Ночь богов. Книга 1: Гроза над полем - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 6

Отец Далянки был главой Мешковичей – одного из многочисленных и богатых родов, жившего неподалеку от Ратиславля. Его род по старой памяти считался голядским, но еще лет сто назад они научились у пришельцев-славян ковать железные наральники и распахивать пашню. Благодаря многочисленным бракам с кривичами они и между собой стали говорить по-славянски, и из всех Мешковичей голядскую речь помнила теперь только старая бабка Шваруса. Бабка же дала внучке имя Дайле, которое соседи и родичи быстро переделали в Далянку. Девушка словно взяла все лучшее, что могли ей дать оба народа: высокие скулы подчеркивали прелесть больших темно-голубых глаз, а золотистые волосы обрисовывали продолговатое лицо мягким сиянием. Нрава Далянка была покладистого и приветливого, со всеми дружила и ничуть не гордилась своей красотой.

Лютава заметно уступала подруге красотой, но это ее нисколько не огорчало. Старшая дочь князя Вершины, единственная родная сестра Лютомера, очень походила на брата: высокая, худощавая, узкобедрая, с продолговатым лицом, широким ртом и узкими, немного близко посаженными серыми глазами. Кожа у нее была смугловатой, и летний загар прилипал к ней накрепко, не сходя даже за долгую зиму. Вот волосами она могла гордиться: русые, длиной до колен, густые, мягкие и слегка волнистые, истинно как у берегини. В двенадцать лет, после первого взрослого посвящения, она оставила отчий дом и с благословения матери ушла жить в Варгу, к своему брату Лютомеру и его побратимам-бойникам. В этом тоже проявился след древнего обычая: среди бойников должна находиться одна-единственная женщина, жрица Марены, которая в древности являлась и наставницей, и сестрой, и женой всем побратимам. Последнему парни, конечно, очень бы обрадовались: общества женщин им здесь не хватало, а в Лютаву некоторые из них были прочно, хотя и тайно влюблены и не променяли бы ее ни на какую другую девушку. Но вот тут их ждало разочарование: на ней лежал какой-то зарок, не позволявший ей свободно распоряжаться своей любовью.

– Ох ты, кто пожаловал! – При виде подруги Лютава обрадовалась. – Что ты прибежала с утра пораньше? Или вас уже грабят лиходеи речные?

– Какие лиходеи? – Далянка удивилась. – Случилось что-то?

– А ты не слышала?

– Нет.

– К нам чуть ли не на рассвете Галица прискакала. Трещала, что по реке идет ладья, а в ладье молодцы чужие, незнакомые. Да все при оружии. Ну, мы-то не сильно испугались, а по реке народ, боюсь, всполошится.

– Я не знаю, у нас не было никого. – Далянка покачала головой. – Выйди, поговорить хочу.

– Пойдем. Хортога, я к реке схожу! – крикнула Лютава, чтобы ее не искали, и вышла.

Две девушки пошли через светлую рощу – солнце уже заливало вершины берез, но внизу была прохладная, приятная полутьма. Волки, как известно, любят устраивать свои логова на болотах, выбирая сухое местечко среди топей, поэтому и обиталище «волчьего братства» полагалось устраивать в похожих местах. Но людям на болоте не жизнь – сырость, комарье, – поэтому первые угрянские бойники облюбовали место между Угрой и ручьем, который с тех пор стал называться Волчьим. Кругом вода – значит вроде как на острове, поэтому обиталище угрянских «волков», кроме собственно Варги, звали в волости еще Волчьим островом.

Пройдя через рощу и покинутую пять лет назад лядину Переломичей, девушки вышли к берегу Угры. Из-за кустов доносился заунывный голос пастушьего рожка, – судя по тому, как он то начинал гудеть, то умолкал и начинал снова то же самое, это старший пастушонок обучал младшего. Там пасли все те же Переломичи, отвоевав у Коростеличей право на прибрежную луговину, которую те хотели прошлый год распахать. К князю Вершине приходили судиться, а как добром дело не решили, то старейшины обоих родов выставили бойцов на божий суд. Хорошо, что по таким делам бьются без оружия, так что все кончилось вывихнутой рукой коростельского мужика Навара, а торжествующие Переломичи и дальше пасут там своих коровенок.

