»Две жизни» (ч.II, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна. Страница 75

Сейчас, впервые за двадцать пять лет выехав за город, впервые сев в коляску, леди Цецилия думала не о капризе судьбы, выносящей её на поверхность из той клетки труда и одиночества, в которую она считала себя навек заточенной. Она думала всё о том же, всё о тех же словах лорда Бенедикта в письме, о её вине перед братом, перед любимым и нежным существом, которого она сделала ещё более несчастным, лишив его своих забот и любви. Вся её воля сейчас, вся любовь и надежды собирались вокруг племянницы, она жаждала дать ей и её будущим детям то, чего лишила своего обожаемого брата.

Леди Цецилия не думала о том, чего её лишили люди. Она не ощущала себя именинницей, которую жизнь вознаграждает по достоинству. Она думала только об Алисе, об этой молодой жизни, которой она может быть полезна. За Генри, с того самого момента, как он уехал к лорду Бенедикту, леди Цецилия перестала волноваться. О встрече с капитаном Джемсом, который сохранился в её памяти подростком, она думала мало, как вообще мало думала о прошлом, об обидах, причинённых ей семьей мужа. Она всё и всем простила, но себе не могла простить лишних страданий брата. Вся под воздействием этой мысли, леди Цецилия жаждала поскорее увидеть Алису и претворить в дело энергию своей любви.

Чем ближе были путницы к дому лорда Бенедикта, тем сильнее волновалась леди Цецилия. Теперь она думала о сыне. Как ни тесно было дружеское сближение матери и сына за последние дни, всё же в её наболевшем сердце зажили не все трещинки былых отношений. Не зная, что Генри ещё не ведает о своём родстве с Алисой и капитаном, не зная также, что приезд её будет для него неожиданностью, она беспокоилась, как примет сын её новый облик и как перенесут его потрясённые нервы её появление "в свете". Ей не суждено было решить этот вопрос, так как едва экипаж завернул в аллею парка, как навстречу вышли юноша и девушка, смеясь и болтая и, очевидно, никак не ожидая коляски. Внезапно точно выстрел раздался крик: "Мама!", и прежде чем леди Цецилия успела что-либо сообразить, она уже была в объятиях сына, прыгнувшего на подножку.

Дория остановила коляску, уступила своё место Генри, глаза которого были влажны, и предоставила матери и сыну доехать до подъезда, где виднелась высокая фигура Флорентийца. Когда экипаж остановился, никто не успел открыть дверцы раньше самого хозяина. Подав руку своей гостье, он помог ей выйти из коляски, ввёл на террасу, где уже ждал накрытый стол. Усадив совсем бледную леди Цецилию на диван, лорд Бенедикт подал ей маленькую коробочку, прося скушать конфету, которая освежит её после долгого пути.

Не смея ослушаться, леди Цецилия сняла перчатку и невольно поглядела на прекрасную руку, державшую перед ней открытую коробочку. Она подняла глаза и утонула в море ласки, лившейся из глаз хозяина дома.

— Смелее, леди Оберсвоуд, уверяю вас, всё более нежели благополучно, хотя я и напугал вас виной вашей перед пастором.

Леди Цецилия сразу же почувствовала себя увереннее и проще среди невиданного ею десятки лет великолепия и простора и ответила своим музыкальным голосом:

— Такая великая и благодетельная рука, как ваша, лорд Бенедикт, не может никого напугать. Человек или не готов принять весть, которую она подаёт, или чересчур низменен, чтобы понять, что ему подаётся мудрость и спасение. Но если он вообще способен видеть Свет, он не испугается.

Не успела она закончить, как на ступенях террасы показались Дория и Алиса.

— Что это? Сплю я? Или это мираж, и моё воображение показывает мне, какой я буду через двадцать лет, — закрыв глаза рукой и остановившись, тихо говорила Алиса. — Лорд Бенедикт, я просто боюсь открыть глаза. У меня, вероятно, жар и галлюцинация.

— Успокойся, друг мой, тебе не так легко теперь заболеть после той долгой твоей болезни, — рассмеялся Флорентиец. — Открой глаза и посмотри хорошенько на сестру твоего отца, ту любимую его сестру Цецилию, которую он искал до самой смерти, да так и не нашёл. Теперь она перед тобой, и если бы нашлись желающие не признать её, — ваше фамильное сходство убедительнее всего.

От неожиданности Алиса, при всём своём мужестве, была не в силах двинуться с места. Леди Цецилия и не менее Алисы пораженный Генри сочли её молчание за нежелание признать их роднёй.

— Мама, дорогая, милая, не огорчайтесь. Если Алиса не захочет признать вас, я буду так любить вас, так заботиться, что вы забудете, как отвергли вас сейчас.

