизу, на Форуме, две длинные процессии, похожие на огромных извивающихся крокодилов: одна — идущая от дома Марка Минуция Руфа, другая — от дома Спурия Постумия Альбина — встретились и слились в одну.

Первыми шли всадники — человек семьсот. Их было бы более, если б не погода: хотя солнце взошло давно, светлее было ненамного, и дождь накрапывал все сильнее. Первые шеренги всадников были уже на священных склонах Капитолийского холма — там на первом повороте серпантинной дороги их встречали жрецы и забойщики скота с двумя превосходными белыми быками. Их привязь блестела и переливалась от блесток, рога их были вызолочены и сверкали, на шеях гроздьями висели цветочные гирлянды — во имя праздника.

Следом за всадниками — двадцать четыре ликтора, консульский эскорт. Потом — сами консулы и сенаторы. Бордовые полосы на тогах — члены магистрата. Прочие сенаторы — сплошь белые тоги. В хвосте колонны — случайные зеваки, клиенты консулов, приезжие… всякий сброд, не имеющий — если взглянуть строго — права входить в эту процессию.

«Красиво», — подумала Марсия. Тысячеглавая толпа неспешно двигалась к храму Юпитера Величайшего, на самую высокую вершину города.

Греки прямо на земле строили свои храмы. Римляне же возводили сначала высокие платформы с длинными рядами ступеней… До самого Юпитера Наилучшего Величайшего ведут эти ступени, и их действительно много…

«Прекрасно», — подумала Марсия, когда жертвенные животные и храмовые служители присоединились к процессии и дальше восходили вместе до небольшой площади около храма. На ней разместиться могли лишь избранные. Где-то среди них находились сейчас ее муж и сыновья — люди, принадлежащие к правящему классу величайшего города на земле.

Где-то в этой толпе находился и Гай Марий. Бывший претор. Это его положение подчеркивалось красными сандалиями и toga praetexta — тогой «бывшего». Много ли радости в этих знаках отличия? Они недостаточно хороши.

Пять лет назад Марий стал претором и уже два года спустя мог бы стать и консулом… Мог бы? Никогда. Почему?

Потому что он недостаточно хорош. Резон исчерпывающий. Кто-нибудь когда-нибудь слышал ли что-нибудь о семье Мариев?

Никто не слышал.

Гай Марий начал свой путь в глуши — путь обычного военного. Про таких говорят: «деревенщина». В минуту опасности или душевного возбуждения провинциальный говор изобличал его среди натуральных латинян.

Неважно, что он мог купить и продать часть сената. Неважно, что на войне он стоил поболее всех сенаторов, взятых вместе. Ценилась родословная, предки.

Кровь — вот что важно. А она была недостаточно хороша.

Родился Гай в Арпине. От Рима недалеко, но слишком, слишком близко от границ между Лацием и Самнией. Жители этих мест вызывали сомнения — и не без оснований — по поводу своей лояльности. Самниты среди италийских племен считались всегда серьезными и злейшими врагами Рима. Лишь семьдесят восемь лет назад стали жители Арпина истинными гражданами Рима — совсем недавно. Посему территория эта еще не обрела муниципального статуса.

Но прекрасен этот край. Арпин к самым горам Апеннинским приколот брошью, словно на грудь знатной красавицы. Нарядны сады по берегам Лириса и Мелфы. Гроздья винограда тяжелы, наполненные солнечным соком, — вино здесь лучших сортов. Урожаи щедры. Овечья шерсть — нежна и тонка. Зима щадит, и лето не жарко. Вода изобилует рыбой. Леса словно специально росли для постройки домов и кораблей — все звонкие сосны да дубы, под сенью которых пасутся по осени жирные свиные окорока, пасется колбаса и нежнейшая ветчина, столь излюбленная благородными жителями Рима.

Спокойный, чуть сонный зеленый мир.

Уже не первое столетие жила семья Гая Мария в Арпине. Римским своим происхождением гордились они чрезвычайно. Разве Марий — вольское имя? Разве самнитское? У осков, правда, встречается оно, но нет: эти Марии — латиняне.

И он, Гай Марий, не хуже римских нобилей, что с таким удовольствием унижают его. Он лучше, много лучше, и чувствует это.

Подобные мысли — навязчивы и беспокойны. Они подобны незваным гостям, презревшим приличия, — не уходят. Давно, очень давно нагрянули они к нему. А время убывало текущей водой, обмелели мечты, и на дне пересохшего ручья обнажилась вся тщетность надежд. Было от чего прийти в отчаяние. Но он был крепок и упрям — как и в молодости.

«Странно устроен мир, — думал Гай Марий, наблюдая застывшие лица людей, окружавших его, лица, размытые слякотью ненастного дня. — Ни Гракхов нет среди них, ни Марка Эмилия Скавра, ни Публия Рутилия Руфа. Кучка ничтожных! Как надменно смотрят они на меня. Воображают, что я ничтожный, ни на что не годный выскочка — лишь потому, что кровь в их жилах чище. Каждый из них уверен, что подвернись ему случай — он сможет занять важнейший в государстве пост и называться Первым Человеком в Риме. Как Сципион Африканский, как Эмилий Павел, как Сципион Эмилиан, как десятки других».

Первый Человек в Риме считался первым среди равных — людей с одинаковыми возможностями. Это больше чем царь, больше чем деспот. Царь опирается на происхождение, деспот — на меч. Первый же Человек, кроме силы и происхождения, должен быть наделен еще и умом. Соперники ждут законного повода убрать его с дороги, значит, их нужно укротить, подчинить, купить — словом, сделать союзниками.

Первый — больше чем консул. Два консула сменяются каждый год. Много их было, много их будет. Но за всю историю Республики лишь несколько человек могли называться Первыми.

Теперь в Риме нет такого человека. Давно уже нет — целых девятнадцать лет, с тех пор как умер Сципион Эмилиан. Почти добрался до этой вершины Марк Эмилий Скавр. Но не хватило ему некоего ценного качества. Сплава силы, власти и славы, того, что римляне зовут auctoritas. Однако — да будет он здрав!