На полянке росла старая береза с искривленным стволом, на который можно было сесть, как на скамью. Там устроилась Далянка, а Лютава сразу подошла к берегу и села, подобрав подол рубахи и спустив босые ноги в воду. Купаться пока не пришла пора, но солнце припекало уже так, что хотелось освежиться. От реки тянуло прохладой, темные в тени струи колыхали длинные зеленые стебли водяных трав. Над водой зависла стрекоза с синим тельцем и прозрачными крылышками. Лютава глубоко вздохнула, словно пыталась втянуть в грудь всю прелесть этого мира, полного сил и свежести в конце весны, когда каждая травинка налита благодетельной силой Ярилы и стремится жить, жить, жить…

– Ты чего третьего дня не приходила, мы на лугу собирались? – спросила она, обернувшись.

– Да бабка Шваруса посадила нас всех горшки лепить! – Далянка улыбнулась. – Говорит, побили все, а по весне под молоко нужно. Знаешь, у Рушавки так ловко получаться стало! Лучше всех!

– А вчера?

– А вчера к нам Галица заходила, даже ночевать оставалась. Заболтала, я и не заметила, как время прошло.

– А, вот откуда ее несло, непутевую! – Лютава усмехнулась. – Я уже подумала: какого лешего она с утра пораньше в такой дали от дома рыщет?

– Да ты слушай. Говорила, куму зашла проведать к Овсяничам, да замешкалась, вот к нам под вечер и забрела. Тоже, дескать, проведать. Замила ей велела вызнать, как мы поживаем и все ли у нас благополучно.

– С чего это Замилке вдруг о вас беспокоиться? – Лютава пожала плечами. – Может, хочет чего? Может, думает твоих старших задобрить ради своего галчонка ненаглядного?

Галчонком старшие женщины по старой памяти называли княжича Хвалислава, который с детства выделялся своими черными волосами и темными глазами среди ратиславльских детишек, и многие переняли у них это прозвище.

– Это еще что! – Далянка вздохнула. – Если бы просто задобрить! Нет, она правда у Овсяничей была, пирогов принесла, с яйцами, какие Журавиха печет. Дескать, Замиле послали. Меня тоже угощала. Только ты знаешь… Как я того пирога поела, так и чую… – Она запнулась.

– Что? – Лютава повернула голову и посмотрела на нее.

– Ну, не знаю, как и сказать. Что-то такое чую… Будто мурашки по всему телу бегут, и беспокойство какое-то такое… То ли голодна я, то ли хочу чего-то, а чего – не пойму. Внутри все шевелится, то ли бежать хочется куда-то… Ну, не знаю. А ночью…

– Что – ночью?

Лютава встала и подошла к ней, внимательно оглядывая подругу. Теперь она заметила, что Далянка какая-то не такая – что-то неуловимо странное появилось в выражении ее всегда ясного и приветливого лица с чуть приподнятыми, как будто в улыбке, уголками губ – какая-то тревога, неуверенность, глубокое внутреннее удивление. Тонким нюхом кудесницы Лютава уловила запах ворожбы и дальше слушала, не сводя с Далянки внимательного острого взгляда.

– А ночью снится мне… Ну… Хвалис снится. И таким красавцем кажется, словно лучше и на свете нет. Будто обнимает он меня, слова разные говорит… А я слушаю, и так хорошо мне… Аж вспотела во сне. Вертелась, Рушавку разбудила. И как проснулась – все о нем думаю. Вот и думаю – с чего бы это?

Далянка вопросительно посмотрела на Лютаву. Второй из княжеских сыновей никогда ей не нравился, и внезапно вспыхнувшие чувства удивили в первую очередь ее саму. А привычка советоваться с Лютавой у нее была давняя – на два года старше, дочь волхвы и внучка волхвы, покровительница Варги, Лютава казалась ей сильной и мудрой, как сама богиня Марена.

– Ну-ка, погоди…

Для такого простого дела Лютаве не требовалось особых приготовлений. Она прикрыла лицо руками, чтобы не мешал свет Явного мира, и тихо забормотала под нос:

– Мара-Марена, матушка гневна, темные ночи, звездные очи, горе вздымала кощные чары…

В таких случая совершенно все равно, что говорить. Заговор только настраивает сознание на восприятие Навного мира, открывает «навное окно», а слова у каждого свои – главное, чтобы они помогали и настраивали именно тебя. Росомана, волхва из рода Гореничей, вообще стучится в свое «навное окно» при помощи колыбельной песенки, под которую ее когда-то качала старая волхва Плескава, ее прабабка, – с детства Росомана привыкала, что под эти слова сознание «уплывает», и пользовалась ими всю жизнь.