— Да вы совсем с ума сошли, Генри, — закричала Алиса, бросаясь к леди Цецилии. — Тётя, тётя и ещё раз тётя, всей душой желанная! Если папа искал вас и не нашёл, то та, о ком он говорил как о единственной своей счастливой в жизни встрече, найдена лордом Бенедиктом не для драм и скорби, а для общего нашего счастья и любви. Папа, обожаемый папа всё надеялся отдать вам свою любовь, вознаградить за ваши страдания, о которых постоянно думал. Он не успел. Но этот дом, бывший домом его возрождения, счастья и смерти, этот дом вернёт вам не только племянницу, но и внуков, и друзей, и бодрость, и радость. Тётя, не плачьте, я не могу этого видеть. Обнимите меня, принимая в моём лице всю ту любовь, какой любил вас папа.

Успокоив дрожавшую леди Цецилию, Алиса и Генри проводили её в приготовленную ей комнату. Подорванный непосильным трудом всей жизни организм бедной женщины едва справился к вечеру при помощи целебных трав лорда Бенедикта со всей путаницей новых дел, людей, происшествий, свалившихся на неё сразу. Первой, кто постучался к ней на следующее утро, была Алиса, Личико её, вчера такое бледное, сияло сегодня всей прелестью юности и свежести. Ласково, нежно поднимая тётку с постели, на которой та уже давно сидела в задумчивости, Алиса попросила её примерить платье, которое они с Дорией выбрали ей на сегодня, желая видеть её в полном смысле красоткой.

— В таком случае племянница моя должна становиться спиной к публике, чтобы лица её никто не видел рядом с моим; иного средства нет и никакие костюмы мне не помогут.

Раскритиковав причёску тётки, которая по старой моде и по долголетней привычке уложила волосы тугими жгутами, Алиса занялась её головой, болтая обо всём, не давая тётке задумываться о тревоживших её вещах.

— Вот что, тётя. Как бы вы ни были встревожены, раз вы попали в дом лорда Бенедикта, можете быть уверены, что беды ваши миновали. Не стоит думать всё об одном и том же тяжёлом, потому что минуты бегут, а человек всё сидит печальный и не видит того радостного, что несёт ему летящая минута.

— Да, дитя, ты совершенно права. Но за всю мою жизнь не было дня, когда бы я не помнила, не любила и не благословляла двух людей: твоего отца и моего сына. И ни того, ни другого я не умела сделать счастливыми.

— Не смею спорить, тётя, о том, чего ещё не знаю по опыту, то есть о сыне. Но боюсь, что вы очень ошибаетесь, и всё счастье, главное счастье Генри именно в том и состоит, что у него были вы. Что же касается второго, то у меня до самого последнего времени только и было во всём свете три человека: отец, мать и сестра. Я их любила всем сердцем, как могла и умела… И ни одного не сделала счастливым. Это было трагедией моей жизни, раной, которая вечно кровоточила. И только здесь, подле великого друга, моего второго отца лорда Бенедикта я поняла и смысл моего страдания, и цену жизни вообще, а не только своей личной. Думаю, что лорд Бенедикт разъяснит вам всё то, что было до сих пор от вас сокрыто. И вы найдёте здесь радость в том, чтобы помочь целому кругу людей вновь сойти на землю.

Леди Цецилия, тронутая любовью, звучавшей в словах племянницы, далеко не всё поняла, о чём та говорила, но вопросы задать не пришлось, так как в дверь стучал Генри, нетерпеливо требуя, чтобы его впустили. После многих восторгов по поводу нового внешнего облика матери, бесконечного удивления сходством её с Алисой Генри всё не мог понять, почему он сразу же этого не увидел. Все трое спустились вниз, и леди Ретедли познакомилась с остальными членами семьи, которых не могла видеть вчера из-за своего недомогания. Красота Наль произвела на неё такое сильное впечатление, что она даже оробела. — Я вижу, леди Ретедли, моя красотка-дочь пленила вас. — Да, лорд Бенедикт. Должна признаться, что не только красота вашей дочери, но и что-то ещё в ней, в вас, да, пожалуй, и в муже вашей дочери, и в Алисе меня пленяет и страшит. Мне всё кажутся, что я недостойна вашего общества, — краснея до волос, сказала леди Цецилия. — Быть может, это результат моего слишком долгого одиночества, слишком давней привычки скрываться. Я, вероятно, отвыкла от людей. Хотя, — прибавила она, смеясь и ласково глядя на хмурившегося Сандру и добрейшего Амедея, — вот юного вашего друга, как он ни строго на меня смотрит, и лорда Мильдрея я вовсе не боюсь.